Укрощение строптивого

Мальчишка плавно качнул бедрами и, смущенно улыбнувшись, непроизвольно поежился, когда их сжали длинные пальцы. Под ладонью густо-розовым бархатом вспыхнула и укрылась в синеве набирающих цвет синяков горящая кожа. Джек сделал шаг навстречу, и мальчишка, задержав на его лице внимательный взгляд, доверчиво опустил голову на его плечо и уткнулся носом в поднятый воротник распахнутой рубашки. — Неужели Вы совсем не хотите меня? — тихо шепнул он. Спрятавшись в скорлупе мнимой уверенности в себе, Риз пытался избавиться от дрожи в голосе и страха оказаться непонятым, и у него могло это получиться, если бы Джек несколько хуже был знаком со всеми его слабостями и комплексами. Риз оставался Ризом, и, к счастью, ни одна пошлая фраза, ни один откровенный разговор не могли поменять его характер. Будь он другим, в ответ на его вопрос незамедлительно прозвучало бы отрицание. Джек же предпочел ничего не отвечать. Он разжал пальцы, оставив на ягодицах бельмо, и, медленно подняв руку к шее, пересчитал ладонью острые вершины выступающих позвонков. Вслед за его прикосновением карабкались вдоль хребта назойливые мурашки, случайно проскальзывающие под пальцы и покалывающие их короткими вздыбившимися волосками. Риз тяжело, рвано выдохнул и прильнул к груди Джека, и тот, повинуясь порыву благодарности хозяина по отношению к ласковому щенку, погладил его по голове за проявление детской нежности, о существовании которой ему пришлось забыть, чтобы не вводить себя в искушение, не провоцировать давно усопшую потребность в присутствии маленького и слабого существа, находящегося в его руках и под его защитой. Он не мог до конца разобраться в том, какие чувства испытывал, когда Риз неумело и стыдливо прижимался к нему, опасаясь объятьями убить то, что уже успело зародиться между ними, и воспрепятствовать зарождению чего-то нового. Джек не знал, нравится ли ему неказистое тело, податливо плавящееся в его руках, как воск под напором языков пламени. Джек не знал, возбуждение или жалость терзают его нищую душу, когда тот, кого не поворачивался язык назвать мужчиной, искал в нем, как воду и воздух ищет страждущий, поддержку, опору, друга, отца, наставника, партнера — столько сильных фигур в одном человеке, который не был достоин поисков. Джек хотел оттолкнуть и затем посмеяться над тем, как обида, захлестнув с головой, превращается в ярость и слезы, и заставить уйти, не ответив взаимностью, но и не попытавшись отвергнуть раз и навсегда. Он лелеял образ кукловода, обезумевшего от власти над марионеткой, но не мог им быть. Что-то мешало. «Что-то» подталкивало его к бездне ласковым пением ветра над ухом, и слова этой песни были просты, без изысков: «Возьми ровно столько, сколько желаешь, но так, как этого хочет он». — Я могу задать Вам еще один вопрос? — мягкие губы в кротком поцелуе коснулись шеи; Риз, очевидно, нуждался в каждом прикосновении, как в последнем. — Я не могу быть уверен в том, что отвечу на него, но это не мешает тебе попробовать. Джек был честен. Ему не хотелось сбивать себя с толку лишней болтовней, но и игнорировать Риза, тем самым разжигая напряжение, он не мог. Ему не нравились разговоры в те моменты, когда можно было запросто обойтись без них, но… Перед ним был ребенок. На нем не было одежды, он дрожал от холода и переполняющих его эмоций, он всем телом прижимался ко взрослому мужчине, одержимый желанием получить больше, чем ему было позволено, но не смотря на все это он оставался мальчиком, который нуждался в участии. Который хотел быть взрослым, рвался к жизни, о которой ничего не знал, трепетал в предвкушении нового, запретного, но не знал, как себя вести, если ожидания не оправдаются. Риз поднял взгляд и снова посмотрел в глаза Джеку, наклонив голову к плечу. Очаровательное замешательство неожиданно сменилось лукавством и любопытством, свободно гуляющим по его лицу и растягивающим полные губы в хищной улыбке, обнажающей выступающие клыки. Он выгнал сутулость из плеч, словно сбросил с себя привязанный к ним камень, и, встав в полный рост, наклонился вперед и провел языком по губам. — Мне называть Вас «сэр»? — он по-хозяйски взял Джека за руку и потерся щекой о его ладонь, — Или «папочка»? Дьявол. Будильник. Поморщившись от резкого, противного звука, Джек с трудом протянул руку, выключил крикуна и сел на кровати, чтобы проснуться. Рядом с ним, потянув на себя одеяло, зашевелилось обнаженное женское тело. — Работа? — спросила спутница, сонно разлепив веки. — Работа. — ответил ей Джек. Ниша потянулась. — Ты будешь джентльменом, если скажешь, где прячешь свои сигареты, ковбой, — она села рядом и опустила голову на его плечо, мотнув черной копной всклоченных волос. — Я уже давно не курил. И тебе того же советую. Женщина похлопала ладонью по его груди. — Ты запросто можешь обмануть своих жену и дочь, но я слишком хорошо тебя знаю, Джек. Где сигареты? Она ничего о нем не знала. Джек сам ничего не знал о себе. Человек, в которого он превратился за последний месяц, разительно отличался от того, каким все его помнили. На первый взгляд, ничего не поменялось: он остался тираном и деспотом, он ненавидел всех, кроме себя и своей дочери, но его за плечи крепко обнимали усталость и скука, и их липкие щупальца тянулись к ушам и ноздрям, чтобы погрузиться в недра сознания и перепачкать их чернилами порочных идей. Джек терял самообладание и переставал понимать, что ожидать от себя. Это наводило на мысль, что ему необходим отдых и, возможно, чье-то содействие, но порода не позволяла ему поделиться. Он был готов пережить фазу безумства лишь в одиночестве. — На кухне, — Джек указал рукой на дверь, ведущую из спальни, словно Ниша никогда не делила с ним постель и не имела понятия, куда идти, — в верхнем шкафу рядом с холодильником. Там всего пара штук. Тебе хватит. Женщина чмокнула его в небритую щеку, заправила седую прядь за ухо и, ничего не накинув на плечи, вышла из комнаты. Засмотревшись на смуглые, подтянутые ягодицы, Джек невольно допустил мысль о том, что не эту угловатую, но все-таки женскую фигуру он хотел видеть в своем доме и не с ней хотел спать. Ночь, проведенная с Нишей, была вынужденной мерой. Попыткой вернуть себе здравый рассудок и справиться с психическим и сексуальным напряжением. Неудачной попыткой. Она была красивой женщиной. Женщиной, которая здраво оценивала свою привлекательность и умело орудовала всем, чем ее наделила природа. Джек никогда не воспринимал ее, как бездушную и бесхарактерную куклу, он ценил ее, как взрослую, состоявшуюся личность, и испытывал к ней, как к красивой даме, давней подруге сердца, влечение. Не ее вина была в том, что Джек испытывал большую похоть в отношении неполноценного, жалкого мальчика, чем в отношении взрослой, хорошо сформированной женщины. Даже Риз в этом не был виноват. Джек и сам понимал, что единственным человеком, который мог прекратить весь этот цирк, был он сам. Делиться этим он все еще ни с кем не собирался. Среди его знакомых не было никого, к кому он мог обратиться за помощью, кому он смог бы довериться настолько, чтобы обсудить эту крайне щекотливую тему. Он был уверен, что обрубил канат, связывающий его и Риза, но, очевидно, заблуждался. «Болезнь» прогрессировала. Перерастала в одержимость. Заполняла собой голову, как огромная опухоль. Идея решения проблемы уже не казалась очевидной, но, тем не менее, вовремя осенила: если он не мог позаботиться о том, чтобы Риз пропал из зоны его видимости, стоило идти от противного и исключить себя — из зоны видимости Риза. Джеку был необходим отпуск. Возможно, он был единственным, что могло в полной мере сохранить его психическое, физическое и эмоциональное здоровье. Он прекрасно помнил, что за последние пять лет ни разу как следует не отдыхал, пытался заглушить трудом те боль и обиду, которые было негласно установлено заглушать алкоголем. Боль и обида прошли, осталось лишь недоверие окружающим, но его Джек каким-то образом пережил без перерывов в работе. Теперь ему было ясно: заработался. Износился. Превысил допустимый лимит. Постоянное общение с детьми, нездоровыми детьми, превратило его в извращенца, в эфебофила. Хорошо хоть, что не в педофила, — думал Джек. На кухне Ниша смолила и попутно варила кофе, напевая себе под нос что-то отдаленно напоминающее блюз. Джек набросил на ее плечи свою рубашку, выхватил из картонной пачки сигарету и, пристроившись на приоткрытом окне, закурил. — Ай-яй, босс, — женщина перелила густой ароматный напиток из турки в две заготовленных чашки, — две минуты назад ты был правильным парнем, завязавшим с вредными привычками. — Дурной пример заразителен. Не умирать же тебе от рака легких в гордом одиночестве. Далее они, по большей части, молчали. Ниша на скорую руку приготовила безвкусную яичницу, выжала сок из пары апельсинов, давно лежащих в самом углу холодильной камеры, небрежно размяла хрустящие плечи своего любовника и несколько раз поцеловала его в макушку без особой нежности, просто чтобы напомнить о своем присутствии в квартире и о том, что она имеет такое же право претендовать на половину горелого завтрака, как и хозяин апартаментов. Джек молча читал вчерашнюю газету, с которой он так и не успел ознакомиться прошлым вечером, и размышлял о том, стоит ли поделиться с Нишей принятым решением о необходимом отпуске. В конце концов он решил, что ей об этом знать не обязательно: меньше поводов будет начать строить совместные планы. Джеку не были нужны «совместные планы». Он хотел стопку бренди, завершенный ремонт, уютный растянутый свитер и спать. — Я побежала, — она выскочила из комнаты полностью одетой и причесанной, будто ей не было нужно тысячи лет, как любой другой девушке, чтобы собраться, — нужно забрать форму из химчистки. — Что с ней случилось? Ниша пожала плечами. — Кровь запеклась. Ты знаешь, как это бывает. Ничего необычного. Все было в порядке вещей. Обыденно. Махнув Нише рукой, Джек без особого аппетита проглотил оставшийся кусок яичницы, зачесал волосы назад и опустил голову на стол. Он ужасно себя чувствовал, и дело было вовсе не в скудном завтраке, возрасте или усталости. Дело было в нем.

***

— Я даже и не знаю, что мы будем делать без нашего обожаемого директора. Может быть, ты все-таки не бросишь нас на произвол судьбы? Обещаю быть хорошей девочкой, никогда больше не воровать твои мятные конфетки, не разрешать Ангел расплетать косичку и любить тебя больше, чем Скарлетт! — Издеваешься? Мокси задорно рассмеялась и поставила печать на необходимом документе. Протянув руку, она ласково похлопала Джека по щеке. Морщинки, собравшиеся в уголках сощуренных глаз, все-таки выдавали в ней зрелую женщину, а не пылкую девчушку, вечно молодую, со всеми флиртующую, ни на миг не унывающую. Отчасти было грустно смотреть на то, как прекрасное лицо стареет, но время было неумолимо. Огонь в ее глазах и голос, сладкий, как патока, ничуть не изменились с его ходом — это Джек знал наверняка. Этим он наслаждался каждый раз, когда жизнь вынуждала его провести некоторое время, даже совсем короткое, в компании Мокси. Она, возможно, будет единственным человеком из всего «Гипериона», с которым он продолжит контактировать, когда выйдет в отпуск. — Шучу, сладкий. Ты принял правильное решение. Я уже не первый год жду, когда же ты наконец позволишь себе отдохнуть. Ты, конечно, незаменим, но всем ты нужен живым и здоровым. Расслабься, никто никого не убьет за это время. Джек тяжело вздохнул и сел на край стойки. Он прекрасно понимал, что за три недели не должно произойти ничего такого, с чем не смогли бы справиться его всесильные женщины. Бумажной волокитой могла заняться Мокси, она всегда это делала, поскольку знала, что ни одному из своих заместителей Джек не позволит даже мыть свою чашку, что уж говорить о заполнении документов. Ниша всегда брала в руки вожжи правления, когда дело касалось охраны: под ее каблуком послушно трепетали под тридцать суровых амбалов. Прекрасные преподаватели в лицах Майи, Афины, Лилит, Аурелии, ответственные Патриция Таннис и Джейни Спрингс, множество других, чьим ягодицам достались менее привилегированные стулья; все они могли построить в ровные шеренги толпы мужиков и позаботиться о детях. Однако Джека терзало сомнительное чувство тревоги. Он будто предоставлял себе безалаберного ребенка лет пяти, запертого в доме, в котором на самых видных местах лежали ножи, спички, опасные лекарства, осколки и мелкие детали от часов. Джек видел себя легкомысленным родителем травмоопасного чада, той самой частью разноцветной пирамидки, на которой держалось абсолютно все, он был основанием, фундаментом, и не стань его — что произойдет со всеми, кто работает на него? Верно. Рассыпятся. Иначе и быть не могло. — Я по глазам вижу, что ты уже начинаешь себя накручивать. — нежно впившись ногтями в ладонь Джека, промурлыкала Мокси, — Я знаю, иногда отвлечься от работы бывает даже сложнее, чем вернуться к ней после длительного перерыва, но тебе необходимо привести себя в порядок. Увы, моложе мы не становимся, и будь так добр, избавь меня от перспективы оплакивать тебя в первых рядах панихиды, когда инсульт постучится в твою черепную коробку, хорошо? Джек притворился глубоко обиженным: — Так ты меня уже похоронила? — Нет. — ее лицо вдруг стало в разы серьезнее, а голос — мрачнее, — И не хочу. Поэтому: забирай свои костюмы из шкафа, доедай пряники, доживай как-нибудь до конца рабочего дня и с чистой совестью уходи домой, отсыпаться и приходить в состояние, в котором у тебя снова будут блестеть глаза. — Боюсь, с чистой совестью могут возникнуть некоторые проблемы, — мужчина задумчиво поправил манжеты рубашки и отвел взгляд в сторону, — у меня очередной конфликт с Ризом, и я не уверен в том, смогу ли решить его до конца дня. Ничуть не удивившись, женщина пожала плечами и, взяв в руки пилочку, продолжила как ни в чем не бывало корректировать форму ногтей. — Тебя действительно волнует, будет ли мальчик ненавидеть тебя за что-то, о чем вы вчера ворковали? — Я ненавижу отвечать вопросом на вопрос, но ты хочешь, чтобы я был искренен с тобой? — Как перед судьей. — Нет. Мокси хмыкнула и пожала плечами, удовлетворенная честным ответом. — Значит, не трогай его до поры до времени. Я знаю, ты хочешь быть хорошим человеком, но иногда доброта тебе не к лицу. Прямо как щетина. Джек оскорбленно схватился за грудь и заглянул в стоящее на столе зеркало, чтобы опровергнуть только что прозвучавшее заявление, но, к его сожалению, растительность на лице его вовсе не красила. Его естественные черты лица были угловатыми, вытянутыми и сухими, и щетина делала его еще более строгим, а строгость не вязалась с его обычной манерой общения и складом характера, с которым Мокси хорошо была знакома. Воспитанники, тем не менее, наверняка посчитали бы, что нынешняя внешность директора наилучшим образом соответствует занимаемой им должности, социальному статусу и садистским наклонностям. Чем не Синяя борода. — Тем более, — Мокси, заметив, что Джек начал попросту любоваться своим отражением, вернула зеркало на место, — Риз и так неплохо справляется со своими социальными проблемами. Сегодня, например, я лично видела его в компании пары ребят, они что-то обсуждали, о чем-то шушукались. Нет поводов для беспокойства, сладкий. Мальчик постепенно социализируется. Со временем, думаю, он и без тебя разберется с тем, что его беспокоит. Поверь, ему некогда думать о ваших «очередных конфликтах», он занят своей жизнью. Пора бы и тебе заняться своей. Золотые слова. Их Джек был готов принять, как оправдание своему равнодушию, если бы ему было все равно. Но ему не было. Сам того не желая, он думал о Ризе. Он не переживал за него в том смысле, в котором отец мог переживать за своего ребенка, внезапно оказавшегося слишком далеко, чтобы можно было за ним присматривать, он не переживал за него так, как должен был переживать наставник за своего подопечного, но и равнодушным не оставался. Он, возможно, хотел проявить заботу, но куда вероятнее было то, что он просто хотел взять. Что же, если все было действительно так, как говорила Мокси, то Джек имел полное право расслабиться. Заслуженное право. — Хорошо, детка, я поверю тебе. Если что-то случится, ты всегда знаешь, кому звонить. Я приеду в любое время дня и ночи.

***

И она позвонила. Спустя неделю. За полчаса до рассвета. Эта ночь была одной из немногих, когда Джеку удалось провести в состоянии относительно спокойного сна больше, чем три часа, и, кажется, ему снилось даже что-то приятное, но чувство долга, которое преследовало его на протяжении всей жизни, не позволило проигнорировать звонок. — Какого дьявола, Мокс? — У нас проблемы, — ее голос звучал взволновано, он дрожал и прерывался тяжелым дыханием, — это не может подождать до утра. Все очень серьезно. Джек тяжело вздохнул и потер слипающиеся глаза. — «Серьезно»? Кто-то кого-то убил? «Нет, не сейчас, да, просто скажи им, что он приедет, — глухо прозвучало в трубке, — постарайтесь всех собрать, я вызвала полицию». — Мокс?.. — переспросил мужчина. Тяжело вздохнув и что-то прошептав самой себе, Мокси ответила: — У нас тут двенадцать… Двенадцать?.. Да, двенадцать беглецов. Семерых мы поймали на горячем, еще двое не успели выйти за участок. Трое смылись. — Имена. — Тина, Август, Риз… — Я попросил имена тех, кто смылся с концами. Когда повисла напряженная тишина, стало ясно — больше имен не предвидится. — Я только что тебе их назвала. Копы будут здесь с минуты на минуту, нам нужен ты, чтобы помочь в поисках. Мы уже обзвонили их родителей, домой они не… Джек бросил трубку. Ебучий пиздец теперь происходил не только в его жизни, но и на работе. Конечно, каждый год появлялись бунтари, которые сбегали из «Гипериона», это было естественно, ни система безопасности, ни десяток охранников в плечах шириной с добрый дубовый шкаф не могли помешать детям вырваться из противной им обстановки и рвануть домой. Но никто и никогда не организовывал банду и не пытался уйти коллективно, наделав столько шума, чтобы максимально привлечь к себе внимание. Джек даже не сомневался в том, чья это была идея. Он уже представлял, как будет самодовольно ухмыляться клыкастая мордочка со шрамом на лбу, раскрасневшаяся от возбуждения, блестящая потом и каплями утренней росы. Он вложил все силы в то, чтобы одеться подобающе, дрожащими руками завязать галстук, выкурить сигарету и не свести счеты с жизнью, оправдывая себя тем, что больше так не может. Ему хотелось сломать поганцу шею. Пересчитать все кости и пронаблюдать, как они острыми осколками будут бугриться под кожей. Сжать его тонкую шею и ждать, пока тщедушное тело не обмякнет в его руках. Высечь розгами на его заднице и спине всю свою ненависть, все свое разочарование, весь свой гнев. Вытрахать из него все упрямство, которое не позволяло ему спокойно смириться со своим положением и постараться исправить его. Джек был в ярости. Он давно не чувствовал себя так отвратительно-липко. Он давно не чувствовал себя… Собой. В машине ему было душно. Улицу с ее распростертыми объятьями прохладного ветра и мелким секущим дождем Джек принял, как небесную похвалу за его терпение. Ни о каких обещаниях речи идти не могло: он курил, он мечтал вернуться домой с бутылкой виски, он хотел бросить Альму, бросить Нишу, бросить Ангел, бросить «Гиперион» и сорваться к чертовой матери куда-нибудь подальше, в Вашингтон, в Монтану, в Вайоминг, уничтожить все напоминания о своей персоне, еще раз сменить имя и больше никогда не возвращаться обратно. Ему все надоело. Надоели дети: неисправимо запущенные, тяжело больные, социально опасные, сексуально развращенные, дети-провокаторы, дети-жертвы, дети-садисты, глупые дети, слабые дети, нежеланные отпрыски богатых родителей, подкидыши и сиротки, соблазняющие невинностью, вызывающие отвращение раскрепощенностью, закомплексованные, забитые, измученные уроками и окружающим миром, враждебным и жестоким, в целом. Надоели обязательства: перед собой, перед дочерью, перед женщинами, которых он когда-то любил, перед женщинами, которых он мог полюбить, перед женщинами, которых он был вынужден слушать, перед вышестоящими, перед нижестоящими, перед каждым, кто требовал от него понимания, участия, внимательного отношения, сопереживания, эмпатии, любви и толерантности. Надоела жизнь: в четырех стенах, будь то офис или спальня, без огня, без страсти, без характера, без возможности сбросить груз ответственности, без отдушины, без козла отпущения, жизнь с осознанием, что он никогда не был чем-то большим, чем Джек, чем Джон, лжец, извращенец, жестокий манипулятор, самоутверждающийся за счет тех, кто не может дать ему сдачи. И вся эта усталость — из-за однорукого мальчишки, который сам не знал, чего хотел и за что боролся, который понятия не имел, что такое взрослая жизнь без материнской юбки, под которой можно спрятаться от тумаков, от гнева преподавателей, от необходимости социализироваться, от самоидентификации. Должно быть, Риз мог гордиться собой: он довел до ручки человека, который перед ликами всех святых клялся и божился, что больше никто и никогда не выведет его из себя. — Джек Смитс, — он бегло сжал протянутую руку офицера полиции, — директор реабилитационного центра. Как обстоит ситуация? — Девочку мои парни уже нашли, она отбилась от двух молодых людей и заблудилась в паре кварталов отсюда. Везут сюда. — Эти двое? Офицер развел руками. — Черт их знает, честно говоря. Ваша охрана в составе пяти человек поедет с нами, разберемся. Из тюрьм сбегали и то находили, а тут… — А тут — дети. — Джек поднял воротник рубашки и потер друг о друга замерзшие ладони, — У вас есть дети, офицер? — Еще нет… — растерянно пролепетал сконфуженный вопросом мужчина. — И не надо. В каждом из них сидит дьявол и нашептывает им такую чертовщину, что иной раз волосы дыбом встают. Лучше заведите собаку. С ними забот меньше. Демагогия была ни к чему, это Джек понимал. Нужно было садиться в машину и ехать туда, где полицейские обнаружили Тину, и уже оттуда начинать поиски. Ему было бы гораздо проще, если бы он ненавидел детей. Ему было бы проще, если бы он ненавидел Риза. Но он не испытывал ненависти. Сейчас ему было тяжело, он был взбешен, но он все так же хотел защитить каждого из этих маленьких ублюдков, которые предали его вместе со всеми его начинаниями и попытками вытащить их из пучины неблагополучия. Они не понимали, как много сил ему приходилось тратить на то, чтобы они однажды перестали чувствовать себя неполноценными. Они, в общем-то, ничего не понимали, но даже за это Джек не мог их ненавидеть. — Сейчас мы с вами заполним рапорт, потом поедем их искать, затем… — МакКлауд, прием, как слышно? — рявкнула рация. МакКлауд отошел в сторону и ответил на сигнал. Джеку пришлось провести какое-то время в одиночестве, высматривая своих коллег в толпе, которая собралась перед «Гиперионом». В окнах то и дело светились лица удивленных и восторженных подростков. Какое-никакое, а приключение, пусть и не для всех, пусть и не очень удачное. — Так, значит, — офицер попыхтел, — поездка отменяется, обоих нашли, везут сюда. Выходит, спокойно, вдумчиво, никуда не торопясь заполним рапорт… — Они в порядке? О, да, он волновался. Как он мог не волноваться за тех, кто отнял у него несколько часов драгоценного сна? Несколько лет его жизни? Несколько тысяч нервных клеток? — Избиты и оцарапаны, но жить будут… У одного из них ведь не было руки изначально, правда?.. Джек ответил нервным смехом и снова потер слезящиеся глаза. Его психическое состояние нельзя было назвать стабильным даже с издевкой.