Укрощение строптивого

Сложно было назвать то, во что превратилась ежедневная рутина Джека, затишьем перед бурей. Не было предвестников бури: плотные черные тучи не клубились дымом у линии горизонта, ветер надрывно не завывал над могилой кем-то убиенного спокойствия, не кричали голодные вороны, в целом все было как-то спокойно, даже без тревожного предчувствия. Пятую ночь Джек возвращался домой, спал как младенец в уютной постели, наслаждаясь одиночеством и фоновым шумом радио у самого уха, пятый день он приезжал на работу в приподнятом настроении и чувствовал себя каким-то посвежевшим. Ему не пришлось тратить долгие ночи на то, чтобы выбросить из головы Риза со всеми его проблемами, поведенческими и моральными. Мальчишка забылся сам собой, как полученная в пылу драки ссадина. До поры до времени забылась и Альма, которая, к слову, оставила еще одну записку под дверью со свойственными ею драматизмом и дешевым пафосом на уровне бульварных любовных романчиков. Джек даже читать ее не стал, сразу отправил в мусорное ведро и вылил сверху недопитый остывший кофе. На душе сразу же стало легче, будто он избавился от раковой опухоли, которая паразитировала на его мозговых клетках и, заполняя собой все пространство черепной коробки, стремительно разрасталась. Забылась и Ангел. Нет, Джек не чувствовал, что всякую мысль о своем единственном ребенке он оставлял за массивными дверьми исправительного центра, из которого она теперь совсем не выбиралась, но думать о том, что ждет их маленькую гниющую ячейку общества в ближайшем будущем, не хотелось. Что, в конце концов, их могло ждать? Девочка стояла на пороге совершеннолетия и независимости от отцовской тирании, сам Джек болтался в петле между очередным нервным срывом и долгожданным безразличием, и единственное существо, которое теперь могло их связать, оставляло глупые записки под дверью вместо того, чтобы навестить дочь и бывшего мужа в «Гиперионе», а не на семейном ужине или в прокуренном баре. Альма знала, чья это территория, поэтому никогда не показывалась там, где Джек был царем и богом. Так, возможно, было лучше для нее самой, но… Ангел скучала по матери. Она так скучала, что убедила себя и всех окружающих в том, что именно Джек, эгоистичная скотина, не подпускает к ней эту святую женщину. Джек эгоистичной скотиной, конечно, был, но не до такой степени, чтобы настраивать против себя ребенка, который и так его не особо любил. Жизнь шла своим чередом. Горы бумаги постепенно уменьшались, прилив бодрости и работоспособности способствовал позитивному настрою во всем, что касалось выполнения своих обязанностей. За эти пять дней Джек сумел убедить себя в том, что черная полоса в его жизни наконец закончилась. За эти пять дней Джек преисполнился уверенности в том, что все напасти он как-нибудь, с горем пополам, хотя бы из врожденной вредности преодолеет на зло обстоятельствам. На шестой день объявилась встревоженная Спрингс. На этот раз без стука. Ее появление в своем уютном кабинете Джек давно начал расценивать как дурное знамение, но в этот раз она выглядела еще более опечалено и жалко, чем обычно. Природа одарила ее большими теплыми глазами. Теперь их взгляд нервно бегал, как у кофеинового наркомана. — Я знаю, что ты не хочешь говорить на эту тему, — с порога объявила она, громко хлопнув за собой дверью и тем самым уничтожив уютную отрешенность Джека, — Я также знаю, что ваши отношения обострились после произошедшего, но… — Чьи отношения обострились? — Джек, не глядя на нее, убрал в стол дописанное досье на девочку, которая уже второй месяц готовилась к выпуску. — Твои отношения с Ризом. Конечно. О ком же еще мог беспокоиться едва ли не единственный сносный психолог на весь исправительный центр. О каком еще глупом мальчишке могли слагать дифирамбы восхищенные представительницы опытного женского коллектива. Его ведь считали восходящей звездой неблагополучия, эталоном родительской жестокости, заслуживающим нескончаемой жалости и всеобщего понимания и всем прочим, чем он на самом деле не являлся даже на половину. По жизни, должно быть, ему предстоял очень легкий и не обремененный ухабами путь, нужно было только приучиться очаровательно улыбаться, хлопать ресничками, на кого надо заглядываться щенячьими глазами и много, много, очень много косячить, но делать это мило, по-детски наивно, шаркая ножкой по полу и ковыряясь в носу. — Нет, нет и еще раз нет, — Джек поднял наконец голову и мерзенько улыбнулся, прекрасно сознавая, что его косая ухмылка скорее напугает, чем расположит к себе, даже самого закаленного собеседника, — Ты не посмеешь испортить мне настроение упоминанием этого чудовища. У него достаточно покровителей в твоем лице, в лице Мокси, в лице Ангел, Августа, Тины и всех прочих, с которыми он планировал нарушить условия содержания. Пожалуйста, будь так добра: если хочешь обсудить с кем-то проблемы Риза, найди самой себе психолога и общайся с ним на эту тему сколько угодно. — Он не приходит на терапию. — настойчиво продолжила девушка, — С тех пор, как он попытался сбежать, он просто не появлялся в моем кабинете. Занятия он тоже прогуливает, Таннис призналась, что он пытался объяснить это недомоганием, но осмотреть себя и даже измерить температуру не дал. Вчера я сама пришла к нему в комнату и попыталась разговорить, но выяснила только то, что из-за его легкомысленной выходки на него ополчились все, кому в конце концов досталось за соучастие, а также их друзья и друзья друзей. Когда я спросила, почему он не хочет поговорить со мной об этом, он сказал, что он в полном порядке и не видит смысла в беготне по кабинетам. — Вот видишь, а ты переживала, — Джек развел руками, — У него все хорошо. Какие претензии? — Джек… — Я понимаю, конечно, что за общение со здоровыми детьми тебе не доплачивают, но если мальчик говорит, что не чувствует себя плохо, зачем надумывать и заставлять его чувствовать себя плохо? Лучше потрать лишние двадцать минут на кого-то вроде Тины. Она, кажется, вчера опять попыталась поджечь скатерть в столовой. Откуда только спички берет, поганка. Весь предыдущий месяц Риза в его жизни было слишком много, и Джека это довольно сильно нервировало. Он был везде, начиная от своей личной комнаты до кабинета директора, от библиотеки до мыслей, он был вездесущей проказой «Гипериона» и провоцировал нервный тик одним своим существованием, поэтому Джек был счастлив наконец избавиться хотя бы на время от его постоянного присутствия в своей жизни. Сейчас, когда напряжение спало, волна похоти наконец перестала остервенело биться о каменный утес равнодушия и ласково вылизывать черный могучий камень, ему наконец показалось, что он может позволить себе вздохнуть спокойно и вырвать себя из цепких лап предрассудков, сомнений и непозволительных чувств. Он только перестал думать о причине всех своих последних вспышек агрессии, как внезапно появлялась та, кто, к слову, и так его порядочно раздражал, и принялась с непоколебимостью и видом оскорбленной матери доказывать, что непутевое чадо вовсю обижают злые сверстники. Да плевать Джек хотел и на Риза, и на нападки со стороны ровесников, которые были еще и весьма заслужены, и на Джейни с распирающей ее изнутри сердобольностью, и на все, что было связано с каким-то индивидуальным подходом к детям. Он работал в «Гиперионе» не для того, чтобы переживать о каждом неполноценном мальчишке с мазохизмом и комплексом недолюбленного ребенка, а для того, чтобы более-менее комфортно работать могли те, для кого вся эта чепуха имела какое-то значение. Мокси, конечно, была права, когда говорила, что он начинал с желания работать с людьми, а закончил эгоистичным желанием работать с собой, но ведь время меняет людей, в конце концов. Он имел полное право относиться с равнодушием к тем, кто пытался испортить ему жизнь, и этот подход был куда более гуманен, чем взаимная неприязнь и козни против неразумных детей. — Что будет, если его изобьют? — Джейни облокотилась ладонями на стол и наклонилась к Джеку, как будто пытаясь высмотреть в чертах его лица что-то отдаленно напоминающее сопереживание, — Что, если его уже избивают? Джек развел руками, демонстрируя свое бессилие. — Ужасные вещи происходят каждый день в этом месте. — И с каждой из них мне приходится справляться своими силами без помощи вышестоящего человека. — Не драматизируй, — мужчина отвернулся и почесал подбородок, — Никто не умрет, если мальчишка заслуженно отхватит пару оплеух. Тем более, он сам не хочет, чтобы ему помогали. Какое право мы имеем настаивать? — Три четверти твоих воспитанников отказываются от помощи, — Спрингс нахмурилась и обошла стол сбоку, чтобы вновь посмотреть в глаза начальнику, — Три четверти твоих воспитанников не хотят ничего, Джек. Они не привыкли к тому, что взрослые люди могут относиться с пониманием к их состоянию, поддержать, успокоить, поэтому опасаются каждого проявления внимания, избегают нас, игнорируют попытки помочь. Предлагаешь наплевать на все, что происходит в их жизни, и оставить их вариться в котле собственных проблем? — Честно? Предлагаю наплевать на все, что происходит в жизни Риза. Если не хочешь, хотя бы не вмешивай в это меня. Он попытался встать и выйти из своего кабинета, чтобы отсидеться у Мокси (которая, кажется, тоже его теперь ненавидела), но Джейн врезалась в него своими широкими плечами и, угрюмо сведя брови, задала очередной неуместный вопрос. — Что между вами двумя происходит? Я помню, ты никогда не жаловал мои попытки привлечь тебя к воспитанию детей, но, черт тебя побери, это никогда не доходило до такого абсурда! Ты не то что не помогаешь, ты еще и усугубляешь ситуацию, как будто хочешь со свету его сжить. Придушить ее? Проще простого. Тонкая шея, тщедушное тело, наплевательское отношение к прямой угрозе, полное игнорирование инстинкта самосохранения. Навряд ли Джейн вообще понимала, в какой опасности находилась. Навряд ли кто угодно в «Гиперионе» уже понимал, что их директор был тем еще ублюдком, который мог себе позволить не только пересчитать их кости, но и перемолоть их в муку, напечь пирогов и скормить детишкам. Безусловно, за годы работы он стал мягче, острые углы характера сгладились, сотрудники привыкли к тому, что судьба даровала им кару в виде деспота, а те, кто не сумел привыкнуть, уже уволился и дал дорогу молодым специалистам, но иногда в нем просыпалось сильнейшее желание кого-нибудь прилюдно казнить, чтобы напомнить всему коллективу, кто он такой и с чем его едят. Сейчас ему хотелось выволочь Джейн за волосы куда-нибудь в главный зал и забить ногами до полусмерти. Плевать, что женщина, плевать, что младше и слабее, плевать, что она, по сути, просто стремилась надлежащим образом выполнять свою работу. Она лезла не в свое дело. Этот факт был основополагающим агрессии, но Джек решил себя приструнить. В его стране все еще являлся действительным уголовный кодекс, и за убийство ничего хорошего ему сулить не могло. — Между нами не происходит ничего, что могло бы тебя заинтересовать, — он глубоко вдохнул, выдохнул, пригладил волосы и терпеливо улыбнулся, — Он капает мне на мозги, но в остальном ведет себя как самый обычный подросток. Точно так же нарушает свои обещания, суется куда не звали и мнит себя самым умным дебилом. Просто я устал от его проблем, мне вполне хватает собственных. Особенно из-за того, что после инцидента мне пришлось уволить целый штат охранников и сейчас с пеной у рта доказывать высшим чинам, что мы нуждаемся в квалифицированных специалистах, а не мальчишках, которые дезертировали из армии и умеют только держать в руках оружие. Я не могу тратить все свое время на Риза, Джейни. В «Гиперионе» полторы сотни детей, и каждый из них — отдельная проблема, требующая решения. Я понимаю, что и тебе нелегко, но ведь у тебя в этом плане познаний чуть больше, чем у меня. — Верно, — после недолгой паузы нехотя признала девушка, — Но что мне делать, если я не могу применить свои познания, Джек? Если все выходит из рук вон плохо, а ребенок, которому я обещала помочь, отталкивает меня? — Смирись. — Джек горько усмехнулся, — Иногда детей лучше не трогать. Опекая их, ты можешь случайно добиться ненависти, а не благодарности. Со временем он поймет, что ему нужна помощь, но сейчас будет лучше, если ты позволишь ему пережить этот этап. Да, ему обидно быть объектом издевательств, ему хочется, чтобы это прекратилось, но он должен научиться нести ответственность за свои поступки. Особенно за глупые. Если ты и дальше будешь мешать ему быть козлом отпущения, из него вырастет здоровый лоб с обостренным чувством вседозволенности, и однажды в наши пенаты попадет его сын, точно так же забитый до непотребного состояния своим папашей. Но ведь это не входит в наши планы, не так ли? Меньше всего Джек хотел, чтобы девушка продолжила делиться с ним своими переживаниями относительно невозможности помочь всем детям, подобрать всех котят и сделать идеальную прическу, и она, к его большому счастью, не стала. Какой бы нахалкой не была Джейни Спрингс, она оставалась довольно смышленой девочкой, и это в очередной раз спасло ее от увольнения. Опустив голову и ничего не сказав, она отошла от Джека, потопталась у стола, комично поджав губы, и, оставив бесплодные попытки, вышла из кабинета, на прощание смерив начальника печальным, ненавидящим, но все-таки немного понимающим взглядом. Нет, день не был окончательно испорчен, однако он начинал медленно утрачивать свои позитивные оттенки, и теперь Джек раздумывал о том, чтобы чем-нибудь его скрасить. Оглядываясь на внушительное количество выполненной работы и чудом выигранный спор со Спрингс, он не мог не похвалить себя за все труды. Дождавшись окончания рабочего дня, он закрыл кабинет на ключ, попрощался с Мокси и уже был готов спуститься вниз, предвкушая приятный вечер в компании единственного человека, который одним своим видом не вызывал желания повеситься. — Одну минуточку, Джек! — окликнула его Мокси. В ожидании очередной тирады на тему «почему Спрингс ушла от тебя расстроенная?» или «почему ты не подтираешь задницу Ризу двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю?», Джек, скрипя зубами, подошел к ее рабочему месту. — Я тороплюсь, Мокс. Женщина подняла указательный палец. — Одну. Минуточку. Тебе так жаль потратить шестьдесят секунд своего драгоценного времени на, возможно, единственную женщину, которая готова терпеть тебя днем и ночью, каким бы несносным мерзавцем ты ни был? Джек скептично вскинул правую бровь, но от ответа воздержался. Мокси не могла быть единственной как минимум по той причине, что и ее стороной обошел талант терпеть его «днем и ночью», особенно когда он принимал на грудь и вел себя не особо адекватно, помышляя то об убийстве, то о самоубийстве. — Ты не брал мой канцелярский ножик? Я уже все обыскала, его нигде нет. После этих слов Мокси демонстративно перетрясла кипу бумаг, передвинула подставку под канцелярские принадлежности, открыла пару ящиков и уставилась с непередаваемой тоской во взгляде на Джека. Тот придал своему лицу выражение «а я ведь говорил», облокотился локтем на стойку, и, загадочным движением руки подозвав к себе секретаршу, быстро шепнул ей на ухо: — А я ведь предупреждал, что в «Гиперионе» завелись гарпии, Мокс. — Ты дурак? — женщина выпрямилась и посмотрела на него, как на полоумного, — Джек, если у тебя какие-то проблемы с головой, то тебе же будет лучше, если ты сразу мне скажешь. Джек оскорбился: — Я буду очень громко хохотать, если выяснится, что твой ножик стащил тот же, кто позарился на мой галстук. Обыщи подкроватную сокровищницу Вона, он у нас большой любитель коллекционировать чужие вещи. Но мой тебе совет: не будь так критична в отношении гарпий. Кто знает, быть может, проклятья и чертовщина — причины всех бед этого места. И, оставив Мокси наедине с домыслами о его неадекватности, Джек удалился. Он взял в гардеробе свою и чужую одежду, аргументируя тем, что «директор имеет право на получение любой одежды без номерка, потому что, кому бы она не принадлежала, ее хозяин по умолчанию принадлежит директору», и принялся терпеливо ожидать свою то ли временную, то ли безвременную спутницу. — Леди, — Джек галантно набросил на плечи Ниши ее куртку и приобнял, прижав ее к груди, когда она наконец объявилась, — Позвольте поухаживать? — Если ты хочешь понизить мне зарплату и таким образом пытаешься уберечь себя от пули в лоб, то лучше даже не пытайся, дорогуша, — женщина, извернувшись, выскользнула из его рук, — Что тебе от меня понадобилось, Красавчик? Джек решил не кривить душой. — Хотел неплохо провести время. Ты, я, бутылка бурбона… — Кажется, кто-то обещал дочери отказаться от вредных привычек, — без особых эмоций процедила Ниша, втискивая руки в рукава, — Или приятное времяпрепровождение важнее данных обещаний? Мужчина страдальчески закатил глаза. Он ожидал услышать нравоучения на тему невыполненных обещаний от Мокси или Альмы, но никак не от Ниши, которая сама никогда не была пай-девочкой и исполнительностью отличалась только на работе. — Если бы ты только знала, как сильно я устал от нотаций и перечислений того, что, кому и когда я обещал, ты бы сошла с ума и перестреляла половину «Гипериона». Ей богу, Ниша, не превращайся в мою совесть, мне и без нее живется достаточно проблематично. Вместо того, чтобы резать мою кровоточащую душу без ножа, ответь мне: да или нет? — Да, Джек, — женщина, вильнув бедрами, направилась в сторону выхода, — Словно я могу тебе отказать. Но потому она и была удивительной, что могла отказать кому угодно, как бы красив, богат или хорош в постели он не был. Она была самодостаточной, ни на кого не вешалась, ни от кого не зависела, была непокорна, строптива и эгоистична, поэтому до сих пор вызывала какой-то детско-щенячий восторг, стоило только посмотреть на нее. Но Джек знал: Ниша не могла дать ему того чувства вседозволенности, о котором он мечтал, находясь в отношениях. Она пресекала всякое проявление жестокости, если оно исходило не от нее самой, и пыталась доказать, что никто, кроме нее, не имеет права быть сосредоточением власти. Джеку это не нравилось. Но нравилась Ниша. Парадоксально. Последние дожди были настолько сильными, что размыли обочину и залили грязью дорогу. Тут и там выскакивали непутевые голосующие водители, чьи автомобили, угодив колесом в наполненную дождевой водой выбоину, приказали долго жить и могли лишь нечленораздельно тарахтеть, разбрызгивая мутную жижу. Джек объезжал их стороной, не испытывая ни малейшего желания помогать незнакомцам. Самому бы не слететь в кювет. Ниша, распластавшись на заднем сидении, завороженно разглядывала бутылку дорогого кукурузного виски, купленного парой минут ранее. Джек знал, что переспорить ее было невозможно, поэтому он лишь грустно наблюдал в зеркало заднего вида, как пачкают идеальный кожаный чехол мокрые ботинки. — Сегодня доставала голову твоего любимчика из унитаза, — внезапно произнесла она, постукивая по толстому бутылочному стеклу короткими ногтями. — Риза? — Джек повернул зеркало, чтобы не отвлекаться на женщину и следить за опасной дорогой. Однажды такая беспечность уже почти стоила ему жизни, и меньше всего он хотел, чтобы эта неприятная история повторилась еще раз. — А-а-ага. Стив и Август забавлялись. Порвали парнишке футболку, вырвали клок волос. Когда они смылись, обнаружила на нем пару синяков на лице и царапин на груди, но долго смотреть он на себя все равно не дал. Умылся и сбежал к себе в комнату. — Царапин? — поинтересовался Джек больше из вежливости, чем из интереса, — Стив и Август отрастили девчачьи ногти? Ниша молчала какое-то время, а потом, пренебрежительно фыркнув, ответила: — Больше было похоже на то, что они решили познакомить его с ножницами. Если это повторится, придется кого-то из них изолировать, чтобы никто никого случайно не покалечил. Джеку стало неспокойно. Не потому, что он переживал за Риза (а он все-таки переживал, хоть и очень хотел от этих переживаний откреститься) и не потому, что ему было жаль Нишу, которой приходилось расхлебывать проблемы агрессивных подростков, а потому, что он явно ощущал, что мнимое спокойствие, всего пару часов назад казавшееся ему вознаграждением за все его муки, на самом деле оказалось затишьем перед бурей. Если эти малолетние садисты уже не гнушались тем, чтобы причинять такой явный вред своему сверстнику, возможно, Джейн была права, и без помощи Джека разобраться во всей ситуации было невозможно. Как бы часто он не дубасил Августа, отбить его еще сильнее было невозможно, поэтому нужно было снова связываться с его матерью. Стив… Джек вообще не помнил, кто такой Стив. Но если он ошивался с Августом, он наверняка был каким-то умственно отсталым агрессором. — Все нормально? — поинтересовалась Ниша, — На тебе лица нет. — На мне его уже пять лет как нет, — натянуто улыбнулся мужчина, вновь повернув зеркало к женщине, — Все в порядке. Я поговорю с задирами, но уже завтра. На них свет клином не сошелся. — Согласна, — Ниша обнялась с бутылкой, — Вчера какой-то дурак протащил мимо меня кошку за пазухой. Ей богу, я была готова с животины шкуру снять, когда она завопила посреди ночи. Подумать только, у твоих детишек ума столько, что они… Джек не слушал. Следил за дорогой, нервно постукивал пальцами по рулю, изредка засматривался на Нишу, позволяя себе отметить, что за годы она ничуть не поменялась, и думал о том, как много событий свалилось на его голову за последние пару месяцев. Жить проще не становилось, совсем нет. Но в кои-то веки жить хотелось, хотелось быть собой, эгоистичным, агрессивным, ироничным и дьявольски притягательным Джеком, а не его блеклой тенью, которая была создана только для бумажной работы, семейных посиделок в четырех стенах и монотонного повторения одних и тех же действий изо дня в день по несколько раз. Может быть, все обойдется. Всегда обходилось. Из года в год укусы судьбы заживали быстрее, и, если подождать, все оставшиеся проблемы рассосутся, как шишка на лбу. Осталось лишь набраться терпения и перестать плясать на граблях, чтобы избежать других шишек.

***

Ниша никогда не была изящной. Природа обделила ее и кошачьей грацией, и утонченностью молодого лебедя, но зато была искренность, с которой она, как девчонка, творила всякую ерунду, напрочь забывая о том, сколько лет назад закончилось ее безрадостное детство. Она была маленькой дикаркой и на выцветших фотографиях в старом альбоме, который пять лет назад Джек вместе с другими вещами помогал перевезти на новое место, и сейчас, танцуя на кровати с почти опустевшей бутылкой бурбона в руках, то и дело норовя запутаться босыми стопами в простыне. Она чувствовала себя как дома: чего только стоило то, что она, едва переступив порог квартиры, сменила рабочую форму на одежду Джека, и теперь щеголяла в его старой рубашке. Джек смотрел на нее и не мог понять, почему они никогда не встречались, а затем нехотя переводил взгляд на фотографию Ангел на прикроватной тумбочке и вспоминал. Поэтому. Она не была особенной, любить ее Джек не мог. Сердце не опутывала липкая паутина фантомной боли, когда он засматривался на нее, бабочки не щекотали цепкими лапками живот изнутри, он не задыхался от восхищения, представляя, какой могла быть его жизнь, надень он обручальное кольцо на ее безымянный палец. С Нишей было легко. С ней было комфортно. Один моральный инвалид тянулся к другому, тот, кто всех ненавидел, коротал ночи с той, которую все ненавидели, и иллюзия удовлетворенности приятно шелестела сухими листьями в пьяном сознании, но Джек не был доволен. Он был зол, — по большей части, на самого себя, — за то, что не мог заставить себя почувствовать с этой женщиной все, о чем мечтал с другими людьми. Джек решил, что лучше ему долго не раздумывать. Изловчившись, он схватил Нишу за ногу чуть выше щиколотки, и, дернув на себя, заставил ее потерять равновесие и упасть на кровать, вместе с тем уронив на пол бутылку. Нависнув над Нишей, Джек попытался ее поцеловать, но получил крепкую пощечину и удар кулаком в грудь. — Какого хуя ты делаешь? — возмутилась женщина, пытаясь перекричать хриплый смех Джека, — Нравится с огнем играть? — Очень нравится! — Джек прощупал кончиками пальцев щеку на предмет царапин, которые могли оставить ее очаровательно заостренные ногти, — Всю свою жизнь я только и делаю, что играю с огнем. — Обжечься не боишься? — Ниша приподнялась на локтях, — Ты как никогда близок к этому. В ответ на ее слова Джек самодовольно усмехнулся и, наклонившись, поцеловал Нишу в острое плечо, с которого в ходе этой шуточной борьбы успела сползти рубашка. Фыркнув, она вновь легла на спину и расстегнула несколько пуговиц, оголив для Джека ключицы и грудь. Наблюдая из-под длинных черных ресниц за мужчиной, она выводила ногтями круги на простыне, и, когда он прильнул губами к ее открытому горлу, запустила пальцы в седеющие жесткие волосы и сжала их в кулаках. На ощупь Джек расстегнул оставшиеся пуговицы, накрыл ладонью впалый живот, погладил подвздошную косточку и внутреннюю сторону бедра. Ниша, пьяно хихикнув, согнула ноги в коленях и развела их в стороны. Оторвавшись от тонкой, жилистой шеи, Джек спустился ниже, обвел кончиком языка темный ореол соска, затем — впадинку пупка, поцеловал колено и аккуратно помассировал пальцами стопы, позволив Нише расслабленно откинуть голову на подушку. Но последние несколько месяцев Джека были основаны на одних только неудачах. Возможно, если бы Джек мог сам дать описание своей жизненной ситуации, он бы едко парировал, сказав, что с неудачи сорок пять лет назад началась вся его жизнь, и он бы ничуть не ошибся. Где-то в прихожей надрывно взвыл телефон. — Не бери, — попросила его Ниша, за воротник притянув его к себе, — Кто бы это ни был, он может подождать до утра. Джек, дернув плечом, бегло поцеловал ее, оттянув пухлую губу и запутавшись пальцами в растрепанных волосах. Телефон и не думал умолкать. Отстранившись, сквозь марево в глазах Джек задумчиво посмотрел на лежащую на полу бутылку, разлитые вокруг остатки виски, окинул плывущим взглядом Нишу, стягивающую с себя розовые трусики, чертыхнулся, выпутался из объятий похоти и встал с кровати. — Не могу, — на заплетающихся ногах он поплелся в коридор, к разрывающемуся телефону, — Хотел бы, но не могу. Вслед ему полетела подушка. — Слушаю. — Джек. Ярость вскипела в нем и залила внутренности жидким металлом. — Еще один, блять, раз ты позвонишь мне ночью, Мокс, — рявкнул он в трубку, — и я не просто уволю тебя, я позабочусь о том, чтобы ни тебя, ни твоих детишек больше никогда не приняли на работу. Какое-то время Мокси хранила молчание. Ниша босиком, обняв себя за плечи, подошла к Джеку и остановилась напротив, обиженно сопя. — Ты закончил? — поинтересовалась Мокси, — Риза избили. И прежде чем ты скажешь, что тебе насрать, выслушай меня. Я нашла его в туалете. Его били ногами. По лицу в том числе. Таннис его осмотрела, он не был в состоянии сопротивляться. Помимо синяков она нашла на его теле, очень, черт возьми, много порезов, одни из них уже начали загнаиваться, другие — оказались пугающе глубокими. Патриция просила не вызывать скорую, потому что пытаться зашивать поддернутые коркой порезы бессмысленно, но наказала мне позвонить в психиатрию и тебе, потому что ты, как говорит Спрингс, был последним, кто полноценно с ним контактировал. Так что будь так добр — увольняй их обеих, а не меня, и тащи свою привилегированную задницу в «Гиперион», пока я не взяла Риза и не привезла его к тебе домой. Ей богу, Джек, мне абсолютно плевать, чем ты сейчас занимался. Копаясь в его комнате вместе с Воном, я нашла свой ножик у Риза под подушкой, и я не думаю, что он стащил для того, чтобы сохранить в качестве сувенира, — голос ее дрогнул, и Мокси перевела дыхание, — Джек?.. Ты вообще слышишь меня? Джек слышал. Прекрасно слышал. Бросив трубку, он замахнулся, чтобы ударить стену, но Ниша поймала его кулак. — Переоденься, — она успокаивающе погладила его костяшки, — Я вызову нам такси. — Никаких «нас», — рявкнул Джек, вырвав из ее пальцев руку, — Твой рабочий день начинается в девять.