В прорезях маски

В первые дни, недели, месяцы, да даже годы Мираак наслаждался этим местом. Хотя… ну как «местом» – все же книгами, которые были разложены тут и там, шуршащими под ногами обрывками бумаги, водоворотами из вьющихся в воздухе страниц, что проносились совсем рядом, только руку протяни. Он радовался совершенно по-детски, выхватывая из одну за другой из потока… помнится, когда-то даже потратил неисчислимое количество времени, пытаясь из таких листов собрать одну целую книгу. Сейчас он даже не помнил, почему вообще решил довести эту глупую забаву до конца. У тех, кто припадает к нему, Апокриф берет не меньше – а то и больше, – чем отдает. Пока книгочей завороженно листает страницы, его глаза затягивает болотная зелень. Пока страждущий искатель восхищенно впитывает новые знания, его собственная память блекнет и выцветает. Пока смертный ищет силу, что неподвластна более никому, его собственная душа утекает между пальцев чернильными каплями, что несколько минут назад (а на деле, быть может, уже лет и веков) являлись живой кровью. В сделках с даэдра не бывает победителей. К сожалению, в те времена, когда он еще был по-настоящему жив, Мираак уже думал, что знает лучше всех. Он искал только новую мощь… хотя истинное знание оказалось куда проще. «У тебя уже все было.» В моменты, когда он не мог вспомнить, что было до этой тягучей зеленой трясины, Мираак искал крупицы прошлого то там, то тут, цепляясь за неразборчивые слова на выцветшей несуществующей бумаге в нереальной библиотеке, не предназначенной для живых. А в моменты, когда вспоминал, что он имел и что потерял – небо, иглы морозного воздуха в легких, слепящее солнце Кеизаля в льдистой синеве зимы над бледными с серебром горами, хруст снега, запах благовоний в храме, танцующие на каменных узорах стен блики свечей, распаляемое силой Голоса в груди пламя, усмешка Валока, теплота деревянной маски в раскрасневшихся от холода ладонях, шелест расправляемых над головой крыльев, – то выл, и выл, и выл, как раненый зверь, громя полки и стеллажи своей иллюзорной силой, обращая в пепел равно пергамент, переплеты и разгневанных младших даэдра… только знание, что все было, но никогда больше не будет, все равно оставалось и ныло в глубине души тупой и такой привычно-смертной болью.