В прорезях маски

Ему когда-то рассказывали сказку об истинных именах; впрочем, правды в ней было очень немного. Еще говорили, что истинные имена знают маги, иначе как бы они обретали такую власть? Но это тоже были пустые байки — магам нужна была сила воли, а не слова. Были люди, считавшие, что мир сотворили старые боги, но они сами давали им имена, как и их деяниям. Шор, Стун, Оркей, Джунал, Мара... ничего для него не стояло за этими звуками — в том числе и веры. Ведь в них не было ни силы, ни истины. До Miir Aak его звали иначе, но не было смысла о том вспоминать. Когда он начал постигать Dovahzul, то понял, что нашел истинные имена всех вещей. Он говорил — они откликались, он приказывал — они подчинялись, он желал — они исполняли его веления. Это была сама власть над реальностью, а на меньшее Мираак не был согласен. Богов, говорящих на этом языке, можно было почитать. Он восхвалял их, он служил им, он поклонялся им и не видел ни в чем большей чести. Но еще и завидовал, завидовал, завидовал, как глупый младший брат — старшему, давно повзрослевшему и показавшему свои силу, доблесть и красоту всему миру. Он смотрел снизу вверх и когда-то не мог и подумать, что может стать таким же. В конце концов, знать слова и по-настоящему говорить — совершенно разные вещи. Но Мираак с самого начала подозревал, что его имя неистинно. Еще в тот миг, когда стоял на коленях перед Владыкой, а в ушах утихало эхо громоподобного голоса, под ребром будто ныла тупая боль, странная и неприятная. Мираак гордился полученным именем, но не считал его своим. После каждого наречения нового жреца он скрывался в укромном месте и подолгу размышлял, подошло бы ему чужое имя. Но каким бы оно ни было прекрасным и звучным, какую бы мощь ни излучало — оно оставалось чужим. Он мог назвать любую вещь, любое явление, любую силу мироздания, но только не самого себя. Впрочем, люди ко всему привыкают. Привык и Мираак. Другие жрецы относились к нему если не с почтением, то с уважением равного, и его имя из их уст звучало хорошо. (Но все еще чуждо.) Он был верен путям Dov, это было правдой — так в чем же была проблема? Он был верен самим Dov... но не до конца. Впрочем, если он сам был Dov и остался верен себе, то, может, это тоже была правда? Мираак не знал ответа на этот вопрос и тысячи лет спустя, даже исходив все залы Апокрифа и прочитав бесчисленное множество томов и свитков. Может, Мора не мог поделиться этим знанием, может, просто не хотел. Но смутные подозрения шептали, что все-таки разгадки у Принца Непознанного не было и не могло быть. Как же смешно, правда? В сказке об истинных именах правды не было никогда.