Rosenrot

Анна и Томас вернулись в поместье на следующее утро, когда солнце только появилось из-за верхушек деревьев. Почти полночи баронет метался в пьяном бреду, приоткрыв девушке завесу тайны Шарпов. Теперь же он с безразличным видом сидел в экипаже, уставившись на носки ботинок — его мучила ужасная головная боль. Когда они прибыли к порогу дома, Томас сполз вниз, и держась за плечо Финли, побрёл в помещение, оставив Мориарти руководить разгрузкой новых деталей. К головной боли добавилась тошнота, и ему было всё труднее передвигать ноги. Работник в придачу что-то говорил, и это только ухудшало состояние баронета — к горлу подкатил комок горечи и слизи, что в любой момент готов был выплеснуться наружу. — Леди Шарп! — заорал Финли, когда опустил хозяина на ступеньки в холле. Этот крик отдался в голове у Томаса, но он только и мог, что слабо стонать и судорожно пытаться не закашлять. Сознание погружалось в туман, в котором кружили обрывки воспоминаний, что раздирали душу на части, пожирали изнутри, втягивая в своё болото всё дальше и дальше… Шарп уже не слышал, как сестра подошла к нему и стала громко кричать, как появилась миссис Норис, двоюродная сестра работника, неся какие-то настойки, как вошла спокойная Анна, наблюдая за происходящим переполохом. Последнее, что он помнил, прежде чем полностью отдаться туману, это холодные руки сестры у себя на груди, что вытолкнули комок из горла, давая свободно дышать. *** — Люсиль! — хриплый женский голос эхом разносился по дому — Беатрис вернулась из города, и успев уже хлебнуть опиумной настойки, поднималась по лестнице в мезонин, где обычно пряталась девочка. Душу вдовы Шарп переполняла адская ненависть — наркотик вселял в неё злобу, и в таком состоянии она могла сокрушить любого, кто встретился ей на пути. Женщина хотела истратить всё это зло как можно быстрее — избивая свою дочь, она получала несказанное удовольствие. Такое, что заставляло её забыть даже о своей ноге, которую покойный муженёк сломал тремя годами ранее, когда Томасу исполнился год. Сломал в ярости, избивая женщину за то, что она не может родить ему наследника… Беатрис Кинслинг была несчастной с самого своего рождения. Её мать умерла во время родов, и девочкой занималась мачеха — легкомысленная и глупая женщина, на которой отец женился, когда мать Беатрис ещё не положили в гроб, а блюда с поминального стола ушли на свадьбу. Мачеха с гордым именем Виктория терпеть не могла ни падчерицу, ни свою родную дочь Алису. Она предпочитала веяться где-то на стороне, пока девочек нянчила престарелая мать Кинслинга. А потом, когда Беатрис было десять, в доме появился Роберт Шарп — высокий, красивый двадцатилетний парень, положивший на девочку глаз и пообещавший ей, зажав в коридоре, что обязательно сорвет её цветок невинности. Хотя сам Роберт был горд и заносчив, и, скорее всего, его больше интересовало приданое, которое Кинслинг давал за свою ещё маленькую старшую дочь. Правда, потом обнаружилось, что Шарп — молоденький любовник беззаботной мачехи, что наведывался к ней едва не каждый день. Он был изгнан, а Викторию запороли на конюшне до смерти на глазах у Беатрис и Алисы, которые прятались в сене — вход к лошадям был запрещён. Следом умерла мать Кинслинга. На её похоронах девочка не плакала — просто угрюмо смотрела на людей, что пришли и забрали тело бабушки. Следом ушла и Алиса — она сошла с ума, нести всякую чепуху, из-за чего над ней часто потешались слуги, и однажды на прогулке, споткнувшись, упала головой в кроличью нору и сломала шею. Над ней даже отец не плакал — как поведала одна из служанок, тело девочки просто сожгли, как и её мать. И вдруг, спустя восемь лет, появился он. Уже состоявшийся, возмужавший, и разбогатевший баронет Шарп явился к Кинслингу и потребовал у него долг, о котором тот даже не знал. Но нашлись люди, что подтвердили эту сделку, и ничего не оставалось отцу, как отдать восемнадцатилетнюю Беатрис своему врагу, который, ехидно ухмыляясь, снова зажал её в коридоре, и сказал: — Скоро ты будешь моей, глупышка. Ты такая же пустая, как и твоя мамочка. Именно такую тебя я и хочу. А жизнь девушки сломалась тогда, когда перед алтарём старый священник назвал их мужем и женой. Когда на её пальце оказалось это проклятое кольцо с красным рубином. Когда в первую же совместную ночь Шарп избил её. Он бил едва не каждый день — это доставляло ему удовольствие. Он оказался ещё хуже, чем показался Беатрис сначала — он курил опиум, и каждый раз после того, как вылезал из курилки, его переполняла ненависть, которую он вымещал на жене. Наверное, именно поэтому её первый ребенок умер в утробе, а второй прожил не больше двух дней. С годами Роберт Шарп становился всё хуже и хуже — алкоголь заменил опиум, пьяные друзья — дом и ремесло… Когда родилась Люсиль, отец едва не убил Беатрис в пьяном угаре, крича, что она хочет извести его в могилу, и поэтому рожает девчонок. Оправившись от родов и побоев, в числе которых были перелом руки и вывихнутая челюсть с парой выбитых зубов, женщина бросила девочку на опеку няньки Терезы, и ушла из дома на трое суток. Нашли её в посёлке, пьяную, и она кричала не своим голосом, когда её привезли к мужу. Потом Томас… Маленький, синюшный мальчик стал полным разочарованием. Отец избил Люсиль — жена едва дышала после тяжёлых родов. И с каждым годом этот круговорот боли и злобы поглощал и Беатрис, и детей… Она не очень расстроилась, когда узнала, что Роберт свернул себе шею на охоте. Ей было всё равно. Теперь уставшая душа жаждала только одного — настойки из опиума и детских криков, которые умиротворяли её. Правда, её деньки тоже были сочтены — всё чаще и чаще Люсиль стала злобно зыркать на мать, усердно рубая куски мяса на кухне… *** Анна в глубокой задумчивости повертела в руках листок бумаги с только что переведённым текстом письма из Италии. Потом достала из шкатулки клочок, который нашла в банте у собаки, и пробежавшись по написанному глазами, вздохнула, и посмотрела на крысу, что спала в гнезде. Тайны этого дома открывались слой за слоем, и каждая была мрачнее другой. Выходит, эта последняя девушка, Энола… Она вспомнила фотографии, которые лежали в чемодане — их стоило отправить Холмсу вместе с теми документами. Крутя в руках ручку и продолжая изучать конверт, девушка не заметила, как в комнату вошёл Томас. Несмотря на вчерашнее состояние, он выглядел довольно сносно, не было даже громадных синяков под глазами, которые придавали ему сходство с мертвецом. — Мисс Мориарти. — его взволнованный голос заставил её вздрогнуть, — Я хочу вам кое-что сообщить. — Действительно? — она обернулась, бросив бумаги на стол, — Что-то случилось? Шарп залился румянцем, а губы непроизвольно растянулись в улыбке. В порыве чувств он бросился к Мориарти и крепко обнял её. Она ради приличия похлопала рукой по его спине и оттолкнула: — Так вы скажите, что случилось? — Он заработал, Анна! — баронет буквально сиял от счастья, — Я знал это! Я знал, что смогу! Весной я снова открою фабрику, и с вашей помощью вновь воскресим дело моего отца! — Я рада, что деньги моего отца не пропали даром. — её внезапный холодный тон остудил радость баронета. — Я уже отправила в Лондон письмо. Вскоре сюда прибудут ваши новые деловые партнёры, и вы можете начать строить планы. — Мисс Мориарти, вы просто ангел! — она удержала Томаса от попытки вновь её обнять. Почему-то на мгновенье ей показалось, что от него несёт формальдегидом. Но она не видела ни одной заспиртованной зверушки или чего-то подобного в доме. Хотя… Анна уже давно облазила каждый уголок дома. Кроме комнаты Люсиль, будь она неладна. Хитрюга каждый раз запирала дверь на замок, и забивала скважину какой-то дрянью, которая мешала отмычкам открыть замок. Поэтому, когда возбуждённый своим успехом Томас покинул её спальню, она неслышно выскользнула из комнаты, и тихо прокралась вверх по лестнице в мезонин, где находилась комната золовки. Она старалась ступать как можно легче, чтобы половицы под ногами не издавали ни звука. Подойдя к двери спальни Люсиль, присела, дабы посмотреть в замочную скважину… И едва не сдержалась, чтобы не ударить кулаком об косяк — она была вновь забита какой-то гадостью. Времени выковыривать её не было — она услышала, как по ступенькам кто-то подымается, и поспешила как можно скорее спуститься к себе. Правда, с леди Шарп она всё равно столкнулась, когда уже почти дошла до дверей спальни. Они просто посмотрели друг на друга, но от этого взгляда золовке стало как-то не по себе — она будто уловила во взгляде соперницы какое-то знание… Будто она уже знала о чём-то. *** День триумфа Томаса Шарпа подошёл к концу, и он зашёл к сестре, чтобы ещё раз обсудить с ней всё, что произошло в этот чудесный день. Комната Люсиль была настоящим вивариумом, в котором жили целые полчища насекомых. Для тех, которых она убивала и насаживала на булавку, она превращалась в могильник. Правда, кроме коллекций, комната была завалена альпинистским снаряжением и острыми ножами; тут же стояли витрины с разными безделушками — такими, как высушенная человеческая голова с Борнео, кукла Вуду из Нового Орлеана, или обесформленные зародыши животных, что плавали в формальдегиде. Однако кровать ничем не напоминала об этих странных наклонностях хозяйки — белье на ней было чистое, и пахло какими-то травами. Кажется, это было лучшее бельё во всем доме, и леди Шарп очень тщательно следила за его белизной — Люсиль привыкла удовлетворять самые необычные свои желания. Сейчас она сидела напротив Томаса, облачённая в свободное платье из необычайно лёгкой, полупрозрачной материи. И была необычайно возбуждена — по-старому, а вернее — по-плохому. Но на вопрос, что с ней случилось, с достоинством промолчала. Ее глаза блестели от страха и желания быть необходимой, и Томас вспомнил всё, что она для него сделала в жизни. Всё, что ей пришлось перенести ради него. И сейчас он должен быть здесь, рядом с ней. В этом заключалось их соглашение. — Томас, — голос Люсиль дрожал, — скажи ещё раз, что любишь меня. — Дин-дон, Дин-дон. — начал он, мельком взглянув на неё, и она с немым восторгом откинулась в кресле. Сейчас они выглядели странно — все эти детские стишки и ритуалы. А тогда, когда они проводили вместе друг с другом почти всё время, пока… не перестали, они придумали множество своих правил и церемоний — тогда они мечтали о другой жизни, о которой говорили маленькие поварята на кухне или рабочие отца — о вечеринках, друзьях и Рождестве. В те тяжёлые времена они делали всё возможное, чтобы успокоить друг друга и не утерять рассудок. Правда, сейчас Томас не был в этом уверен. Он протянул руки, она упала в его объятия, и Шарп закружил её в вальсе. В его голове звучал Шопен, и Томас поймал себя на мысли, что думает о Буффало и… Анне. Там всё по-другому… Было. Не так холодно, темно и мертво… Он вёл свою темноволосую красавицу-сестру по мезонину, двигаясь по кругу в сопровождении мёртвых голов с чёрными, как ночь, крыльями. Плод селекции Люсиль, которую она проводима много лет. Он старался не смотреть в глаза сестры, а мысли были далеко от этого вальса. Сейчас его мысли были заняты другой. Анна Мориарти. Такая прекрасная и непреступная… На его губах ещё остался след того спонтанного поцелуя в подвале, который всё никак не шёл из головы. Томас даже укорял себя, почему не пошёл на большее. Ведь он хотел этого. И она, кажется, тоже… Или ему только показалось? Тогда почему она сделала этот шаг, преодолев такую огромную пропасть между ними… Задумавшись, он опустил руки Люсиль, и присел на кровать. Схватился руками за голову и выдохнул: — Эдит. Анна, сидящая рядом с дверью и смотрящая в замочную скважину, благословляя забывчивость Люсиль, едва сдержалась, чтобы не захохотать — леди Шарп мгновенно превратилась в подобие злобной курицы-наседки, и набросилась на брата, истошно вопя и хватая его за шею в попытках задушить. Но когда Мориарти уже подумывала вмешаться, внезапно стихла и разрыдалась, обнимая брата и умоляя о прощении. Тот лишь обнял её, поглаживая по спине, и они вдвоем легли на кровать. Тихо фыркнув, Анна спустилась к себе, и сев за стол, зажгла свечу в канделябре. Погладила сквозь прутья клетки дремлющую крысу, и взяла в руки ручку. Холмс должен знать об этом. *** Лондон, месяц спустя — «Здравствуйте, мистер Холмс», — Уотсон держал в руках письмо, которое буквально несколько минут назад принёс паренёк-посыльный, — «Имею честь сообщить, что чувствую себя замечательно, и, говоря откровенно, местный воздух хорошо влияет на меня. Передайте моему отцу благодарность за мистера Джека Харпера, который является теперь деловым партнёром сэра Томаса Шарпа.» — Я знал, что дочери будет приятно увидеть своего любимца. — сидящий напротив камина профессор Мориарти довольно усмехнулся, вертя в руках фотографии девушек, которые прислала Анна вместе с письмом. — Продолжайте, доктор. — Холмс стоял, оперевшись на конторку, куря трубку, и смотря в окно. — «Одно только меня, смущает, дядя — уж слишком близки баронет со своей сестрой. Кажется, это давно переросло в что-то порочное и мерзкое. То, что я наблюдаю, когда он приходит к ней — это явно не проявление братской любви. Я рада, что осталось только два месяца, и я смогу уйти из этого ада… » Кажется, ваша племянница, Холмс… Она перебарщивает. — Уотсон встревоженно осмотрел на детектива, но тот знаком попросил продолжить. — «Кстати, благодаря Джеку, дела уже идут хорошо. Несмотря на непогоду, Шарп нанял несколько рабочих, и они готовятся к восстановлению фабрики. Думаю, к весне всё наладится.» И постскриптум: «Кстати, Люсиль до сих пор пытается напоить меня чаем с мышьяком. Будто не знает, что я нашла её заварку. Порой эта женщина меня удивляет. Люблю, целую, ваша Анна Мориарти…» Профессор поднялся с кресла, и взял из рук доктора письмо. Осмотрел его со всех сторон, и бросил на стол со словами: — Итак, господа. Моя дочь прислала достаточно улик на эту странную парочку. У нас есть записи с восковых цилиндров, письма, фотографии жертв… Даже тесак, который так таинственно пропал из головы госпожи Шарп. — профессор положил на стол свёрток, и Холмс подошёл поближе, чтобы развернуть его. Кроме ножа, там оказалось несколько серёжек, колье, ожерелье и небольшая брошь. Детектив взял лупу, и внимательно осмотрел одно из украшений. Потом отдал его Мориарти, который в свою очередь повертел его в руках и заметил: — Это фамильное колье Памелы Аптон. Их герб выбит на обратной стороне. И его можно увидеть на одной из фотографий. — Улик достаточно, чтобы упечь обоих за решётку. — Уотсон положил на стол документы на владение землёй, а профессор презрительно фыркнул: — Только как мы это сможем доказать? Их нужно брать на горячем… Например, на покушении на убийство. Боюсь, эта Люсиль рано или поздно найдёт способ прикончить мою дочь. И мы не успеем… — Профессор, я обещаю вам, что через два месяца вы сможете увидеть свою дочь в целости и сохранности. — Холмс ободряюще похлопал Мориарти по плечу, на что он хмуро ответил: — Будем надеяться… Кстати, как там дело с той оперной певицей? — Её убил один из служителей оперы. Страстно мечтал побывать в её гримёрке, и ужасно ревновал к мужу и тенору. Он, кстати, и сообщил, что она мерва… Всё оказалось банально и скучно. — Холмс вытряхнул пепел из трубки и продолжил: — Пора заканчивать с делом Шарпов — оно внушает всё больше подозрений…