В прорезях маски

Святилище — сердце Бромьунара, звенящее полными силы отзвуками Ту’ума. Здесь мощь и слава великого города ощущаются почти что кожей, открываются даже глазам тех, кто никогда не имел дела с магией. Сердце Культа бьется мерно, ровно — гулкими шагами стражи, разносящимися эхом среди вечного камня, хлопаньем крыльев Владык в небесах, слышным от вершин гор до подземных залов главного храма, голосами послушников, гордо и радостно читающих молитвы на языке богов. Конарик, прикрыв глаза, вслушивается в жизнь города. И пусть низкие темные стены смыкаются над его головой, стремясь оглушить и ослепить — верховному жрецу Культа дано почти что полное всеведение Владык. Мираака, впрочем, это «почти» корежит и болезненно раздражает. Их предводитель у д о в л е т в о р ё н. Ему больше ничего не нужно. Он коснулся могущества… которое так и не взял. И перестал сражаться за ту силу, которую уже имеет, считая, что больше никто не посмеет посягнуть на его власть. Конарик не может зваться thuri. В бок ощутимо впивается чей-то локоть, и Мираак недовольно поворачивает голову. Его взгляд сразу устремляется в темно-голубые, почти синие глаза Валока. Без маски. Как всегда. Друг дергает уголками губ, почти что улыбнувшись, и слегка шевелится, чтобы они оба могли стоять удобно и не мешать один другому. Честный. Открытый. Сильный. Этим Валок похож на небо — он никогда не скрывает своих намерений, но защищает их беспощадно и непреклонно, всегда заставляя безусловно считаться с собой. Могучий союзник, опасный враг — и достойный, очень достойный. Будь они оба драконами, Мираак назвал бы его своим правым крылом. И среди тех немногих вещей, о которых первый и единственный Dovahkiin сожалеет — что Валок не был рожден таким же, как он. Коротко хмыкнув, Мираак отворачивается и почти сразу видит серебристо-синюю маску Морокеи. В темных прорезях глаз не видно, но испытывающий взгляд ощущается совершенно отчетливо, как и разлитая в самом воздухе магия. Морокеи не могущественнейший из них, но он преуспел в чародейском мастерстве больше, чем кто бы то ни было из ордена — возможно, посостязаться с ним мог бы только Азидал, искусный в тонкой работе с чарами. Но его запас магических сил куда меньше, чем у Морокеи, имевшего, судя по шепоткам и слухам, немалую долю эльфийской крови в своих жилах. Впрочем, думает Мираак, в поединке двух Голосов важно будет вовсе не это. Одаренные маги встречаются куда чаще одаренных мастеров Ту’ума. Между Конариком и Морокеи виднеется часть постамента, на который ритуально возлагаются маски при сборе всех высших жрецов. Впрочем, сегодня некоторые бюсты будут пусты — Накрин Привратник стережет тайное сокровище Скулдафна, ведомое из всех смертных лишь ему одному. Лишь самое срочное и важное дело может отвлечь этого нелюдимого молчаливого жреца от своего долга. Мираак невероятно хотел разгадать эту загадку, но, к сожалению, должен был довольствоваться лишь крохами неопределенных и смутных предположений. Владыки редко скрывали что-либо от своих преданнейших слуг — но если уж скрывали, то только сам Бормах сумел бы раскрыть такой секрет. Но Накрин бы и ему не признался ни в чем. Возможно, подумал на мгновение Мираак горько, нам следовало бы поменяться именами… впрочем, такая мысль была кощунственна, и он тут же выбросил ее из головы. Причина созыва была не слишком срочной, что да, то да. Возможно, не хватало кого-то еще, кроме Привратника. Мираак отрешенно разглядывает постамент, с которого ему в ответ скалится драконья голова. Отблески тусклого света переливаются на гладком камне пустых, лишенных черт ликов, которые должны будут скрыться под масками — совет старших жрецов не терпит лжи и уловок. Не сказать, конечно, что все блюдут это условие. На губах Вольсунга, как обычно, видна едва заметная усмешка. Он немного ниже своих мощных собратьев-северян и куда более ловок, чем какой-либо воин или охотник на памяти Мираака; после получения дара Владык эта ловкость возросла до почти невероятных пределов. На поясе его висит цепь из наконечников стрел, которые Вольсунг рукой перехватывал у своего сердца в разгаре многих битв. Мираак вовсе не уверен, что смог бы справиться с ним без Крика в рукопашном бою. Впрочем, Вольсунг не чурается лука, находя какое-то свое странное удовольствие в хитром прищуре глаз, мягком движении пальцев по оперению и звонком гудении тетивы. Казалось бы, что стрелы против силы Ту’ума или даже хорошего щита… но все же при начале боя Вольсунг хватается совсем не за клинок. Мираак, хмыкнув, сразу же ищет взглядом его извечного соперника — и Рагот привычно стоит слегка в стороне, ближе ко входу. Между мрачно нахмуренными густыми бровями пролегла длинная, отчетливо видная издалека складка, а правая ладонь сильно стискивает навершие длинного меча — самого простого, в сильно потрепанных ножнах. Рагот всегда излучает ощущение угрозы, близкой бури, которая уже почти на пороге. Впрочем, имя его говорит громче любого боевого клича. Военачальник, командующий всей армией Культа, острие всякой их атаки на поле брани, не знающий сомнений и жалости повелитель боя, Рагот устрашает любого врага одним своим появлением. Он не говорит ничего воинам, следующим за ним навстречу смерти, — один его крик разливает в крови огненную ярость, что просто вынуждает убивать и побеждать. Наверное, с Раготом только Отар мог посоперничать в боевом безумии, которое заставляло его идти в одиночку против целых отрядов эльфийских магов, лишь смеясь и смеясь, пока их молнии, лёд и огонь пытались пожрать его тело… а после он появлялся перед ошеломлёнными мерами из клубов дыма, безоружный, облачённый лишь в тлеющие штаны и рубаху, и разрывал их голыми руками. Отар всегда шёл в авангарде. Владыки одарили его невероятной защитой, почти что собственной драконьей кожей… а если в битве не могли помочь никакие доспехи, то в дело вступал Голос. Правда, после стольких сражений тёмные, почти чёрные глаза Отара казались Мирааку утратившими всякий отблеск разума. Это был взгляд зверя, боевого пса, опьяневшего от крови на клыках, растерзавшего тысячу врагов. Отар почти перестал появляться где-либо вне подчинённого ему храма в северо-западных предгорьях, занимаясь там какими-то своими делами, о которых не знал, наверное, никто из Культа. Именно поэтому Рагот всегда был сильнее — он держал свою ярость под неусыпным контролем и не давал себе ни единого помышления сдаться ложной мысли о всемогуществе. Да, Владыки одарили их всех силой, неподвластной смертным — но до власти богов жрецам было еще далеко.