***
Она не замечает, когда сон становится таким невероятно настоящим. Только что ей снились лишь какие-то расплывчатые силуэты и невнятные образы, как вдруг она вновь оказывается на своей постели в «Пьяном нетче». Но это все еще сон, поэтому она спокойно спускает ноги на пол, поднимается наверх по длинной лестнице и толкает дверь, чтобы выйти наружу. Небо Солстейма снова тяжело и мрачно, и огромная черная туча наплывает на остров с моря. Далеко-далеко, через невероятно широкий пролив, поет миру свою песнь Красная гора, и темный столб пепла рвется в вышину из ее недр. Воздух густой и крепкий от пепла и духоты грядущей грозы, им невероятно трудно дышать, это она понимает даже во сне. Шаг, шаг, шаг по пеплу, подошвы сапог полностью тонут в нем. Ей так обуви не хватит, если ходить по побережью, нужно уходить вглубь острова — тем более, что цель-то ждет ее именно там. Шаг, шаг, шаг по пеплу. Она помнит Солстейм совсем не таким. Он всегда был белым, снежным, холодным, мостом-посредником между Кеизалем и Атморой… то есть между Скайримом и Атморой. Здесь жили неды, царил Культ, рассекали крыльями бледно-голубые небеса драконы — дов, которых она до сих пор так привычно хочет назвать Владыками. Что-то не меняется. Точнее, это она все та же, шагнувшая сквозь тысячелетия в кратком мгновении безвременья — а весь мир вокруг стал в одночасье иным. Но если Скайрим еще сохранил в себе что-то от Кеизаля ее памяти, то Солстейм изменился просто пугающе. Населившие его серокожие меры ей совершенно чужды и непонятны, но побережье слишком давно в их власти. Они принесли с собой остатки погибшей родины — странные растения и непонятных тварей — и расселили их по ее острову, ее родине! Шаг, шаг, шаг по пеплу — и впереди виднеется древний Камень Земли, излучающий ядовитый свет. Рядом с ним на большом валуне сидит отец. Она сбивается с шага и спотыкается о пропущенный взглядом корень. Отец сидит, небрежно упираясь ногами в стенки валуна, вертит в ладонях маску, не глядя на нее. — Ты все же пришла, — говорит он утвердительно. Лицо его скрыто отросшими светлыми волосами, но если у нее и были сомнения, то теперь они исчезли: этот голос нельзя перепутать ни с каким другим. — Да. На нем длинная темно-зеленая мантия, в которой изредка мелькают бронзово-золотистые искры. На руках нет перчаток, знакомые длинные пальцы мага и мечника скользят по граням маски… не жреческой. Она плохо разбирается в новых богах и всегда скрытых тайной даэдра, но здесь много знать и не нужно, чтоб угадать. — Я могу тебе помочь? Он резко поднимает голову, и в голубых глазах зрачки расширяются настолько, что почти пожирают радужку. Зрачки ей кажутся вовсе не черными, но темно-зелеными, как болотная глубина. — Лжешь, — шипит он, безумный и страшный, совсем не похожий на драконьего жреца Мираака, которого она звала отцом. — Подделка, морок, насмешка судьбы… тебе здесь нечего искать, ясно?! Она отшатывается в изумлении: — Отец! — Лжешь! — кричит он, спрыгивая с камня на землю. Одним движением маска скрывает его лицо — и Мираак тут же растворяется в потоках налетевшего ветра. Становится очень-очень холодно. Она стоит у Камня Земли с киркой в руках, почти занеся руку для удара. —…наши глаза были слепы, но он помог нам прозреть… — шепчет рядом с ней серокожий мер, и его кайло с силой впивается в плоть Камня.***
Все последующие ночи она проводит в деревне скаалов — к счастью, защитный контур старого шамана признает ее за свою. Впрочем, усмехается она мысленно, попробовал бы не признать: само слово "скаал" появилось здесь лишь многие века спустя после битвы на Глотке Мира. Она часто, слишком часто сбивается на Довазул, и Сторн смотрит на нее с любопытством, Фрея — с непониманием, остальные — с подозрением. Ночью среди воя бурана слышится хлопанье крыльев. Изредка — крик дракона. Пальцы скользят по гладкой, даже чуть склизкой обложке Черной Книги, еле отобранной у старого мага Телванни. Стоит лишь распахнуть... Нет. Она не попадет в ту же ловушку. Не попадет, несмотря на то, что все же безумно хочется увидеть отца. Он изменился донельзя за прошедшие тысячи лет, он похож на искаженное отражение себя настоящего, но она все еще чувствует тот огонь, что пылает внутри него. Что-то все же никогда не меняется. — Снова без сна? — спрашивает негромко Фрея, подходя к костру; отсветы пламени пляшут на их лицах, заставляя щуриться. — Да, — криво усмехается она. — Много нужно обдумать. И многого не хочется видеть. — Кошмары, — понимающе кивает Фрея. — Даже чары от них не защитят. Она молчит. В пляшущей вокруг костра метели чудится шагающий навстречу и протягивающий руку отец.***
Чешуя, что была крепче стали, на глазах расползается гнилым тряпьем. Золото пожирает Владыку, обвивается вокруг шеи, стирает в пыль крылья, тянется по спине ко хвосту. Огромный череп смотрит прямо в душу черными провалами глазниц. Убивать раз за разом тех, кого с детства считаешь богами, методично, хладнокровно... мучительно. В горах Солстейма не смолкает вьюга. Капюшон свалился с головы, и в волосах густой сединой тают снежинки. — Неплохо для фальшивки. Снег вьется вокруг призрачной фигуры, течет сквозь нее, мерцая алмазной россыпью. Мираак подходит к останкам дракона, изучающе их разглядывает. — Но его душу я тебе не отдам. — Отец... — она торопливо шагает к нему сквозь сугробы, но протянутые пальцы касаются лишь ледяного воздуха, и кожу режут острые белые осколки. Стена неприступной тюрьмы, из которой не возвращаются. Но в эту тюрьму можно войти. А дальше... гори оно все синим пламенем. — Его душу я тебе не отдам!***
Саротар рвет взмахами крыльев мертвое небо Апокрифа, и она смотрит на простирающуюся под ногами бездну. Неверное движение — неотвратное падение в беспощадную топь. Вершина Апокрифа безмолвна и холодна, как могильный камень. — Я ждал тебя. — На его лице золотая неестественная маска, искажающая и голос, и взгляд. В руке шевелится по-живому широкий клинок, обвитый лоснящейся отвратительной зеленью. — Отец, ты хочешь сражаться со мной? — Она стискивает рукоять верного топора — топора, подаренного отцом на совершеннолетие и не изменявшего ей в бою ни разу. — Почему? — Покончим с этим! — обрывает он резко. И бросается в бой... В звоне стали среди неживой тишины ей все больше кажется, что это безумие, непонятный и жуткий сон, который вот-вот закончится, если захотеть проснуться — но освобождение все не приходит. И не придет уже никогда. Она едва не наносит ему смертельный удар: рука вздрагивает в последний момент. Вздрагивает и отец, опуская взгляд на пробившее грудь изумрудно-черное копье. Слышен удивленный выдох, такой оглушающий в этом безмолвии. Не копье, понимает она мгновеньем позже. Щупальце. — Не пытайся обмануть меня! — гремит набатом голос демона, а она кричит, кричит, кричит... На пару мгновений они с отцом смотрят друг другу в глаза: и его взгляд осмысленный, ясный, знакомый. Последнее мгновение навсегда уходящего прошлого. — Прощай, — хрипло выталкивает Мираак, пока по его спине к плечам струится золотое пламя. Она не может говорить и только кивает, ощущая, как глаза разъедает пылающий жар слез.***
— Это будет хорошая зима, — говорит Фрея, поднимая голову к темному небу, плачущему серебром. — Зима уже давно началась, — отвечает она хриплым от долгого молчания голосом. — Но ей далеко до конца, — возражает шаманка, ловя в ладонь горсть крупных снежинок. — Смотри, они даже не тают. И духи шепчут, что до оттепели еще далеко. — Конечно. В этом я даже не сомневаюсь. — Но все же эта зима будет хорошей. Тьма больше не рыщет по Солстейму, ей нет хода из-за грани. Оттуда больше никто не придет. — Никто не придет. — Она смотрит в тяжелые облака, и на мгновение по ним будто скользит тень дракона в полете — и кажется, что на шее его сидит человек. — Никто не придет, даже тень.