В прорезях маски

На стенах Лабиринтиана пляшет свет. Тяжелые тучи истекают разноцветной кровью северного сияния, плачут ледяными, колкими комьями снега, гонят по древним камням безжалостный ветер. На стенах Лабиринтиана видна крохотная — в сравнении с могучими укреплениями — фигура. Мираак смотрит во тьму, и та отзывается ему голосами бури, гремит рыком дракона. В кулаке у него стиснут лук. Маленький, для мальчишки, без тетивы, которую давно сгноила влага болот Хьяла. Древесина никакущая, рассохшаяся, сразу видно, что делал неумеха и самоучка, о стрельбе представления не имевший. Древесина, обугленная от прокатившихся по ней магических искр. Мираак может сломать это глупое оружие совсем небольшим усилием. Смешно, что когда-то он гордился этим луком. Грубая поделка, не лучше ветки. Неверное сияние пляшет на заснеженных камнях, теряется в густых тенях елей, обступивших город плотным кольцом. Буря разогнала всех живых по теплым норам, и наравне с ней остался лишь один Мираак. Он широко замахивается и бросает никчемную палку в темноту, где его уже никто не найдет. Дракону не нужен лук, не нужен меч, не нужны стрелы, щиты и доспехи. Нет такой угрозы, с которой не может справиться воплощенный бог. Мальчишки, испуганно поглядывающего на небо в поисках крылатой тени, давно уже нет, а мертвеца хоронят с его же оружием. Мираак рад, что тот мальчишка мертв, и не хочет о нем вспоминать. Они чужие друг другу, они совершенно разные люди… хотя даже не так. Мальчишка был человеком, и это лишало его неба. Мальчишка молился Кин, но был никудышным охотником и не умел летать. Мальчишка коснулся настоящего огня и умер, и это было правильно, потому что человечья плоть, человечья душа драконьего пламени не выдерживает. Память — тот дар Времени, что Мирааку ненавистен. Будущее драгоценно, ибо стремится к вершинам. За спиной же остается лишь гиблая топь.