Укрощение строптивого

Хорошо быть тем, кому нечего терять, думал Джек. Будь он мальчишкой, таким же, как Риз, неуклюже обнимающий его единственной рукой за шею, жизнь могла бы многое им предоставить: самокрутки в подворотнях, хруст битого стекла под ногами, заброшенные школы и стройки со всем их изобилием интересных вещиц и проблем, бессмысленные прогулки по сонному ночному городу, шуточные драки в пыли захламленных улиц, поцелуи-укусы, синяки и засосы, прикосновения «немного за гранью», нелепица подростковых попыток найти бесподобного среди множества подобных себе. Можно было бы целоваться, как в первый (или последний) раз, отдавать себя — другому, пытаться чувствовать, учиться искать в чужих глазах звезды, быть молодым, красивым, ни о чем не жалеющим, никого не ждущим, ничего не ищущим. Ничего не имеющим, кроме своего отражения в глазах другого и своего имени — на других губах. Увы, Джек мальчишкой не был довольно давно. Чувствовать не умел. Мечтать — и подавно. Зайди сейчас кто-нибудь в комнату, что бы открылось взору любопытных глаз? Он, Джек, директор «Гипериона», целуется с ребенком, который ему в сыновья годился, причем — с запасом. Несолидно, думал Джек, изнутри прикусывая чужую губу под бесстыдные стоны восторженного мальчика. Несолидно, но чрезвычайно приятно. Приятно было отчасти потому, что Риз совсем не сопротивлялся. Не то чтобы он должен был, в конце концов, он все еще был влюбленным идиотом (и это был неоспоримый минус всей ситуации, но поделать с подростковой влюбленностью было нечего, такова была ее прилипчивая, как банный лист, сущность), что как бы гарантировало его лояльность и слабоумие. Но он мог. Будь Джек на его месте, он бы, пожалуй, постарался отгрызть язык тому, кто когда-то его обидел. Вот таким злопамятным маленьким засранцем был многоуважаемый директор «Гипериона». Но Джек был на своем месте. И это место ему определенно доставляло некоторое извращенное удовольствие. Он вспомнил о том, что у Риза были разбиты губы, когда почувствовал на языке густой солоноватый вкус. С удовольствием проглотив смешавшуюся с вязкой слюной капельку крови, Джек прикусил чуть сильнее, и тонкая кожа, многократно травмированная, видимо, не выдержала такого натиска и лопнула, превратившись в новую маленькую ранку, которую Риз принял, как необходимое увечье на поле боя. Мальчишка целовался так, как целовались в глупых романтических фильмах преимущественно девочки, готовые в любой момент потерять своих дорогих возлюбленных: отдавал себя целиком и полностью, не спрашивал, не протестовал, не просил ничего взамен. В нем было слишком много чувств и слишком мало мозгов. Нельзя было его в этом упрекать, но и понять Джек мог лишь отчасти, судорожно вспоминая возраст, в котором он был так же бездумно влюблен. Риз был готов на большее, чем просто поцелуи, — этой сомнительной готовностью сквозили все его движения, попытки прижаться, пальцы, якобы ненароком касающиеся жестких седеющих волос Джека у линии роста, стоны, просачивающиеся сквозь поцелуй. Он целиком состоял из желания, безрассудной подростковой похоти, игнорирования возможных последствий и всего того, что юрким проворным демоном вселяется в мальчика, когда тот становится мужчиной. Джек мог попытаться ответить на все из вышеперечисленного взаимностью, действительно мог: хватило бы и сил, и собственной страсти, и даже симпатии, которая так долго и упорно им отрицалась. Но он не хотел. Когда Риз с весьма очевидной целью примостился между его расслабленно разведенных ног и неосознанно потерся пахом о бедро Джека, это произвело ровно обратное от ожидаемого им впечатление. Джек отстранился. Отвернул голову, уперся ладонями в плоскую грудь и оттолкнул от себя раскрасневшегося мальчику, взволнованно уставившегося на него с выражением полнейшего непонимания во взгляде. — Повремени с этим, — с нахальной усмешкой прошептал Джек и, медленно, максимально похабно обведя кончиком языка верхнюю, облизал губы. — Учитывая все произошедшее, до твоего выпуска у нас бездонное море времени, которое мы можем потратить на совместное приятное времяпрепровождение. Прибереги силы. Риз растерянно перевел взгляд на губы, широко распахнул глаза, и, обреченно вздохнув, отполз к изголовью кровати и зажал между колен край подушки, стыдясь закономерного возбуждения. Джек вовсе не собирался насмехаться над этим очаровательным смущением, ведь даже он понимал, что насмешек Риз услышал достаточно, и теперь имел полное право на хотя бы подобие покоя. Нужно было уйти прежде, чем в комнату вернется Вон, чем Мокси, вечно обеспокоенная судьбой несчастного щеночка, ворвется, чтобы убедиться, что Джек не вогнал его в еще большую депрессию, чем Ниша явится на работу и начнет искать Джека с четким желанием понять, что же все-таки происходило в их существующих и несуществующих одновременно отношениях. Ризу было нужно немного личного пространства и одиночества, чтобы обмозговать все, что творилось в его жизни последние два месяца. Джеку, кстати, тоже. — Я же ничего не испортил? — Риз откашлялся, горло у него пересохло и голос из-за этого был чересчур скрипучим, но взрослым, что, кстати, ему несравненно шло, — Правда?.. Глядя в его тревожные глазки-бусинки, Джек невольно рассмеялся. Для него все еще оставались чистейшей загадкой все эти молниеносные метаморфозы, в ходе которых мальчик-ангелочек превращался в натуральную стерву, из стервы — в соблазнительного дьяволенка, а потом — вновь в мальчика-ангелочка, еще более невинного, чем тот, которым он был в первый раз. Риз мог похвастаться весьма незаурядным талантом морочить голову не только объекту своей откровенной симпатии, но и самому себе, и последствия у этого таланта были крайне забавные. Как сейчас. — Нет, дурачок, ты ничего не испортил. Более того, — Джек смахнул с лица Риза непослушную волнистую прядь, которую тот бессильно пытался сдуть, — ты многому поспособствовал. Я не буду обещать тебе, что мое отношение к тебе круто поменялось, — тут он не солгал; к Ризу он заведомо относился немного лучше, чем должен был, за что и пытался себя вместе с ним на пару возненавидеть, — но никакого желания отвесить тебе оплеуху за внезапный приступ телячьих нежностей у меня не возникает. Давай примем то, что произошло, как данность. В конце концов, никто из нас не был против. Сперва согласно кивнув, Риз помолчал немного, а затем начал сбивчиво тараторить, уставившись в смятую коленями подушку. — Это ведь не из жалости, верно? Потому что если из жалости, то я лучше уж из окна сброшусь, чем буду делать вид, что такое положение вещей меня полностью… За дверью послышался стук каблуков и взволнованный женский голос. Джек вскинул указательный палец и прижал его к губам, безмолвно призывая Риза замолчать. Он надеялся, что этого могло хватить для того, чтобы мальчишка понял: любое сказанное невпопад слово, попавшее в уши не к тому человеку, может привести к тому, что Джек собственноручно вышвырнет его из окна вниз головой, лицом в кусты чертополоха. Цокающая каблуками женщина остановилась, измотанно вздохнула и постучала в дверь. Джек перевел на Риза ожидающий взгляд и, дабы соблюсти воображаемую дистанцию, отсел подальше и позволил мальчишке вновь натянуть до самого подбородка дурацкое одеяло, сшитое из разноцветных лоскутов ткани каким-то местным умельцем. — Входите, — тихо пискнул Риз в одеяло. В комнату ввалились весьма ожидаемая Мокси, выглядящая как всегда прекрасно, и крайне неожиданная Спрингс, заспанная, вырванная то ли из постели, то ли из могилы, с огромными синяками под глазами и даже без повязочки, которой она обычно фиксировала свои торчащие во все возможные стороны волосы, сожженные аммиаком несколько тысяч раз. Джек притворился божьим агнцем, который всего несколько минут назад не обкусывал губы несовершеннолетнего мальчишки. К счастью, внушительный сексуальный опыт, основанный зачастую на связях с теми, с кем «не стоило», подразумевал, что Джек был профессиональным лжецом и заслуженным актером. За Риза и его сдержанность он переживал куда больше, чем за свое умение врать, но все-таки искренне верил, что мальчишке хватит ума быть максимально сдержанным. Он ведь был послушным. Джеку больше хотелось, чтобы он был непослушным. Черт. Он же не сказал это вслух? Если бы он сказал это вслух, дело приняло бы совершенно иной оборот. — Риз! — Спрингс драматично бросилась к кровати, упала на колени, ударившись об пол, и уставилась на него слезящимися глазами. — Боже мой, как ты? Что с тобой? Мокси меня только привезла, ничего толком не объяснила, сказала лишь, что ты навредил себе. Сейчас все хорошо? — не дав ответить ему, она повернулась к Джеку. — Что сказал врач? — Врач сказал, что наш маленький шалопай будет вынужден кушать кое-какие таблеточки, чтобы инцидент не повторился, — холодно выдал мужчина, — а еще наказал мне через две недели привезти к нему Риза, чтобы хорошенько обсудить необходимое лечение, потому что всегда будут проблемы, которую не решить психологам и даже мне. Вот, впрочем, и все. — Еще он сказал, что оторвет Джеку яйца, если Риз пострадает. Мальчишка хохотнул из-под одеяла и, чтобы разрядить обстановку, вытащил руку и сжал пальцами ладонь взволнованной Джейни. Джек закатил глаза. — Не так буквально, конечно, но имел в виду он именно это. Так что, Риззи, на твоей стороне самый усатый гей этого города. Будь осторожен, ему хватит своего утонченного вкуса, чтобы вогнать меня в могилу. Ты бы слышал его краткую аналитику сексуальных предпочтений Рембрандта, основанной на его творческой деятельности. Очень… Грубая пища для ума. Плохо пережевывается. — Приму во внимание, — кивнув, ответил Риз и повернул голову к Спрингс. — Не нужно так переживать. Я… Действительно плохо себя чувствовал. Очень, очень плохо, — он печально осмотрел свою изуродованную руку и зябко поежился, — но я жив. Меня все еще немного тошнит и колени трясутся, но сэр Хаммерлок дал мне успокоительные. Сейчас все… Нормально. Только где, черт возьми, носит Вона? — Он у меня за стойкой, — поспешно ответила Мокси. — Я попросила его разобраться со всякими циферками, чтобы он пока не мешал тебе приходить в себя. Он очень переживал и не мог найти себе места, поэтому я заняла его простенькой бухгалтерией. Голова у мальчика работает хорошо, но импульсивно, нужно поддерживать вспышки работоспособности. Риз растерянно улыбнулся. — Не боишься, что он стащит что-нибудь? — Надеюсь, что он стащит мой ножик, чтобы он никогда больше не оказался в твоей тоненькой хрустальной лапке, сладенький. Судя по тому, как непринужденно отшучивались Риз и Мокси, хуже всех себя действительно чувствовала Джейн. Она все еще выглядела невероятно встревоженной, часто дышала и резко втягивала воздух, шмыгая носом, словно была в нескольких шагах от самой настоящей истерики. О, Джек мог ее понять. Он чувствовал себя, вне всякого сомнения, гораздо лучше, на душе было как-то спокойно, особенно с учетом того, что на губах еще остался терпковатый привкус чужого языка, но он знал, каково это: думать, что во всех ужасных событиях виноват ты сам и никто иной. Он отчасти тоже считал себя виноватым, глядя на Риза, чье состояние было «нормальным» только потому, что Джек вовремя нашел минутку, чтобы отряхнуть его, втоптанного (его же, Джека, ногами) в землю, от пыли и привести в какой-никакой порядок. Не будь Джек такой жестокосердной сволочью, мальчик, быть может, никогда бы и не оказался в похожем положении. С другой стороны, не будь он, опять-таки, жестокосердной сволочью, Риз бы успешно сбежал из «Гипериона». И кто знает, в какую сторону его в таком случае могла завести неизведанная, нехоженая, тернисто-каменистая жизненная тропа. На его памяти было… Четверо, кажется, дураков, которые успешно сбежали. Девочка и три парня. Девочке было порядка десяти лет, и ее, перепуганную и истощенную, через неделю вернули в родные пенаты. Один из мальчишек так и не нашелся, даже домой не добрался, и даже спустя декаду Джек ждал, что нет-нет, а появится какое-то упоминание о нем. Еще один — был обнаружен социальными службами в Канзасе, но спустя пять лет; он уже имел семью, поддельные документы и новую жизнь. Четвертый был найден с проломленной головой и тремя ножевыми ранениями в области брюшины, в кювете за четыре километра от интерната. Самая незавидная судьба. — Все правда хорошо, — попытался Риз успокоить Спрингс. — Днем я поговорю с вами. Обязательно. Теперь, когда мне уже нечего скрывать, я попытаюсь выдавить из себя всю искренность, чего бы мне это не стоило. Не нужно думать, что вы виноваты в том, что случилось, — чуть погодя, уже несколько тише продолжил он, методично поглаживая большим пальцем протянутую ему ладонь. — Я сам сделал это с собой, и я бы поступил так, даже если бы не отказался от вашей помощи. У моего состояния не было другого исхода. Теперь мне легче. И станет еще легче. Со временем. Спрингс поджала губы. Она не была плаксой, но… Она была сентиментальной. — Ох, милый, я знаю, но как мне помочь тебе? Что сделать для того, чтобы тебе стало легче? — Не винить себя, в первую очередь. А дальше… Мы разберемся. Хаммерлок поможет. Поможет ведь? — Поможет, — незамедлительно ответил Джек, не совсем уверенный в том, ему ли предназначался вопрос. Глядя на то, как правдоподобно Риз пытался зализать своими словами раны, которые причинили Спрингс его же действия, Джек не до конца понимал, было ли его бесконечно праведное поведение блефом или реальным отношением к девушке, чью помощь он так упорно отвергал последнюю неделю. Если он снова обманывал, то получалось у него великолепно, и, быть может, мальчика ждала блестящая актерская карьера, сулящая ему брошенные к ногам алые розы, толпы восторженных фанаток, бросающихся на шею и раздвигающих ноги, и кругленькие гонорары. Если же блефа в его словах не было… Выходит, Риз был святым. Всепрощающим, великодушным и гордости не имеющим. В таком случае Джеку было чуть более стыдно за всю причиненную боль. — У тебя тут кровь, — Джейни протянула свободную руку и стерла указательным и средним пальцами крупную каплю крови с нижней губы Риза. — Так странно, что все эти ранки до сих пор не засыхают… — У меня… Плохая свертываемость, — голос подростка предательски дрогнул, и Джек инстинктивно бросил выжидающий взгляд на Мокси и, столкнувшись с ней глазами, взгляд отвел. — Иногда это происходит. Спасибо за заботу. Черт. Черт, черт, черт, это было плохо. Мокси была достаточно умной, чтобы различить след от удара и след от укуса. Она могла прямо сейчас огорошить Спрингс своими подозрениями, которые наверняка уже начали плодиться, как крысы, в ее бесконечно умной, но слишком тревожной голове, и перечеркнуть тем самым всю конспирацию. Джек мысленно перебирал все оправдания, которые было возможно использовать, чтобы очистить свою репутацию и спасти ребенка от длинных монотонных проповедей на тему «он — плохой человек, не надо с ним целоваться, не надо на него даже смотреть так, как ты смотришь, я была на твоем месте и знаю, что из себя представляют любовные отношения с этим человеком». Однако Мокси ожиданий не оправдала. — Джейн, моя золотая, — мурлыкнула она, наклонившись к девушке, — уже так поздно. Мальчику наверняка нужно спать. Я сделаю тебе горячий земляничный чай, и мы мило побеседуем обо всем, что сейчас тебя беспокоит, — она с той же праздной улыбкой обратилась к мужчине. — Джек, ты ведь сможешь уделить мне минутку времени? Давай оставим Риза наедине с собой. Ему нужен здоровый сон, особенно сейчас. Джек облегченно вздохнул и встал с кровати. Спрингс напоследок пожала руку Риза и поднялась на ноги. Мокси наклонилась, пригладила волосы мальчика и чувственно, как надлежит самым любящим матерям, поцеловала его в лоб, оставив на бледной коже алый след от помады. У Риза дрогнул подбородок. Должно быть, ему странно было чувствовать так много волнений и переживаний, исходящих от посторонних людей, будучи ребенком, в чьей семье не было и малой доли подобного отношения. — Спи сладко, маленький ангел, — шепнула Мокси. — Тебя никто не будет будить к завтраку, я принесу его сама. И не вздумай отнекиваться. Пока ты болеешь, никаких возражений относительно моей заботы приниматься не будет. Понял, малыш? Риз широко улыбнулся, поморщился из-за прикушенной губы и ответил таким же спокойным шепотом: — Понял. Когда Мокси уже взялась за дверную ручку и обернулась к Джеку, ожидая, что он пойдет за ней, он отмахнулся. — Подожди меня в коридоре. Я должен кое-что спросить у виновника торжества. Дернув бровью и пожав плечами, Мокси покинула комнату, приобняв за плечо расстроенную Спрингс. Как только дверь закрылась и шаги стихли где-то за поворотом, Джек, упершись руками в матрас по обе стороны от головы Риза, склонился над ним и, заставив мальчишку вжать голову в подушку и испуганно зажмуриться, шепнул, подавшись к виску: — Позаботься о том, чтобы никто ничего не узнал, принцесса. Я не хочу пожалеть о том, что дал тебе желаемое, а ты — не хочешь, чтобы я перестал потакать твоим слабостям. Будь осторожен со своими окружением и не позволяй себе доверять ему слишком сильно. И особенно пристально следи за тем, о чем разговариваешь со Спрингс, детка. Язык у нее как помело. — Я никому ничего не скажу, сэр, — испуганно пискнул, как зажатый кошачьими лапами мышонок, Риз, — клянусь. Мне ни к чему хвастаться. И… Пока еще нечем. Джек с облегчением отметил для себя, что испуганный тон плавно превратился в игривый, а искусанные губы, на которых в очередной раз проступила капелька крови, тронула кокетливая улыбка. Да, именно таким Джек и хотел видеть Риза под собой. Но не сейчас. — Хороший мальчик, — кончиком языка коснувшись нижней губы Риза, Джек выпрямился, поправил воротник рубашки и хрустнул шейными позвонками. — Меньше улыбайся. И постарайся не торопить события. Мокси, как порядочная женщина, которая умела вовремя пресечь свое разбушевавшееся любопытство, стояла не под дверью, а в дальнем конце коридора, сложив на груди руки. Поравнявшись с ней, Джек взял ее под руку и продолжил движение, уводя ее прочь от жилого комплекса. Он предусмотрительно молчал, выжидая начала осторожного допроса, который просто не мог не состояться. Однако в этот раз Мокси оказалась несколько умнее, и разговор начинать не торопилась. — Я терпеть не могу, когда ты так молчишь, — не выдержав, выпалил Джек, спускаясь с ней по лестнице. — «Как» я молчу? — переспросила Мокси. — Так, словно я должен что-то сказать! — Так, словно ты должен сказать что? — Что угодно! Увлеченный этим бессмысленным диалогом, Джек оступился и чуть было не загремел с лестницы. К его большому счастью, Мокси вцепилась в него мертвой хваткой и прижала спиной к стене, чтобы не дать упасть. — Так скажи мне что угодно, Смитс! Ой, здравствуйте! — ласково поздоровалась она с тщетно пытающимся незаметно пройти мимо них охранником. — Как жена? Как детишки? Охранник, здоровый широкоплечий детина, между прочим, поймал на себе ненавидящий взгляд Джека, чистейшим фальцетом взвизгнул беглое «отлично!» и, на ходу спотыкаясь, рванул к пролету. Джек оттолкнул от себя Мокси, отряхнул лацканы пиджака и продолжил шествие. — Я сбился. Еще раз, что я должен был тебе сказать? — С каждым новым словом ты становишься все ближе и ближе к собственной трагичной кончине. Тебе не надоело дергать смерть за усы, глупый Маугли? — Глупый Маугли вырос, вырвал у смерти последний ус, и теперь ему нечего терять, — спустившись, мужчина подал Мокси руку, и она нехотя, но все-таки ее приняла. — Правда, Мокс, я знаю, что ты хочешь поговорить, и знаю, о чем. Избавь меня от надобности затевать этот бесполезный разговор. Давай просто покончим с этим. — Что ты делаешь с Ризом? — Мокси удержала Джека за рукав и, взяв в руки его лицо, заглянула ему в глаза, ненароком поглаживая рваные края шрама. — Я вижу, что вы оба запутались и сами не понимаете, что происходит, но уверен ли ты в том, что играть с чувствами мальчика — единственный вариант, который может устроить вас обоих? Он ведь не нужен тебе, Джек, — она тяжело вздохнула и отвела взгляд, — так почему ты не можешь просто отказать ему? — Потому что все… Сложнее, чем «отказ» и «согласие». Поверь, я пытался сказать ему «нет». Много раз пытался. Еще больше раз я пытался сказать «нет» самому себе, и это привело к тому, что он сейчас изуродован, как жертва серийного маньяка, а я — вынужден бередить старые раны, пытаясь успокоить его воспоминаниями пятилетней давности. Я знаю, кто виноват во всем произошедшем, — Джек ткнул себя указательным пальцем в грудь. — Я. Я и никто другой. И сейчас я пытаюсь загладить вину, потому что меньше всего я хочу, чтобы однажды ты позвонила мне для того, чтобы я приехал на опознание. — Загладить вину? Просто загладить вину? — возмущенно вскрикнула женщина и ударила Джека ладонью по плечу. — Примеряя свою похоть к его любви, ты сравниваешь океанское дно с горной вершиной. Ты выбрал не лекарство, которое может залатать его раны, а быстродействующий яд, и сейчас начиняешь им мальчика, как какого-то рождественского гуся. В конце концов это обернется очередной трагедией. Разве сможешь ты дать ему то, что сделает его счастливым не на несколько минут, пока вы целуетесь и кусаете друг другу губы, — тут Мокси сделала явный интонационный упор на «кусаете», и Джек облегченно вздохнул: он хотя бы не ошибся со своими предположениями относительно ее догадливости, — а на всю жизнь? — Не смогу, — честно признался Джек, решив в кои-то веки не кривить душой, — но я дам ему гораздо больше, чем могли бы дать алкоголик-отец, такие же тупые девчонки и друзья, с которыми можно разве что в карты за гаражами поиграть. — И чем будет то, что ты ему дашь? Джек крепко сжал челюсти, облизал пересохшие губы и, нервно постучав пальцами по стене, ответил: — Понимание. Спрингс недавно сказала мне, что дети не привыкли к тому, что взрослые люди могут относиться с пониманием к их состоянию. Что весь этот огромный путь между детством и взрослением они вынуждены проходить в одиночестве, потому что искренне боятся довериться тем, кто когда-то шел той же тропой. Но я могу показать ему путь, Мокс. Я могу провести его другой дорогой, которая пусть и не будет усеяна сладостями, но которая в конце концов не приведет его к дому злой ведьмы. Я был на его месте. Вся моя юность прошла на его месте. Все мои последние пять лет прошли на его месте. Я не потому исповедался перед мальчиком, чтобы его использовать или еще чего, я сделал это потому, что впервые за всю свою жизнь я захотел выблевать свои внутренности из-за отвращения к тому человеку, которым я стал. Поэтому пожалуйста, давай мы оставим эту тему. Хотя бы сейчас, когда ни я, ни он не понимаем, что происходит и к чему это придет. Возможно, я никогда больше не дам ему шанс, или он резко перестанет видеть во мне кого-то, кем я все равно не являюсь, и тогда вся энергия, которую ты потратила на ненависть к моим методам и яростную защиту Риза, окажется использованной зря. Вот обидно-то будет. — Я клянусь, что убью тебя, если ты снова сделаешь ему настолько больно. — Только если он сам попросит. Джек часто уходил от разговора, прикрываясь подобными шутками, если не был уверен в том, сможет ли он сдержать обещание, которое было готово вот-вот сорваться с его губ. Он не любил Риза, да и едва ли после стольких лет, проведенных с одним человеком, как ему самому казалось, он мог полюбить кого-то другого, особенно претерпев предательство и воспитав в себе болезненный эгоцентризм. Однако перекладывать на других ответственность за свои глупые поступки, игнорировать влечение, которое вполне очевидно теперь давило поочередно то на голову, то на ширинку, оправдывать все происходящее с его мыслями усталостью, скукой, излишком работы, необходимостью отпуска, черт знает чем еще, — все это в его планы не входило. Наступи на следующий день конец света, и предстань Джек на Высшем Суде перед ликами всех святых-покровителей, Иисуса и самого Господа, облаченного в белоснежные робы, все равно бы головы не отвратил, — настолько он был уверен в своей готовности держать ответ за все содеянное. — Будь добра, спроси Риза днем, кто еще, кроме Августа и парня, чье имя я не запомнил, издевался над ним, — приобняв Мокси за талию, проворковал Джек. — Я хочу лично встретиться со всеми бойцами этого маленького клуба рестлеров, чтобы понять, кому хватило мозгов и совести нападать на того, кто пусть и умнее, но все-таки слабее, чем они. — Хочешь и их превратить в податливое, истекающее слезами и кровью желе? — Хочу посмотреть, как много им нужно, чтобы дойти до этой кондиции. А еще я хочу в лицо знать тех, кого стоит сторониться Ангел, раз уж теперь у меня два неспособных постоять за себя, непозволительно долговязых, очаровательно глупых ребенка. Мокси окинула его теплым одобрительным взглядом. — Признаться честно, Джек, это было самое милое, что я когда-либо слышала от тебя. Если бы тебя слышала Ангел, она бы скривилась от сладости: настолько это было мило. — Поверь, иногда я могу быть милашкой. Перед своим кабинетом Джек, естественно, встретился с перевозбужденным Воном, и был вынужден вкратце описать ситуацию «из первых уст», попутно стараясь не задевать его собственное самолюбие. Вон находился в «Гиперионе» довольно давно, и была одна неприятная черта в его характере, с которой за это время успели столкнуться абсолютно все: что бы ни случилось с его друзьями и знакомыми, во всем он подсознательно винил себя. Его доводы подкреплялись сослагательным наклонением и строились на наивном, паническом, придуманном специально для оправдания самобичевания «если бы»: так и сейчас, он тараторил, глядя в пол, что, если бы он больше интересовался проблемами Риза, если бы он заслужил его доверие, если бы он вовремя проявил сочувствие и понимание, если бы не был зациклен на собственных неурядицах, с Ризом все могло быть в порядке. Джек старался не кивать в ответ на его слова, чтобы не давать ребенку повод ненавидеть и корить себя еще больше, но в чем-то он Вона даже понимал. Его тоже порой терзало чувство, что он мог предотвратить все плохое, и это касалось не только Риза, но и Ангел, Альмы, его самого, множества людей, которых он отправил на задворки памяти, с которыми порвал все связи, которые бросили его, когда он нуждался в их присутствии. Тем не менее, Джек вполне разумно старался не думать о том, что уже не представлялось возможным исправить, а Вон буквально паниковал, когда дело касалось Риза. «Надо же, — подумал Джек, но вслух этого, конечно же, не сказал, — После стольких месяцев одиночества мальчик и впрямь нашел хорошего друга». В конце концов Мокси накапала страдальцу немного горького успокоительного, погладила по голове, с огромной благодарностью приняла все его расчеты, наспех сделанные посреди ночи, и отправила в тридцать восьмую комнату, заранее предупредив, что Риз нуждается в личном пространстве и отдыхе, а никак не гиперопеке. Вон понятливо кивнул, попрощался с ней и с Джеком, и, сильно сутулясь, поплелся к себе. — Планируешь поспать? — Мокси заняла свое место за стойкой и, повернув к себе зеркальце, обреченно взглянула на свое помятое лицо в отражении. — Я разбужу тебя, если произойдет что-то важное. В конце концов, я всегда это делаю, да? Глядя на ее усталую улыбку, Джек захотел ее уволить, лишь бы она наконец отдохнула. Ничего не ответив, он покачал головой и ушел восвояси. Он действительно планировал отоспаться, чтобы в потребном состоянии произвести казнь ублюдков, которые навредили Ризу. Настоящий палач всегда должен выглядеть с иголочки и не бояться запачкать первоклассный костюм чьей-то грязной кровью.