Там Высоко. Хроники Вергилия

Вергилий прижимается щекой к холодному металлу и прищуривает глаза, наблюдая за братом. И отмечает недовольство оного. Конечно, все же демоны не настолько глупы, чтобы делать цепи для «особо опасных террористов» из человеческого хрупкого металла. Будь это так, Данте давно уже разорвал бы плотно обхватывающие запястья пластины, как гнилые веревки. Но цепь оказывается сделанной из демонической стали и, естественно, на потуги старшего Спарды отвечает лишь злорадным звоном. — Данте? — М? — Вергилию даже немного обидно. На него и глаз не подняли! — Зачем ты их провоцируешь? Тебе и без того не дают восстановиться до конца. — А мне и так не дадут. Нафига им я здоровый и способный убивать? А зачем провоцирую… Верг, демоны меня ненавидят. Слишком много крови я успел им попортить. Вот пусть на мне и отрываются, а тебя меньше трогают, — в голосе брата звучит неуловимая, но такая трогательная забота. Вергилий встряхивается, он все никак не может привыкнуть к этому голосу. Каждое слово, малейшая интонация в исполнении брата заставляет его вздрагивать, а сердце — заходиться в груди с бешеной скоростью. — Это несправедливо, — он стискивает пальцами свою цепь и мрачнеет. Тонны перечитанных книг по демонологии и черной магии, а теперь и собственный опыт показывают, что демоны любят причинять боль. Некоторые из них даже питаются эмоциями и чувствами жертв. Они любят мучить очень долго. «Добрый дядюшка» постоянно предоставляет им палачей, каждый раз — новых. Подсчитав число дней, проведенных ими в пыточной, можно, фактически, прикинуть размер офицерского состава армии Мундуса. Потому что честь хоть немного их помучить предоставляется далеко не каждому демону. А только наиболее выслужившимся. Остальные же, пуская слюну и вдыхая сладкий запах крови нефилимов, молча стоят вокруг и смотрят, не смея приблизиться. Нарушившему приказ — смерть. И это даже к лучшему. Пусть командующие демоны тупоголовы и прямолинейны, выдумать ничего сильно страшного и экстраодинарного не могут, но их хотя бы не так много. Максимум — по пятеро на каждого. Но если бы Мундус спустил на них всю свору своих адских гончих, рейджей, гарпий и прочих, от них бы уже и мокрого места не осталось. Но, к счастью или несчастью, повелителю демонов все это кажется скучным. Да, кости переломать, сухожилия перервать, кровь выпустить и бросить регенерировать в холодную каменную темницу можно, но не убивать. Ни в коем случае не убивать. Данте, наверное, не замечает, но Вергилий всегда видит десяток сильных, закованных в броню демонов, которые, спрятавшись в тени, всегда пристально наблюдают за ними во время пыток. Он догадывается, что это охрана, призванная защищать их жизни от чрезмерной ярости палачей. Что ж, значит они еще пока нужны Мундусу для чего-то. И нужен, судя по всему, именно Данте. Мундус еще ни разу не удостоил своим присутствием его, а вот брата постоянно куда-то утаскивают. Скорее всего, на личный допрос к королю Демонов. Вергилий усилием воли подавляет вновь просыпающиеся подозрения. Черт, ну почему Данте не хочет рассказать, что творится? Обидно до боли, но Вергилий торопливо старается засунуть это чувство куда подальше. А сверх этого братец еще и нарываться умудряется. Сумасшедше-отважный идиот, совсем не думающий о себе самом. Нельзя так говорить про любимого близнеца, но иногда уж очень хочется вправить ему мозги на место. Хотя Вергилий давно уже признался самому себе по секрету, что ему нравится подобное отношение к себе брата. И как-то даже не хочется ничего менять. Треклятый эгоизм — о самом брате любовь к себе думать не позволяет… Вергилий закрывает глаза, представляя себе ту тварь, которая в нем живет, и вздрагивает, услышав в эфире тихий вздох и недовольное: «Слушай, прекрати уже себя такой кошмарной тварью считать! Меня аж в дрожь бросает от твоей больной фантазии. Ты ангел, ясно? Мой светлый ангел. И я уже тысячный раз повторяю, что не позволю тебя никому тронуть. Ты моя душа, мое сердце, братик. А сердце надо беречь.» Брат оставляет в покое цепь, поднимается на ноги и, наконец, оборачивается к Вергилию. И продолжает прерванный разговор. — Наоборот, — цепь натягивается, но Данте всегда умудряется сделать на шаг больше, чем, казалось бы, это возможно. Вергилий мог бы сделать три шага, но делает только один. Знает, если попытается сделать оставшиеся два, его оттолкнут. Однажды он сделал это, после чего имел весьма сомнительное удовольствие наблюдать, как брат часами мечется по камере, мучается и корит себя по поводу появившихся на Вергилиевских запястьях шрамов. «Твои руки и улыбка, и светлые волосы, все это нужно беречь. Они дороги мне, как и весь ты, понимаешь? Мне от лишнего шрама ни жарко, ни холодно. А тебя я хочу от этого сохранить» — жестко сказал он тогда, разглядывая опоясывающие запястья шрамы. Вергилий наклоняет голову, и они с Данте соприкасаются лбами. И одновременно выдыхают, подстраиваясь друг под друга. Теперь и дыхание ровное у обоих, и сердца бьются синхронно, в ритм, словно усиливая друг друга. Данте мягко улыбается. Вергилий знает, эта улыбка только для него. Наверное, он тоже чувствует это единство и странную идиллию между их душами. — Всё справедливо. Я привык к этому. Мне плевать, что со мной сделают. Я обещал, что буду тебя защищать, и я буду это делать. — Кому? — Себе, братишка, себе. И нарушать это обещание не собираюсь, так что смирись, — Вергилий едва успевает заметить мелькнувший в воздухе хлыст, как Данте мягко толкает его в грудь и сам отскакивает в сторону. Младший с легкой горечью и сожалением провожает глазами растаявшую на губах брата улыбку, привычно щурится, приветствуя тоже родной, но все же ненастолько любимый хищный оскал. Следующие несколько часов будут адом для них обоих, вынужденных смотреть на то, как мучают единственное родное существо. — Закрой глаза, Верг. Не смотри, — Вергилий на секунду зажмуривается, подчиняясь, но вторичный свист бича и тупой удар по спине заставляют его широко распахнуть глаза. Где она, обжигающая огненная боль, заставляющая все тело вздрагивать и инстинктивно дергаться, желая уйти в сторону от раздражителя? Где страшное онемение, которое возникает сразу после удара, прежде чем по телу начнет растекаться волна боли? Он вскидывает убийственно-яростный взгляд на брата, но весь эффект его разбивается о нежную извиняющуюся улыбку близнеца, едва удерживающуюся на дрожащих губах. Кажется, Данте все же ловит яростный импульс, или он по связи что-то услышал, но его улыбка становится еще шире. — Данте! Не смей! Я выдержу, — почти в голос кричит он, но тьма в глазах брата становится только глубже, едва позволяя ему различить всю бесконечность боли, которую испытывает близнец сейчас. Вергилий стискивает кулаки, так что ногти впиваются в кожу, а костяшки белеют. И прикусывает губы. — Я знаю, брат. И не хочу, — в плечо Данте вонзается зазубренное лезвие, и Вергилий инстинктивно тянется к брату, чтобы забрать хоть часть той безумной выжигающей сознание боли, которая свалилась на него. И натыкается на бетонную стену. Закрыт. Снова закрыт. Младший сокрушенно стонет сквозь зубы и снова кусает губы, даже не стараясь уходить от ударов. Он видит, как лезвие медленно, с противным хлюпаньем раздирает тело брата, видит родную кровь, стекающую по плечам на землю и, игнорируя осторожность, подчиняется порыву чувств и тянется к нему. Протянутая рука с оглушительным треском переламывается и плетью обвисает под сильнейшим ударом, отказываясь функционировать, а Данте тихо рычит сквозь стиснутые зубы: — Чёртовы вы твари… Вергилий пытается снова, но близнец закрыт наглухо. А внутри младшего все тихо стонет и щемит от тупой, тянущей боли. Кажется, словно вырвали половину души. И отвратительное чувство неполноценности снова поднимается в груди. Точно такое же, как и тогда, когда «ливрейные» демоны утаскивают брата, после чего возвращается он таким, будто его телом протирали улицы Лимбо-Сити. Он снова остается один на один со своей неполноценностью, своим одиночеством и глухой тоской. Данте улыбается, но от этой улыбки становится только больнее. Она дрожит на губах, такая неестественная, болезненная гримаса. Вергилий и хотел бы последовать совету и не смотреть, как появляются новые раны, как он сжимает зубы, сдерживая стон. Ему больно, так же, как и Данте. Каждый удар по телу близнеца — новая глубокая рана в сердце для него. Отвернуться он не может. Не имеет права. Ведь это означает бросить брата один на один с невыносимой болью, предать его доверие. — Всё будет хорошо. Потерпи ещё чуть-чуть, — беззвучно шепчет он побелевшими губами, игнорируя собственную кровь, стекающую на каменный пол. Он сам уже почти не верит в то, что говорит. Но близнец поднимает голову, и глаза их встречаются. И Данте улыбается, склоняя голову, наконец, искренне. — Не бойся за меня, — так же беззвучно возвращает он. — Они не могут меня убить. Кровь стекает по телу Данте, очерчивая мышцы, впитывается в пол. Родная кровь, одна на двоих, она пахнет железом и солью. И тонкой ноткой чего-то очень сладкого. Если бы не эта сладость, ее можно было бы сравнить со слезами. Вергилий знает, что и сам выглядит не лучше, но пока что просто не чувствует этого, но раны близнеца приводят его в ужас. Данте глухо вымученно стонет сквозь зубы и повисает на цепях. Стоять больше сил нет. Еще немного, и он сам откроется и потянется за утешением, не в силах выдержать этот двойной груз, по крайней мере, Вергилий надеется, что это будет так. Что брат не позволит себе умереть от переизбытка боли и не бросит его здесь одного. Уж тогда-то Вергилий и скажет, точнее подумает все, что он об этом думает. И лишит брата этого «удовольствия». Данте не идет роль мазохиста. Это точно. А пока ему остается только ждать, и шептать про себя как можно тише, чтобы брат не услышал: «Ну же, Данте. Сдавайся скорее. Я должен помочь тебе.» Внезапно цепи ослабляются и отпускают онемевшее тело. Вергилий пошатывается, на мгновение теряя координацию, ноги еще не желают его слушаться. И бросается к брату. Подхватывает ослабевшее тело близнеца, обнимает за плечи и прижимает к себе, заслоняя от всех. Он должен хотя бы попытаться его защитить. Он знает, что сейчас его настигнет еще один, прощальный удар, но сейчас плевать на это. Боль все равно утянет себе Данте. Удар не заставляет себя долго ждать, и Данте вздрагивает, утыкаясь носом в шею близнеца. Вергилий кожей чувствует его неровное горячее дыхание и обнимает еще крепче. Он никому не отдаст брата сейчас… — Прости, — неразборчиво бормочет Данте ему в шею, — Я… — Молчи. Просто молчи. Я с тобой, — Вергилий касается губами раны на виске брата. — Нет, братишка, – Данте осторожно и мягко выпутывается из объятий брата и с трудом выпрямляется. И снова, как тогда, отводит взгляд. — Тебе со мной нельзя. В глазах брата Вергилий снова видит пустоту и жадную тьму, почти поглотившую веселость и непосредственность прежнего Данте, озорника и бездельника, постоянного шила там, где не надо. Его больше нет. Есть только взрослый, израненный жизнью, самоотверженный мужчина, который не жалеет себя ради него… Вергилий вздрагивает. Наверное, он тоже изменился с тех пор. Но сейчас не время думать и анализировать, хотя ситуация, безусловно, весьма интересная. Отследив взгляд брата, он замечает в дверях пыточной «ливрейных». Значит, снова? Сознание топят волны ярости и гнева, Вергилий снова обнимает брата, притягивая ближе, крепче прижимая к себе. Неясные подозрения и совсем уж ясный ужас разрастаются в груди. Он не должен отдать им брата сейчас. Он не отдаст. Ни за что! Иначе случится что-то непоправимое, Вергилий чувствует это слишком ясно. — Я не отдам тебя им. Я ещё что-то могу и без Ямато. Он чувствует, как брат вздрагивает. О да, он знает, о чем Данте думает. Его красавица Ямато… Они слишком хорошо помнят прокатившуюся по телу волну испепеляющей боли и ощущение безвозвратного надлома в душе в тот день… Оружие было частью их самих, и потерять его… Мечи переломили у них на глазах… Данте встряхивается, словно надеясь выбросить из головы ненужные воспоминания, и сам обнимает Вергилия, мимолетно касаясь губами его виска. — Не надо, Верг. Я скоро вернусь. Обещаю, — на какую-то долю мига он прижимается всем телом. — Они тебя не тронут. Вергилий затуманенным взором смотрит на печальную улыбку, адресованную ему лично, тщетно стараясь унять безумную боль где-то глубоко в сердце. Провожает глазами подчеркнуто-прямую спину уводимого демонами близнеца, стараясь свести на нет все ужасные подозрения. И убедить себя, что все будет хорошо. Но безжалостная логика и здравый смысл убивают все надежды. Он сам отпустил брата на казнь. Его плеча снова касается когтистая лапа низшего демона.