Гражданская война

      Гробовая тишина. Ни единого звука. До того тихо, что было слышно дыхание каждого присутствующего в гостиной. София же не слышала абсолютно ничего. Разве что иногда своё сердце, которое колотилось от гнева.       — Простите, аджумма, вы это мне? — пренебрежительно кинула девушка, морща носик.       — Очень смешно, София, — улыбаясь и закатывая глаза, ответила Кристина. — Подойди ко мне.       — Зачем? Аджумма, что Вы от меня хотите?       — София, — без той приятной улыбки, более серьёзно повторила женщина, делая шаг.       — Как ты смеешь! — закричала девушка, не в силах больше сдерживать себя, свой нрав.       Маттео, находившийся сначала у себя в комнате и читая книгу, сразу примчался в гостиную, услышав крик своей девушки. Он резко остановился у лестницы позади неё, увидев общую картину и оценив ситуацию, после чего понял, что вмешиваться категорически нельзя, поэтому остался немым зрителем, не желая выдавать своего присутствия.       Между тем, девушка не думала останавливаться.       — Какого черта ты сейчас приперлась? Что ты тут забыла?       — Прекрасно же ты её воспитал, Роберт.       — Закрой рот, — сказала Софи со сталью в голосе. — Ты не имеешь никакого права предъявлять папе претензии. Ты вообще не посчитала нужным участвовать в моём воспитании, так что только попробуй ещё раз ему что-то сказать.       — София, — мрачно отрезал отец. — Будь добра, говори со своей мамой как с мамой. Не расстраивай меня.       — Пап... — Девушка почти со слезами на глазах смотрела на отца, не веря своим ушам. Неужели он примет сторону стервы, которая его же бросила?       — Что ж, — продолжала Кристина, — к сожалению, встреча получилась совершенно не такой, как я могла себе представить. Видимо, не учла особенностей характера своей дочери.       — Что? — с искривленной усмешкой сказала девушка. — О каких особенностях ты толкуешь? Ты вообще моего характера не знаешь. Ты меня не знаешь!       — Хорошо! — повышая голос, произнесла женщина, которой тоже уже было тяжело сдерживаться. — Да, я тебя не знаю! Я не видела, как ты растёшь, но зачем ты отталкиваешь меня сейчас? Мне, как твоей матери, теперь запрещено тебя видеть и говорить с тобой? Ты так легко хочешь оборвать нить?       — Ты её сама оборвала девятнадцать лет назад, мама. Но если тебе вздумалось вдруг со мной мило поболтать, то давай, посмотрим, что ты мне скажешь. Пап, Тео, — наполовину обернувшись к парню, сказала София, — я хочу поговорить наедине с женщиной, которая хочет называться моей мамой.       Чондэ не знал, чем выдал себя, но, видимо, девушка чувствовала его присутствие. Мужчина подошел к парню, и они оба удалились на второй этаж. София наигранным жестом указала матери на диван, плюхаясь в кресло напротив. Кристина снова закатила глаза, но села.       — Я Вас слушаю.       — Прекрати паясничать. И что ещё за Тео? — вспоминая слова дочери, спросила Кристина.       — Он тебя вообще не касается. Говори, зачем ты здесь.       — Я пришла с добрыми намерениями, а ты ведешь себя, как избалованная девочка, обиженная на весь мир. Неужели ты совсем не хотела меня увидеть? Я пришла именно потому, что соскучилась и хотела тебя увидеть.       — Невероятно.       — Да, черт возьми, прекратишь ты или нет! Извини, извини меня, слышишь? Да, я оставила тебя, но ты хоть знаешь, как я потом терзала себя за это? Как меня мучала совесть? Я не забывала тебя и постоянно думала о тебе. Я жалела, что не вижу, как ты растешь, как ты взрослеешь. Я давно хотела встретиться с тобой, я столько раз хотела приехать. Не отталкивай меня сейчас.       София молчала, и её лицо оставалось непоколебимым, совершенно безэмоциональным.       — Ты, конечно, прости, но меня это всё не трогает, не умеешь ты на эмоции пробивать. Если так хотела меня увидеть, могла это сделать уже тысячу раз. Мне плевать на то, что ты там "хотела". Если бы так сильно скучала, то навещала бы хотя бы по сраным праздникам, но для тебя это, видно, тоже было непосильным трудом. Блять, да ты меня даже с днём рождения не поздравляла! Папа устраивал этот цирк с открыткой и чеком якобы от тебя каждый год. Каждый год, слышишь? Он старался выставить тебя в лучшем свете, тебя, женщину, что бросила его и сбежала с каким-то уебком! Ты никогда не заслуживала папу и поэтому не имела права даже заикаться о моём воспитании! Ясно тебе? Всё ещё хочешь наладить со мной отношения? Попробуй.       Пощечина. Звонкая, унизительная и болючая. Женщина разъяренно смотрела на девушку, тяжело дышала; глаза были мокрые от слёз, а губы дрожали. София медленно подняла на неё взгляд, полный ненависти и презрения. Она не жалела её. Она не собиралась щадить её чувства. Эта женщина пощадила чувства ребёнка, которого бросила? Нет. Значит, и она не обязана.       — Решила показать себя в роли матери? Что ж, я ничего не потеряла.       — Какое же ты чудовище! Что ты вообще знаешь!       — Что ты эгоистка.       Возникший из ниоткуда Маттео быстро обнял девушку и увёл из гостиной, а мистер Эванс остался с Кристиной. Последнее, что услышала Софи, удаляясь, всхлипы и рыдания. На её лице появилась страшная удовлетворенная улыбка.       — Со... — промолвил Чондэ спустя пару минут, как усадил девушку на её кровать. Он смотрел на неё снизу вверх, стоя на одном колене рядом и поглаживая по плечу.       — Как я тебе? — хриплым голосом устало проговорила она. — Потрясно, да? Вот это было супер зрелище, разве нет? — Софи начала истерично хихикать, пугая парня, который и так волновался за неё теперь дальше некуда.       — А так этой суке и надо, — продолжала она тихо. — Кому ты вообще нужна, мать твою? Тебя и не ждал здесь никто. Эгоцентричная мразь. — Сквозь слезы и всхлипы слова заплетались, но София всё равно говорила. Даже не знала, сама себе она это рассказывает или Чондэ. Просто говорила и не могла остановиться.       — Бросить двухлетнего ребёнка ради какого-то непонятного мудозвона, мм, вау! Ну, что за прелесть! Мать года, в самом деле! Будет знать теперь, как ей здесь рады, — она разразилась сумасшедшим смехом, не контролируя себя. Нервы трещали по швам, уже не получалось взять себя в руки, и смех вырывался наружу против её воли. — Получила, да? Не нужна ты мне, не нужна! Выкину к чертовой матери эту проклятую фотографию! Давно пора было!       Внезапно ей стало трудно говорить, и она разрыдалась. Маттео подскочил и быстро обнял её, прижимая к себе. Она прильнула к нему, обливаясь слезами, не в силах остановиться. Она хваталась за него, как за спасательный круг, словно больше никто не в силах был её защитить. Ким был напуган, растерян, но оставлять бы её ни за что не стал. Он заботливо гладил её по голове и спине, стараясь успокоить.       Невозможно описать, что он испытывал в этот момент. Самый дорогой на свете человек сейчас испытывал невероятные душевные муки, а он даже не знал, что ему делать. Он не знал, стоит ли что-то говорить, как-то приободрить, но все-таки решил, что слова сейчас излишни. Ей нужна поддержка, ей нужно было выговориться, выплакать это всё, и он готов был стать её подушкой для слёз.        Она всё ещё сидела на кровати, утыкаясь лицом ему в грудь. Она хотела спрятаться, она хотела, чтобы он укрыл её от всего мира, чтобы увез куда-нибудь подальше от этой женщины. Она чувствовала себя слабой, уязвимой, возможно, даже униженной, но это же её Чондэ, а с ним можно не бояться быть настоящей. София решила позволить себе эту роскошь — побыть сволочью и поплакаться ему, чувствуя тепло его тела.       Потихоньку поток слёз начал иссякать, а всхлипы сделались реже, после чего почти прекратились. Чондэ, не говоря ни слова, подал девушке носовой платок, непонятно откуда у него возникший. Когда та окончательно пришла в себя — или, по крайней мере, выглядела более менее адекватной в сравнении с тем, какой она была пять минут назад, — Чондэ присел на кровать, всё ещё обнимая её. Она положила голову на его плечо и закрыла глаза.       — Знаешь, — полушепотом вдруг сказала она, нарушая тишину, и голос её был почти беззвучным, лишенным жизни, — после такой сцены ты имеешь полное право меня бросить.       — Ага, сейчас, — стараясь звучать беззаботно, ответил он, — захотела так легко от меня отделаться?       — Она правильно сказала: я чудовище. Одного понять не могу, как ты меня полюбил? Мне сейчас стыдно за себя, Чондэ. Такой хуйни я при тебе ещё не творила.       — Должен же я был и такую хуйню увидеть, а? — спокойно говорил он, после чего уже без шуток продолжил: — София, ты имеешь полное право на неё злиться. То, как ты себя вела, нормально. Всё, что копилось в тебе девятнадцать лет, вырвалось наконец наружу. Не могла ведь ты сдерживать всё это? У тебя в душе хаос, эмоции смешались и становились всё сильнее и агрессивнее. То, что ты поначалу ещё держалась, уже поразительно. Не вини себя ни за что. И никогда больше не говори, чтобы я тебя бросил, ясно? Я люблю тебя такой, какая ты есть. Психанула ты сейчас, ну дальше что? Если тебе нужно кого-то обматерить, я буду первый, кто покроет этого человека матами вместе с тобой. Выговаривайся, плачь, делай всё, что тебе нужно, я буду с тобой.       Она подняла на него красные заплаканные глаза, и Маттео стало не по себе. Он так хотел защитить её от всего плохого, но тут был бессилен. А она выглядела такой уставшей, бледной; он предпочел бы быть таким вместо неё.       — А говорят, идеальных людей не существует, — усмехнулась она.       — Приляг, тебе нужно отдохнуть.       Она не протестовала и послушно легла на кровать, утягивая парня за собой. Снова уткнувшись ему в грудь, девушка обхватила его руками, прижимаясь всем телом. Он продолжал гладить её по спине, убаюкивая. От пережитого девушка быстро уснула; она действительно была без сил, потому не заметила, как вырубилась. Маттео продолжал оберегать её сон, постепенно тоже засыпая, после того, как услышал её спокойное дыхание и размеренное сердцебиение.       Проснувшись только вечером, когда стрелка на часах указывала примерно на семь, девушка обнаружила сидящего рядом Маттео, который молча смотрел на неё, оберегая её сон.       — Как ты себя чувствуешь? — осторожно спросил он.       — Немного лучше, — ответила девушка сонным голосом, в котором парень услышал чуть больше жизненной силы, чем несколько часов назад. — Ты всё это время был здесь?       — Буду с тобой честен: один раз выходил из комнаты в туалет, но на этом всё, — улыбнулся Ким. Она улыбнулась в ответ, хихикнув. Это согрело его сердце.       — Ты хотя бы ел? — заботливо спросила Эванс.       — Нашел твою припрятанную шоколадку, каюсь.       Она снова засмеялась, на этот раз звонче. Её глаза, кажется, излучали тот же свет, что и раньше.       — Как же я люблю тебя, Тео, — внезапно сказала она. — Спасибо тебе.       Она приподнялась на локтях и осталась в кровати в сидячем положении, чтобы быть поближе к парню. Он аккуратно погладил её по голове, заглядывая ей в глаза, словно пытаясь увидеть то, что она прятала в душе.       — Эта женщина здесь?       — Твой папа разрешил ей переночевать. Она в гостевой комнате.       — Ох, папа... — вздыхая, произнесла она. — Её пинками выставить надо, а он ей ещё гостеприимство оказывает. Уж он-то как никто другой заслуживает выкинуть её нахрен отсюда.       — Ты же знаешь, что у него слишком доброе сердце. И он думает, что так будет лучше. Хочет, чтобы у вас с ней хоть немного наладилось.       — Знаю, конечно. Но он так же сам должен знать, что я не собираюсь её прощать и вести себя так, словно она все эти годы была любящей матерью. Чондэ, ты же понимаешь?       — Поверь, лучше кого-либо. Поэтому и поддерживаю тебя. Ты не обязана изображать с ней дружбу перед папой, не обязана её прощать и быть лапочкой с ней.       — Скажи, что бы ты сделал, если бы твой отец так же внезапно появился перед тобой?       Ким замер. Его взгляд стал пугливо-детским, словно он снова стал маленьким мальчиком, который так нуждался в отце. Софи прочла в его глазах слишком много.       — Ну я и сука. Прости, я не должна была спрашивать...       — Я поступил бы в точности, как ты, — уверенно ответил парень, и его взгляд снова был сосредоточенным и мудрым, таким, каким она почти всегда его видела. — Мне плевать, что он там делал всё это время, почему он ушёл и так далее. Факт в том, что я ему был не нужен, так что и мне он не нужен.       Девушка потянулась к Маттео и крепко обняла его, положив подбородок на его плечо. Он охотно обвил руками её талию, притягивая её ещё ближе.       — Позови папу, пожалуйста. Я бы сходила к нему, но не хочу пока сталкиваться с этой.       Маттео понимающе кивнул и покинул комнату. Через пару минут он вернулся в сопровождении мистера Эванса, который выглядел обеспокоенным и уставшим.       — София, — нежно произнес он, садясь на кровать, — прости, наверно, я поступил неправильно, тебя это слишком сильно потрясло...       — Ладно тебе, ладно. Мне больше интересно, как ты сам её терпишь. — После небольшой паузы она продолжила: — А теперь расскажи мне всё, чего я ещё не знаю. Я никогда особо не спрашивала тебя об уходе мамы, боясь касаться этой темы, так что мои сведения слишком скудны. Если ты так хочешь, чтобы я поговорила с ней и пришла к какому-то соглашению, я должна знать всё. Не пытайся её выгораживать, но если в чем-то был виноват ты, тоже, пожалуйста, не скрывай, мне нужна полная картина. Мне кажется, после всего я заслужила узнать.       — Конечно. Что ж, — собираясь с мыслями, начал мужчина, — когда мы встречались, я ещё не был председателем, однако же были кое-какие успехи в бизнесе, но сразу хочу тебе сказать: твоя мама меня любила. Когда мы поженились, у меня всё лучше стали идти дела, а вскоре у нас появился большой повод для счастья — родилась ты. Кажется, тогда мы и были наиболее счастливы, — мечтательно сказал он. — Работы становилось всё больше, мы расширялись, примерно тогда я уже стал председателем, потому что компания сильно разрослась, мы были успешны, о нас узнавали за границей, я вынужден был ездить в США, чтобы встретиться с партнерами. Твоя мама из-за этого часто оставалась лишь с тобой. Я нанял домработницу, чтобы у Кристины больше было свободного времени и ей не приходилось убираться и готовить. Предлагал и няню, но она отказывалась оставлять тебя. Когда я был дома, я старался как можно больше времени проводить с вами, мне вас очень не хватало, но и дела забросить тоже не мог. Когда тебе было полтора года, твоя мама все-таки согласилась на няню, чтобы у неё было время для себя. Примерно тогда, кажется, она и встретила Томаса. Я узнал об этом только месяца через четыре.       Пока он говорил об этом, его голос всё больше дрожал; было ясно, что это болезненные для него воспоминания. Ему разбили сердце, но мужчина винил и себя за то, что был так часто занят. Иногда у него возникали мысли о том, что они могли бы быть счастливы и без этой компании, и без его должности. Если бы только он не уезжал по делам так часто!       Глаза у девушки уже были на мокром месте. Она жалела. Отца, мать, себя. Она видела, что ему больно, и её сердце тоже сжималось от боли. Маттео, стоя рядом, тоже не мог слушать эту историю без эмоций. Он сдерживался, но ему было безумно жаль этих людей, жаль, что семья распалась.       Тем временем мистер Эванс продолжал:       — Я не хотел разводиться. Я понимал, что тоже виноват, и не хотел, чтобы вот так закончилось. Не хотел, чтобы для тебя это так обернулось. Но твоя мама уже не чувствовала ко мне того же, что раньше, и я это видел. Она не могла больше находиться рядом со мной, и ей хотелось жить с Томасом. В итоге после наших ссор и разборок она собрала вещи и уехала. Встречались мы только, когда подписывали бумаги о разводе. Это был последний раз, когда я видел её.       — Пап... — Слеза предательски скатилась по щеке, и девушка начала всхлипывать.       Она моментально обняла отца, утешая его; кажется, он тоже плакал. Маттео, движимый каким-то необъяснимым для себя порывом, быстро оказался рядом и присоединился к объятиям. Он услышал тихое "спасибо" от мистера Эванса и, взглянув на девушку, увидел улыбку и глаза, полные благодарности. Маттео наконец почувствовал себя частью семьи. И для него то было поистине счастьем.

***

      — Извини меня за ту выходку, я была не в себе, и мне безумно стыдно, я не должна была...       — Да ладно, мы обе психанули, забудь.       Мать и дочь сидели в гостевой комнате, перед ними стоял столик, а на нём — две кружки, от которых ещё исходил пар.       — Ты сейчас замужем за Томасом?       — Да, — как-то виновато ответила женщина. — И у тебя есть два младших брата.       Девушка усмехнулась своим мыслям. Сперва был старший сводный брат, и тот оказался ненастоящим. А теперь аж двое!       — Расскажешь о них?       — Дориану пятнадцать лет, а Кристиану недавно исполнилось десять.       София начала смеяться, вызывая у Кристины недоумение. Она смутилась, сама не зная, отчего.       — Извини, просто... Дориан и Кристан? А фамилия у вас Грей? Ты фанатка "Портрета Дориана Грея" и "Пятидесяти оттенков серого"?       — Ну спасибо тебе! Я не поэтому их так назвала, так уж совпало. Между прочим, родись ты мальчиком, тебя бы звали либо Дориан, либо Кристан. И нет, фамилия у нас Янг.       — А Томас британец?       — Ты по фамилии и имени это поняла?       — По твоему акценту. Мне казалось, ты говорила с американским акцентом, а теперь я слышу у тебя вкрапления британского.       — Ты помнишь, как я разговаривала? — удивилась женщина.       — Где-то на задворках памяти что-то осталось, но я не уверена. А покажи их.       Кристина достала телефон и начала искать фотографии. София взяла в руки кружку с чаем и сделала пару глотков.       Дориан был высоким и красивым парнем с такими же каштановыми волосами, как у неё, но глаза были голубыми (видимо, в отца). У него был умный взгляд, не совсем как у ребёнка, видимо, он очень серьёзный. Кристиан пока не был так высок, как Дориан, но, судя по всему, после переходного возраста тоже будет под метр восемьдесят; волосы у него были цвета пшеницы, а глаза такими же, как у старшего брата. На всех фотографиях он ярко улыбался, и становилось ясно, что он по характеру отличался от Дориана. Томас был просто взрослой версией Кристиана: высокий голубоглазый блондин, очень красивый; выглядел, словно он относился к какому-нибудь древнему британскому роду дворян, хотя, может, так оно и было.       — Ты окружена настоящими британскими красавцами, повезло тебе, — улыбнулась София, глядя на братьев и... отчима?       — Ты вроде тоже находишься в компании весьма красивого молодого человека. Кстати говоря, объяснишь, кто он? Я была ошарашена, конечно, но тогда не тот момент был, чтобы спрашивать.       — Кратко говоря, он бывший фальшивый внебрачный ребёнок папы, а теперь директор в компании и мой парень по совместительству, — ответила девушка, глядя на изумленную мать. — Я не хочу управлять компанией, а папе нужен был наследник. У Маттео нет семьи. Точнее, не было. Он очень способный, поэтому папа его выбрал из всех.       — Мутновато, но в целом я поняла, — улыбнулась Кристина. — Он кажется приятным. И я заметила, как он смотрит на тебя. Поэтому я за тебя рада.       — Спасибо. А я — за тебя.       — София, я все-таки ещё раз хочу извиниться перед тобой. Ты сейчас слишком добрая и поэтому пугаешь в разы больше, — усмехнулась мать, и дочь улыбнулась в ответ. — Если ты меня не простила, я пойму. Срок действительно слишком долгий, да и оправдания никакие тут не помогут. Чувство стыда каждый раз не давало встретиться с тобой. Я каждый раз боялась посмотреть тебе в глаза и поэтому откладывала. Дурная, да?       — Кажется, я начинаю видеть у нас сходства. Я всё гадала, откуда у меня некоторые черты характера, а теперь замечаю, что мы в чем-то похожи.       — Ты такая же дурная? Тогда ещё раз прости за эту черту.       Несмотря на все обиды и ненависть, София, к своему удивлению и протесту, начинала испытывать к матери какие-то теплые чувства. По необъяснимым причинам ей нравилось быть с ней рядом и общаться. Ей было интересно узнать о своих братьях, и теперь она бы даже согласилась с ними встретиться (мать как раз сообщила, что сыновья, узнав о том, что у них есть старшая сестра, буквально требовали встречи с ней).       Она всё равно не хотела прощать за то, что её бросили, за то, что её предали, но, кажется, она готова была к перемирию. Готова была попробовать что-то чувствовать к женщине, которая всю жизнь была ей чужой и стремилась стать родной. Её никак не получалось оправдать — да и какой ребёнок бы оправдал? — но что-то к ней тянуло. И Софи на самом деле замечала похожие жесты, интонацию и черты характера. Как бы там ни было, она её дочь.       Мистер Эванс и Чондэ, которые, словно в убежище, сидели на кухне, пили уже, кажется, четвертую кружку кофе и подумывали о том, чтобы достать соджу.       — Подозрительно тихо, — настороженно сказал мужчина. — Она ведь не убила её там?       — София, даже если бы убила, вряд ли смогла бы сделать это тихо. Мистер Эванс, я теперь правда волнуюсь.       — То же самое. Кстати, Маттео, — вдруг обратился мужчина, — ты ведь можешь звать меня Роберт. К чему эти мистеры? Мы под одной крышей живем уже сколько, да и ты всё равно мне почти как сын.       — Ну... — неуверенно начал парень, — могу попробовать, но это как-то неудобно.       — А "мистер" постоянно говорить очень удобно, — засмеялся мужчина. — Мы ведь не чужие. Да и не отцом же я настаиваю себя назвать. Хотя и так тебе приходилось ко мне обращаться.       — Вы же прекрасно понимаете, что я не могу, это как-то слишком.       — Маттео, давай так: ты заставил мою дочь быть по-настоящему счастливой и во всём её поддерживаешь; ты любишь её так, как я всегда мечтал, чтобы любили мою Софию. То, как ты на неё смотришь, как она тебе улыбается... Это всё, о чём мечтает отец. Так что прекращай. Мы уже семья, — тепло сказал мужчина, хлопая парня по плечу. Он лучезарно ему улыбнулся, и на лице Чондэ появилась такая же счастливая улыбка.       — Роберт, Вы самый лучший человек из всех, что я встречал.       — То же самое, Маттео.       — Кстати об этом... — набираясь решимости, начал Ким. — Меня зовут Чондэ.       Для мужчины, как и для самого Чондэ это был очень важный жест. Он понимал, что Ким не называл своего имени по каким-то личным причинам, и то, что он наконец открылся, значило очень много. Это означало то, что парень принял себя, принял семью, в которой он жил. Это означало то, что они теперь действительно близкие люди, и Чондэ сам это понимал.       Роберт, не говоря ни слова — так как считал, что они вовсе не нужны сейчас, — по-отцовски, со всей теплотой, обнял Чондэ, у которого с лица не исчезала улыбка, а в глазах стояли слёзы, но на этот раз их причиной было счастье.