В прорезях маски

В Кеизале царит зима. Мираак слегка щурится от сверкающего на солнце снега — вокруг словно алмазные звезды рассыпаны по белому шелку. Белый, белый, белый — этот цвет погребает под собой весь мир, изредка взрываясь синевой, серебром и оттенками серого, которым удается вырваться на свободу. Ночью, однако, им всем на смену придет яркое, потрясающее разум многоцветье, что будет плясать в небесах, властвуя над чернотой северной ночи, рассекая небо тысячами радужных крылатых змеев. Но не только красками, которых больше нигде не встретить, славится северная зима. Морозный воздух прозрачен и чист настолько, что замерзает в груди стеклом. Им больно дышать, и только парок, что вырывается из ноздрей, напоминает на мгновение драконье дыхание. Когда-то очень давно мальчишка, что еще не имел имени "Мираак", выдыхал в яркое небо клубы пара, пытаясь представить себе, что уже постиг слова Мороза и Холода, что научился выдыхать настоящий буран, как могли истинные, уже носящие маски жрецы. Топи Хьялмарка смягчали жестокую ласку зимы. Там никогда не замерзала вода — лед пытался ее сковать, но все же сдавался, раскалываясь на части, выпускал из своих объятий, напитывая тем самым грязные болотные травы. Вырвавшись из места, которое он ни за что бы не назвал домом, Мираак наконец стал дышать полной грудью: уж лучше боль битого стекла режет горло, чем продолжать задыхаться тягучей влажной взвесью. Уж лучше проваливаться по пояс в сугробы, чем в мутную воду, и пусть хрустит под руками смерзшаяся за ночь снежная корка. Уж лучше пробираться сквозь вьюгу, чем сквозь мерзкий серый дождь. Уж лучше вокруг не будет цветов вообще, чем ядовитые колокольчики будут насмешливо качать головками из-за коряг... Единственное, чего ему не хватает с тех далеких времен — резкого, полного горьковатой свежести аромата корня Нирна, его перезвона, что сливался с шелестом текущей воды. Но это столь незначительная потеря в сравнении с целым миром, что простирается впереди. В Кеизале царит зима, и ее объятия Мираак принимает с готовностью, как любой северянин, рожденный на этой земле.

***

Весна в Кеизаль врывается резко, бурно, словно река, что прорвала плотину. Всего через несколько дней начинает пробиваться к небу трава, на голых ветвях набухают почки, весь мир наполняется необыкновенной, полной силы и страсти жизнью. А люди... люди торопятся жить. Жестокая смертоносная пора позади, пусть ненадолго, потому наступает время вознесения хвалы богам и друг другу — за стойкость, за смелость, за редкостную удачу. Начало весны полно песнопений в честь матери Каан: зимой к богине взывали, моля об удачной охоте, теперь же настало время вознесения благодарности. Небо ярко, как никогда прежде, и где-то далеко вверху парит ястреб — хороший знак. Мираак встречается взглядом с синеглазой женщиной, у которой на шее висит костяной амулет в виде летящей птицы. Что-то странно екает внутри, и он радуется, что лицо скрыто за маской. Когда приходит тепло, на ум идут глупые мысли... Остается лишь слушать напеваемые вполголоса молитвы, наблюдая за ястребом да пытаясь — с большим трудом — представить на его месте дракона.

***

Лето возле Белой реки невероятно прекрасно. Тепло здесь царит недолго — два, ну, может, два с половиной лунных цикла, — но земля в этот срок расцветает тысячами оттенков. Закатное небо бушует пламенем, заливая поверхность воды багрянцем, золотом и пурпуром. Вершины гор, обычно серых, как сталь, словно куются в небесном горне самими богами. Мираак, замерев, смотрит на раскинувшееся перед ним чудо. Он не издает ни звука — тому, что происходит вокруг, не нужно вмешательство Слов. Это мгновение скоро затеряется среди бесчисленных чешуек стремящегося только вперед Бормаха. Время даже для его повелителей удивительно скоротечно. Он касается рукой валуна, проводит пальцами по мягкому красному мху. Чем-то похоже на ползучие лозы, что так любят оплетать собой обочины дорог, ведущих к Виндхельму; но при этом так не хватает золотых вспышек драконова языка среди алых узоров на камнях. Впрочем, ему уже завтра держать путь на север — там и наглядится сполна. Мираак, прикрыв глаза, все же не сдерживается: — Lok Vah Koor. Его голос сейчас едва громче шепота, но Слова все еще наполнены божественной силой: мир словно бы вздрагивает на мгновение, а затем небо становится ярче, поглощает собой разум и душу, зовет в свои объятия, манит расправить крылья. Мираак не может не ставить себе ловушки.

***

— Этот камень поставлен в память о злосчастных эльфийских детях с Осеннего поля, что бежали в ужасе от острых мечей древнего врага. — Слова немедленно утопают в тишине, царящей на такой высоте. Даже ветер молчит. Мираак отстраненно проводит пальцами по высеченным в Стене Слов иероглифам. Жаль, что ему не довелось увидеть, как их оставили здесь. Была ли это жреческая магия? Наносили ли знаки обычные люди ударами кайла, страшась совершить ошибку? Или же кто-то из Владык сам начертал слова, вонзая когти в камень, как в мягкую плоть? Он оглядывается — за спиной слепящая синева. Далеко внизу пылает лес, плещется морем расплавленного, текучего золота между подножиями сияющих, будто хрустальных гор, озаренных солнечным светом. Здесь, на юго-востоке, осень гораздо сильнее зимы. Неудивительно, что по всему остальному Кеизалю уже выпал первый снег, а здесь до сих пор тепло и невероятные, невозможные в своей яркости краски. Наверное, так будет до самой Вечерней звезды. Где-то там яркая желтая чаща прячет в себе то самое поле. Что же случилось там за время его отсутствия? Надо будет остановиться в Ансилвунде, дозорные на башне должны знать последние новости. Негоже отправляться навстречу грядущей зиме неподготовленным. Чтобы ее пережить, нужны не только очаг и пища, но и знания. Другим жрецам в этом вопросе нельзя доверять. Даже Валоку. Все-таки за этот год Мираак слишком далеко ушел по собственной дороге.