В прорезях маски

Бромьунар был лучшим из городов. Мираак любил столицу Кеизаля. Он бродил по широким улицам и смотрел в зимнее небо; его Голос гремел в залах великого храма, сливался с Голосами других жрецов в святилище — душе и сердце всего севера; ветер спускался с гор и осторожно касался маски, скользил по кончикам пальцев, звал за собой в дорогу. Мираак любил Бромьунар, и город отвечал ему тем же. Мираак любил Бромьунар, но не так, как смертные любят место, называемое домом: край, где он вырос, был лишь гиблой топью воспоминаний, и возвращаться туда не было смысла. Нет, всегда возвращаться ему не хотелось никогда и никуда, как и не хотелось ждать чьего-либо возвращения. Вокруг был лишь серый и мрачный камень, а фрески и барельефы прятались глубоко в недрах храма Культа, так что кому было говорить о захватывающей дух красоте? Это эльфы любили украшать всевозможно свои жилища: дикие строили их из сияюще-белого мрамора, глубинные вплавляли в скалы золотые башни и ставили их хранить сыплющих искрами молний металлических стражей. Эльфы всюду лили магию, не зная ни меры, ни спокойствия — магия бурлила у них под кожей, так как же им было не сдержаться? Мираак сам был магом, но никогда не утонул бы с головой в этом своем даре. Бромьунар всегда звенел отголосками Thu`um. Достаточно было закрыть глаза и прислушаться — и отзвуки достигали не то слуха, не то самой души. Бромьунар дышал и пел тысячью голосов, и драконы слушали его песни, расправляя крылья на вершинах гор. Вот в этой музыке он готов был затеряться и утонуть. Впрочем, в этом городе было особое место, куда ноги несли его сами, и, наверное, сам Бормах не смог бы заставить его свернуть с пути. Мираак любил Бромьунар, но больше всего он любил его крепостные стены. Высокие, могучие, они возносили его чуть ли не к самому небу, навстречу облакам и холодному ветру, слепящему золотому свету днем и пылающему тысячами цветов северному сиянию ночью. Гор, казалось, можно было коснуться пальцами, солнце, казалось, можно было смахнуть ладонью. На стенах никто не смел беспокоить жреца Культа, и это было прекрасно. Мирааку нравилось одиночество, нравилась высота, нравилось безжалостное дыхание Каан. Ему хотелось оставаться наедине со стихией — и со свободой. Здесь он впадал в некое оцепенение, окутываемый грезами, которые часто даже не мог осознать. Он просто смотрел куда-то в небо, а разум плыл куда-то далеко: ветер и покой брали верх над огнем и движением, увлекая за собой в бесконечные раздумья и сны. Стены Слов не зря ставили там, где на них могли сесть дова: Владыки часто дремали на них, поглощенные своими, нечеловеческими мыслями, и следили, как токи Времени текут сквозь этот мир. Для Мираака ту же роль играли защитные бастионы Бромьунара, и он давно не стеснялся признаться себе, что чувствует себя здесь драконом.