В прорезях маски

Металл маски – искореженной, извращенной, ложной – на странно горячей коже кажется неприятно липким. Пальцы соскальзывают по гладким граням, будто что-то не дает ему снять личину прислужника Моры. Он, стиснув зубы, сдергивает ее рывком, ежась от странно неприятной дрожи по телу, и шелест страниц в зеленых небесах вдруг становится на миг почти оглушающим… но затем вокруг воцаряется благословенная тишина. Мираак выдыхает рвано, по-смертному. Это уже не в первый раз. В Апокрифе нет отражений даже в черно-зеленых прудах – особенно в черно-зеленых прудах. Ему остается только закрыть глаза, вслушаться в собственное дыхание (если он еще дышит), закрыть лицо рукой (действительно теплой, или это лживая иллюзия Принца?), чтобы ощутить прикосновение живого существа… и тут он смеется почти растерянно – может ли он назвать себя живым? Будет ли он живым? Будет ли он свободным? Сквозь драконью душу течет яд Обливиона, отравляя ее, убивая воспоминания – и Мираак начинает дышать чуть чаще. Зажмурившись, он вспоминает того, кем раньше был. Живой. Живой, несомненно, и свободный, и сильный, и властный. Плеч и ладоней осторожно касаются теплые руки – друзья, соратники, члены позабытой семьи, те, кому было ведомо его не-истинное имя, те, кому было знакомо его человеческое лицо, не скрытое маской жреца. Пальцы впиваются в кожу болезненно сильно - но затем иллюзии памяти стираются резко, будто ударом, и он не чувствует ничего. Мираак ненастоящими пальцами ощущает лишь пустоту. Здесь от него остался лишь дух, и дух его слеп. Тело, сожженное разгневанными Вла… – дова, дова, дова, просто равными дова! – погребено навсегда под сводами рухнувшего храма, и всю его память похитил проклятый Мора: это ведь тоже в какой-то мере… знание. Драконья душа звенит невыплеснутой мощью Ту`ума, и сквозь Время Мираак тянется к своим якорям. Камни Все-Создателя отзываются мягко, послушно, почти радостно – и он слепыми глазами почти видит утраченное небо, почти чувствует текущий сквозь него поток ветра, почти касается ногами пепельного песка. …небо бледное, голубое, родное, будто дом… …у него голубые глаза. Время течет сквозь Солстейм, и из этого потока драконорожденный вычерпывает драгоценные крупицы воспоминаний. – …у тебя глаза неба, – тихо говорит кто-то полузнакомый, полузабытый. – Неудивительно, что ты первый из нас в искусстве Голоса. Храм рядом, только коснуться рукой, и там все еще ждет хрупкое прошлое. Время течет сквозь Солстейм, и слепыми глазами Акатоша Мираак видит его призраки. Звенят среди старых камней отзвуки давно умолкнувших Криков, пронзают высокие облака в древнем полете давно погибшие драконы, едва виднеются во всевечных кольцах Бормаха отпечатки ликов масок. Мираак видит свою – и срывает ее единым движением. Скрытое за ней лицо кажется ему сначала обыкновенным, потом красивым, потом знакомым. Потом – скрытым пеленой белесого тумана, сквозь который он, щурясь, пытается разглядеть себя. Нос… кажется, прямой. Волосы – да, теперь он вспомнил, вспомнил! – светлые, длинные, до плеч («И сталгримовым ножом не обкорнать!» - смеется кто-то). Губы, сжатые в жесткую линию, кажущиеся оттого тонкими. Еще Мираак отмечает в своем облике почему-то хмурые морщины на лбу: неужели жизнь в Культе доставляла ему столько хлопот? Или это печать страхов и переживаний, въевшаяся в него после сделки с Морой? Он, вздохнув, отступает, отмахиваясь от послушно застывшего мига, и почти сразу понимает – вернулся в Апокриф. Принцы Даэдра так просто свои игрушки не отпускают. – Чего же искал ты в мире смертных? – тягуче и равнодушно интересуется Демон Знаний. – Я искал зеркало, – нагло отвечает непослушный пленник, скрестив руки на груди (и тайком, в самой глубине, радуясь, что может это делать). - Зе-е-еркало-о-о? – мерно произносит Мора, и прямо перед лицом Мираака возникает огромный блестящий глаз. – Говорят, глаза есть зеркало души… так что же ты видишь, о Довакин? Черный зрачок затягивает всепоглощающей бездной, дурманит разум, маслянисто отражает темный силуэт… Мираак вновь отчетливо видит на мгновение самого себя; а затем во взгляде демона его лицо искажается, переплавляется уродливым куском металла – и застывает обликом незнакомца. Глаз моргает, и тогда чужие лица перетекают одним в другое чудовищно быстро и неотвратимо, каждый раз стираясь из памяти, мельтеша яркой рябью, отзываясь неясной болью. Кончик щупальца вытаскивает маску из безвольно повисшей руки почти что нежно. Аккуратно накладывает ее на лицо. Какая же она ледяная и липкая. – Не суди книгу по обложке, мой слуга. В этом царстве важна лишь суть, а не внешность. Мираак смотрит мимо черного глаза в зеленое небо Апокрифа и безмолвно клянется про себя: рано или поздно (что это для дова?) он вернется домой и воссоединится с истинной свободной синевой. Lok отметило его при рождении, и даже Принцу Непознанного это не изменить.