В прорезях маски

Довакин беспокойно повертел головой по сторонам, сильно стиснул обеими ладонями рукоять меча. Резко развернулся на шорох, острие клинка теперь смотрело на качающиеся ветви высоких темных кустов. Ветер. Довакин стиснул зубы, прислушался к ночному воздуху. Шелестела трава, над головой шумели деревья. Показалось было, что где-то в отдалении пел соловей, но он затих в следующее же мгновение. Наверное, все же показалось. Да, это ветер. Довакин слегка опустил меч — слабый лунный свет мимолетно блеснул на лезвии, — и обвел лес вокруг себя настороженным взглядом. Затем тихо двинулся по тонкой, почти не видной глазу тропе дальше в чащу. Хотелось Крикнуть, развеять это страшное шелестящее безмолвие хоть каким-то живым словом, заставить врага выдать себя сиянием души... но у Обливиона свои законы. Принцы Даэдра меняют правила даже для драконов. Где-то далеко к небу взмыл волчий вой, звонкий, злобный — призывной. Одна из проклятых Гончих получила знак, что время начать охоту. У него не так много времени, чтобы найти и убить жреца-предателя; у Солстейма не так много времени, чтобы устоять перед новой Дикой Охотой. В небе плыли две багровых луны. Ветер все еще играл ветвями, но иных звуков по-прежнему не было. Довакин начинал нервничать, посеребренный меч слегка подрагивал в руках. "Мираак, выйди и сразись со мной, наконец!" — он хотел уже выкрикнуть это, заставить врага хоть как-то признать свое существование, оборвать наконец это долгое, бессмысленное, невыносимое противостояние... но не мог. Этот выкормыш даэдра вел на него наглую, размеренную охоту, забавлялся с ним, будто с игрушкой, и обманывал, обманывал, обманывал. Стоит себя выдать, и он наверняка ударит в спину, заведет в ловушку, учинит еще какую-то подлость. Такова натура предателя. Хирсин же... Хирсин не станет вмешиваться. Ему интересно, сможет ли дичь одолеть охотника. Он покровитель азарта, а не чести, и потому, пока они оба могут его развлечь, будет лишь наблюдать. Ноги оставляли на тропе отчетливые следы: примятая трава, отпечатки в пыли, хруст раздавленных сапогами хвойных иголок. Его так разве что слепой оборотень не найдет. А если до сих пор не нашел... значит, нашел, но не выдает своего присутствия. Тропа вынырнула на большую поляну, обрамленную высокими темными соснами, будто крепостной стеной. Отличное место для битвы, для поединка — не для подлой засады. Пора. Довакин зажмурился, глубоко вдохнул, собирая всю волю в кулак. — MIIR AAK! — прогремел он, и отзвуки Голоса разнеслись по всем Охотничьим Угодьям из конца в конец. За спиной хрустнула ветка, и он стремительно обернулся. Зверь выскользнул из кустов на тропу, будто только возникшая в воздухе тень. Мягко ступая громадными лапами, прошел на поляну медленным, даже ленивым шагом, алый лунный свет лоснился на бурой шерсти, придавая ей благородный каштановый цвет. Голова по-человечьи невозмутимо склонилась набок, но желтые глаза слегка светились в темноте и смотрели цепко, хищно — такими глазами смотрели с неба на свою добычу драконы. Как у любого вервольфа, его передние лапы были куда длиннее задних, но оборотень явно не испытывал никаких неудобств; более того, когда он, описав вокруг Довакина круг, остановился, то на две ноги так и не встал. Похоже, он давно отвык от своей изначальной ипостаси. Довакин не сводил со зверя настороженного взгляда, а острие меча следовало за движениями твари, как подсолнух за солнцем. Но тварь почему-то не торопилась нападать. — Мираак? — слегка неуверенно спросил Довакин. Оборотень, естественно, не ответил. Он стоял, все так же склонив голову набок, и молчал, разве что блестящий черный нос подергивался, принюхиваясь к запахам. Но затем длинная волчья морда вдруг отчетливо опустилась и поднялась. Он кивнул! — Значит, ты все же понимаешь слова, — процедил Довакин, перехватив клинок поудобнее. Зверь фыркнул. Черные губы дрогнули, обнажив клыки, и в свете двух алых лун они казались окровавленными. — Ты мне уже надоел, — тихо сказал Довакин, с ненавистью глядя в желтые глаза. — Ты, дворняга-переросток, мне уже вот где сидишь. Покончим с этим. Зверь снова фыркнул, вдруг сделал пару шагов назад. — Трусишь? — уже с вызовом бросил Довакин. Зверь — Мираак, — фыркнул в третий раз, уже совсем по-человечески, и как человек же мотнул головой в сторону, словно предлагая ему на что-то взглянуть. Довакин оглянулся — и обомлел до холода по коже. По краям поляны возникли, как тени, силуэты других волков с невозможно длинными передними лапами, и свет блестел на оскаленных клыках. Два, пять, восемь, десять... Этот урод заманил его на удобное именно ему место, чтобы окружить и загнать, как какого-то оленя! Он охотился вместе со стаей! Как же Охотничьи Угодья и волчья кровь меняют даже драконорожденных... Довакин вздрогнул и повернул голову на низкий рык, что подрагивал перекатами в глотке наглого, уверенного в своей победе оборотня вожака: Мираак смеялся. И, взглянув на свой меч, который блестел столь одинокой серебристой полоской на этой темной поляне, Довакин со скрежетом зубов был вынужден признать, что у того было полное право торжествовать.