В прорезях маски

Сложить крылья — и вниз. Ветер скользит по чешуе льдом, грозовые облака вьются вокруг, северный свет пробивается сквозь густую ночь. Он же парит среди бесконечной красоты и свободы, и небо пронзает восторженный рык. Мираак знает, что подчинил себе весь мир. Время скользит мимо неслышным змеем, стелется беззвучно по камням Монавен, исчезает в темных долинах, где живут смертные — ему все равно. Время не властно над ним. Крылья наполняются ветром, и дов взлетает ввысь стремительно и невероятно. Пламя Yol прожигает насквозь полуночный мрак. Он окунается в бушующее сияние. Чешуя блестит тысячами цветов, разлившихся вокруг, и ее не отличить от звезд, сверкающих рядом — всего лишь на расстоянии единственного броска. Он охотник и повелитель. Он дракон. Он бог. Смертные слабы, и потому почитают довве* наравне с Бормахом, но… но они все-таки правы. Сыновья Бормаха — кровь от крови его, дух от духа его, так почему бы им и не зваться теми же именами наравне с отцом? Ту`ум рвется из глотки без Слов, как рвется наружу сила, которой тесно внутри тела. Мираак ликует. Он вновь складывает крылья и мчится к черным камням быстрее любого ветра. Когда опасные клыки Монавен готовы вот-вот вцепиться и разорвать его плоть, дракон изворачивается стремительно и легко, и смерть неощутимо проходит мимо него, снова не в силах заполучить бога, над которым у нее нет власти — над которым у нее никогда не будет власти. Он опаснее смерти, он могущественнее судьбы. Он — воплощенное Время, величайшая на свете сила. Культ в самом деле избрал себе достойных повелителей. Им не достигнуть тех же небес (никогда — краткий срок для дова, но непреодолимый для смертных). Впрочем, чего у них не отнять, так это стремления познать величие своих богов. Некоторые даже делают шаг на этом пути. Это странно и необычно… но похвально. За такую дерзость можно и даровать частицу своих возможностей — просто из любопытства: хватит ли смертным смелости и силы сделать еще один шаг? Возможно, когда-нибудь среди них появится тот, кто сможет постичь дух дова. Для того владыки и позволяют Культу существовать — ведь властвовать над обычными овцами было бы скучно. Более того — унизительно. Мираак всматривается во тьму Кеизаля далеко внизу, будто силясь различить в ней необычного (не совсем) смертного, но затем поднимает взгляд к небесам. Свет, ветер, свободная бесконечность — жизнь дова манит его. И крылья пропарывают яркую северную ночь, а в горах отзывается эхо драконьего рыка.