Укрощение строптивого

Джек по жизни был большим экспериментатором, при чем для того, чтобы попробовать что-то новое и наверняка не очень полезное для здоровья или правильное с точки зрения действующего законодательства, ему даже повод не требовался. Ему просто было скучно, а когда Красавчику Джеку становилось скучно, единственным способом защитить себя от пагубного влияния безделья были прыжки в терновый куст — непредсказуемо, больно, опасно, но весело. Для будущих поколений он всегда в уме держал список тех вещей, которые им определенно запрещали делать родители, и разнообразие этого списка поражало воображение даже самого искушенного потребителя: алкоголь и табак всех существующих видов, наркотики как слабые, «баловства ради», так и сильные, «вот бы в могилу слечь», любовницы, любовники, даже брак, который он никому не брался советовать, отцовство, вождение в пьяном виде, что тоже было сомнительным опытом, измены, игнорирование женщин, которым он сам что-то обещал, а теперь еще и отношения (отношения?) с психически неустойчивым подростком, которого все еще защищали родители и закон, поэтому то, что Джек делал или планировал сделать с Ризом, считалось нелегальным и трепало нервишки. Тем не менее, эти кошки-мышки с законом оказались чрезвычайно забавными. Словно в русскую рулетку играть, только без риска вышибить себе мозги, — сплошной адреналин без фактической опасности. Дело было даже не в том, что о желании переспать с подростком было опасно распространяться, нет. Риз сам по себе был той еще пороховой бочкой, на которую Джек время от времени присаживался. Особенно весело было, когда Риз на пустом месте, не объясняя причин внезапной аварии на рельсах эмоциональных американских горок, психовал, рыдал, корил во всех грехах себя, родителей, Джека, «Гиперион» как таковой, ставил крест на своем существовании, терял веру в выздоровление, уверял, что перестает чувствовать левую руку, хватался за острые предметы и приставлял их себе к горлу, и Джек в ответ на все эти литания поступал точно так же, как поступал со своей женой: сохранял молчание, грустно вздыхал и кивал, слушая в пол уха. Отличие истерик Риза от истерик Альмы заключалось лишь в том, что вслед за горькой пилюлей в рот лезла целая ложка меда, и Риз, проглотив горсть назначенных таблеток, внезапно осознавал, что зря сорвался. И даже извинялся. Альма вот была на голову здорова, во всяком случае, больна не больше, чем любая другая женщина ее стервозно-сволочной породы. И никогда ее язык не принимал позу, необходимую для того, чтобы выдавить изо рта «извини». А Риз каким-то неведомым образом очень быстро проходил в себя и был готов сделать «что угодно», только бы Джек, уже несколько раз забывший обо всем, что было сказано, его простил. Это напоминало какую-то глупую извращенную игру с непослушным учеником и не очень-то строгим учителем, которая никогда не заканчивалась ничем, кроме поцелуя в лоб и предложения выпить вместе пару чашечек кофе. Все планы на противозаконные действия откладывались. Джеку нужно было почувствовать под ногами землю, а не лезвие, по которому, конечно, было забавно ходить, но только не вдвоем. Хаммерлок объяснял, что скачущее настроение — показатель того, что Ризу не подходят его лекарства. На вопрос о том, какие еще лекарства, не превращающие хрупких шестнадцатилетних мальчиков в овощей, можно было приобрести в их процветающей стране, он лишь грустно ворочал усами, как голодный таракан. Было решено собрать консилиум из самых умных людей этого города: Джека собственной персоной, Спрингс, которая была умна по женским меркам, Хаммерлока и Накаямы, и они вместе думали важные мысли на тему необходимости брать Риза за руку и выводить на нехоженую тропу разнообразных антидепрессантов и нейролептиков нового поколения. В центре этого колдовского шабаша сидел грустный подросток, смотрящий на всех присутствующих такими глазами, словно он собирался вот-вот упасть в обморок. Иногда в его взгляде можно было прочитать отчетливую просьбу хотя бы не продавать его на органы. Забавный малый. Но как бы сильно ни пугали Риза новые перспективы, он был готов менять свой рацион так, как Хаммерлок и Накаяма ему советовали. Джек, в свою очередь, был готов выворачивать свой кошелек перед аптекарями. Ему и самому уже было интересно, какая такая волшебная таблеточка могла вправить Ризу мозги. Особенно его повеселило, когда в одной из таблеточек он узнал свою старую знакомую, которая помогала ему восстановить память после аварии. Видимо, их с Ризом при любом раскладе судьбоносных карт должна была связывать какая-нибудь химия. Проблемы заключались разве что в том, что Ризу не нравился Накаяма, но эта реакция была настолько же естественная, насколько естественным было намокание асфальта во время дождя. Чтобы проникнуться хотя бы слабым подобием доверия к Накаяме, Джеку пришлось попасть в кому, выйти из нее и обнаружить себя в ситуации, когда каждый процесс в его организме зависел от этого лысоватого старика с безумным взглядом. — Мне не нравится то, как он смотрит на мою руку, — сказал Риз однажды, обидчиво поджимая губы. — Ну, на отсутствие руки. Накаяма щурился и дергал глазом, попутно пожевывая уголок своего галстука, пребывая в величайшей научной нирване. Видок был не из приятных. За высшей степенью заинтересованности он и не замечал, что у него начинает подтекать слюна. И все-таки, принимая во внимание научный интерес Накаямы к причинам, по которой мальчику недоставало конечности, Джек мог понять, почему он настолько не контролирует свое лицо. — У него работа такая, жутковато смотреть на других людей. Говорят, именно так он их и лечит. — То есть, от его взгляда у меня вырастет новая рука? Джек посмотрел на Риза, как на идиота. На очаровательного идиота. — Нет, но может вырасти недостающий кусочек мозга. — Как у Вас в свое время вырос? А вот это уже заслуживало взгляда, полного гордости. Отличная шутка, очаровательный идиот. В целом процесс лечения проходил неплохо. Хорошо было уже то, что из-за попыток нагнать учебную программу, частых встреч с Джеком и Спрингс, скачков с одних лекарств на другие с целью выявить лучшие у Риза попросту перестало хватать времени на страдания. Да, резьба у него все еще слетала довольно регулярно, и найти его плачущим в подушку или запершимся в туалете было проще, чем вставить нитку в игольное ушко, но это вовсе не означало, что слезы или внезапные истерики были показателем его страданий. Судя по тому, как сам Риз описывал свое нервное состояние, абсолютно весь негатив, исходящий из него, был уже не столько искренним, сколько инертным. Выдалась свободная минута — нужно поплакать. Выдалось три свободных минуты — нужно вынести всем мозг на тему того, какой ты бесталанный, некрасивый, глупый, самонадеянный, влюбчивый и дальше по обширному списку подростковых комплексов. Риз понимал, что пора было заканчивать. Деятельность в сумме с правильными медикаментами творила чудеса, и однажды Джек даже услышал, как травмированное чудовище в лице Риза хохочет над чьей-то шуткой. Это было замечательно. Но Джек не мог просто расслабиться и наблюдать за тем, как на его глазах гадкий утенок превращается в чуть менее гадкого лебедя. Близилось еще одно потрясение, встреча с матерью, и, будучи прекрасно осведомленным о женской непредсказуемости человеком, Джек даже предположить не мог, как пройдет разговор с ней. Единственное, на что он мог надеяться, так это на то, что ей хватит серого вещества не додуматься тащить в «Гиперион» своего толстолобого муженька. Отскребать апатичного Риза от вымокших в его собственных слезах и крови простыней занятием было не самым веселым, и потому любого, кто мог спровоцировать у подростка желание себя убить или закрыться ото всех на свете, отказавшись от любой помощи, Джек предпочитал брать в охапку и уносить в район мусорного бака. Джек успел задуматься о том, что он даже не будет возражать, если мамаша примет решение забрать Риза домой. Так бы на ее месте поступила любая любящая мать, узнав, что в исправительном учреждении ее ребенок страдал гораздо больше, чем дома, и потому у него не вызывала отторжения или страха сама мысль о том, что, возможно, придется попрощаться с Ризом, если это пойдет ему самому на пользу. Джеку казалось, что он не будет возражать. На самом же деле его изнутри изводила сухая агрессивная ревность. Заранее. На всякий случай. С каждым днем все сложнее было молчать о том, что Ризу предстоит важная встреча, еще сложнее — держать в голове факт того, что она вообще должна состояться. Джек не привык ждать, особенно женщин, особенно к нему не относящихся. Поэтому когда Мокси, хитренько улыбаясь, заглянула к директору со словами «Сэр, к Вам посетитель», он отреагировал точно так же, как и на все подобные новости: — У нас тут не цирк и не зоопарк, отправь посетителей ко всем чертям. — Мне так и сказать миссис Стронгфорк? — женщина скептично вскинула брови, — Боюсь, она может решить, что мы силой удерживаем ее прекрасного золотого мальчика Риза, и тогда «ко всем чертям» они отправятся вместе. Джек бегло оценил внешний вид Мокси. Собранная. Опрятная. Улыбчивая. С новым маникюром. В глазах ни крупицы тревоги. Значит, миссис Стронгфорк встретила ее радушно. Значит, не о чем было переживать, если только эта хрупкая дама не решила сдержать душевные порывы с целью превратиться в безжалостную фурию, оказавшись один на один с Джеком. Женщины иногда так делали. — Нет, пригласи ее, — мужчина покрутил в пальцах ручку, стараясь ничем не выдать свое волнение и тем самым выдавая его с потрохами. — Принеси нам чай, будь так добра. И будь готова, что я попрошу привести Риза. — Будет сделано, — Мокси коснулась дверной ручки и замерла. — Не беспокойся. Веди себя естественно. Никто не собирается отбирать у тебя Риза, Джек. Джек нервно хохотнул и, задержав на губах скупую улыбку, кивнул. Он не хотел на это отвечать. Ответ вообще был бы лишним. Мокси, удовлетворенно кивнув, отворила дверь и, впустив женщину, проворковала: — Вам чай с сахаром или без? — О, дорогая, с сахаром. Три кубика, пожалуйста. «Пьет чай с сахаром, — подумал Джек, — значит, не драматизирует. Значит, не злится. Значит, не будет пытаться меня убить». Миссис Стронгфорк вошла в кабинет с небывалым для нее величием: подняв голову и выпрямив плечи. Глядя на нее, Джек с трудом мог рассмотреть гнущийся к земле полевой цветочек, которым она казалась на фоне своего мужа, а ведь за горой этого скудоумного мяса, как оказалось, скрывалась весьма элегантная леди. Она тихонько поздоровалась, пожала протянутую руку и расположилась в противоположном от Джека кресле, смиренно сложив руки на коленях, словно это она была провинившимся ребенком, которого было необходимо исправить. Она была облачена лишь в черное, и потому Джеку неосознанно начала греть душу мысль о том, что женщина уже похоронила муженька и приехала лишь для того, чтобы обрадовать всех этой праздничной вестью. Лучший подарок на Рождество и для Риза, и для всего человечества. Джек видел немало родителей, которые до неузнаваемости менялись после того, как их дети оказывались в плену «Гипериона», но крайне малое их количество менялись ради своих детей, а не по случаю их отсутствия. Почему-то, глядя на женщину, Джек не сомневался в том, что она стремилась стать лучше ради благополучия своего сына, а не потому, как хорошо им с мужем жилось без обременяющего их ребенка. Джек не постеснялся и высказал свои ассоциации. — Выглядите так, будто голову мужу откусили. Мокси сказала ему вести себя естественно. Она не уточняла, то «естественность» подразумевала «закрепленную социальными нормами естественность, следуя которой ты будешь чувствовать себя так некомфортно и глупо, как будто пытаешься влезть в чужую кожу при том, что кожа меньше твоего тела в четыре раза». Женщина сказала — мужчина сделал. Все правильно. Никаких нареканий к его ассоциациям быть не должно: в другой, вызывающей чуть меньше волнения обстановке он бы сказал то же самое. Миссис Стронгфорк невесело (скорее даже как-то по-больному, было у них с Ризом в мимике нечто неуловимо похожее) улыбнулась и, опустив взгляд, покачала головой, ничего не ответив. Джек смотрел на нее и не совсем понимал, как начать диалог. Почему-то ему казалось, что, раз уж приехать сюда было решением миссис Стронгфорк, то и затевать разговор должна она. Гнетущую тишину нарушила Мокси, ворвавшаяся в кабинет уверенной походкой официантки. — Ваш чай с тремя кубиками сахара, — она поставила чашечку перед женщиной, — и Ваш — с одним кубиком. Исключительно номинально. Чтобы голова лучше работала. Джек посмотрел в причитающуюся ему чашку и невольно улыбнулся. Мокси всегда знала, как поднять ему настроение какой-нибудь очередной глупостью. Она знала, что он не пил сладкий чай, но в те нелегкие времена, когда ему приходилось жить, не вставая с постели, она ненароком подкармливала его сахарком «для энергии», размешивая в чашке буквально половину чайной ложечки. Должно быть, если бы она и вовсе перестала подслащивать чай, Джек бы продолжил чувствовать привкус сахара на кончике своего языка. Промочив горло горячим чаем, Джек все-таки поспешил стать инициатором разговора, чтобы неловкая тишина не превратилась в бесполезную молчанку: — Итак, Риз, — он многозначно развел руками. — Вы хотели поговорить о чем-то конкретном, или в целом о том, что происходит с Вашим сыном? — Мы уже имели с Вами диалог на этот счет, — беззлобно ответила дама и, поставив на колени свою маленькую сумочку, начала в ней энергично копаться. — Я бы хотела в первую очередь справиться о том, как у моего ребенка обстоят дела с восстановлением. Вы обещали, что бросите все силы на то, чтобы поставить его на ноги. Джек скептично дернул бровью и тотчас пожалел о напрасно заработанной мимической морщине: все равно женщина была поглощена расчленением внутренностей своей сумки и не обращала на директора никакого внимания. — Вы ищете что-то важное, или все-таки прерветесь и послушаете меня? — еще достаточно мягко постарался привлечь внимание к своей персоне Джек. Женщина смерила его тем самым неприятным взглядом, которых удостаиваются работники низшего трудового звена: клерки, уборщики, официанты, продавцы-консультанты, кассиры и все прочие, преимущественно надоедливые, как вши, необразованные, жалкие, натянуто улыбающиеся, находящиеся на грани между беспросветной бедностью и беспробудным алкоголизмом от осознания собственной незначительности. Джек нервно поправил галстук. Он не думал, что женщины все еще могут смотреть на него так. — То, что я ищу, чрезвычайно важно, — произнесла миссис Стронгфорк, вытянув губы в тоненькую полосочку, из-за чего казалось, что они прилипли к зубам. — Пожалуйста, если Вам не будет сложно, рассказывайте попутно. Я Вас замечательно слышу. «Ладно, в конце концов, я чуть не угробил ее единственного ребенка, — Джек всеми силами пытался сам себя успокоить, чтобы не послать дамочку ко всем чертям со всем ее отношением. — Она имеет право меня ненавидеть». — Ваш сын наблюдается в местной клинике у моего хорошего товарища, детского психиатра, с которым я в свое время также консультировался по поводу своей родной дочери, ровесницы Вашего сына. У Риза были диагностированы некоторые… Депрессивные и маниакальные тенденции. Кроме того, из-за выясненной травмы лобной доли мозга мы предполагаем у него наличие определенной склонности к эпилепсии и… — как же это умное слово звучало? — Апраксии. Чтобы до минимума сократить негативные последствия неоднократных нервных срывов и облегчить Ризу жизнь, врач назначил ему имипрамин и аминазин в небольших дозах. Если мальчику не подходит какой-то из препаратов, его незамедлительно меняют. Так как фактически я виноват в произошедшем, не уследив за Ризом, я оплачиваю лечение из своего бюджета. Возвращать ничего не придется. Джек и забыл о своем умении так складно говорить. Раздражение, протискивающееся между зубами, даже добавляло его голосу какого-то особенного шарма. Поразительно. — С ним также работает наш психолог, — добавил Джек, почувствовав, что входит в раж. — Возможно, мои слова прозвучат, как попытка оправдаться, но с каждым днем Ризу становится все лучше. Он снова охотно и с удовольствием посещает занятия и общается с одногодками. Я сомневаюсь, что после возвращения из «Гипериона» его состояние ухудшится без веской причины. Главное — следить за тем, чтобы травмирующий фактор в его жизни появлялся как можно реже, а в лучшем случае не появлялся вообще. Понимаете, о чем я говорю? — О, я превосходно Вас понимаю, — женщина с гордостью вытащила из сумки сложенный вдвое листочек и, пригладив уголки, положила его на стол перед Джеком, после чего отпила из чашечки и расплылась в улыбке. — Я очень надеюсь, что этот маленький документ позволит Ризу навсегда избавиться от «травмирующего фактора». Взгляните на него, дайте волю любопытству. Джек взял в руки листочек и, развернув его, с замиранием сердца прочитал хорошо известную надпись, которая в свое время вбила пару гвоздей в крышку его воображаемого гроба. «Заявление о разводе». — Вы уходите от мужа. — Верно, — ответила миссис Стронгфорк, хоть в словах Джека и не было вопросительной интонации. — Я долго думала об этом. Признаться честно, Риз — это единственное, что останавливало меня от расставания. Но давайте будем честны. Он уже не маленький мальчик, и воспитание отца, тем более такого, на него если и повлияет, то только негативно. Я уже не молода, конечно, но цепляться за каждую, простите меня, палку, особенно бьющую тебя и твоего ребенка… Себя не уважать. Увы, мне понадобилось слишком много времени, чтобы это понять. Я с ужасом думаю о том, что с самого начала во всех бедах моего мальчика была виновата только я, но, увы, это так. Ее голос дрогнул, но не сломался. Джек с интересом наблюдал, ожидая, когда же она наконец расплачется, но она невероятно упорно боролась с подступающими к горлу слезами. — Правильно ли я понимаю, что Вы приехали для того, чтобы оповестить Риза о предстоящем суде и попросить его присутствовать? Женщина кивнула. — Все верно. Муж не собирается так просто давать мне согласие на развод. Он убежден, что я никуда от него не денусь, что я сама по себе ничего не представляю и не смогу обеспечить ребенка. Он говорит мне об этом так часто, что я боюсь снова начать в это верить, поэтому стараюсь разобраться со всем в такой спешке. Я не хочу, чтобы Риз с ним контактировал, но во время суда придется в два горла объяснять, почему мы не хотим оставаться с этим человеком. Джек постучал пальцами по столу, пытаясь сосредоточиться на плане дальнейших действий. В его голове постепенно складывалась полноценная картинка. Удивительно. Он и подумать не мог, что его система оценки родителей по шкале «от хорошего до плохого» заведет его в тупик и в кои-то веки обманет. У Риза-то была хорошая мать. Во всей этой истории, достаточно типичной для американских обывателей, но от того не менее тяжелой и трагичной как для родителей, так и для ребенка, было достаточно подводных камней, затрагивать которые Джек, как переживший развод мужчина, не хотел. Миллиард вещей мог «просто пойти не так». Он помнил, сколько раз его настигало злое желание вооружиться чем-то вроде монтировки и навестить бывшую жену, попутно переломав ребра ее на тот момент ухажеру, и помнил, как часто в бреду он рвался с цепи, как злая собака, продумывая до мелочей изощренные способы убить или изуродовать некогда любимую женщину. Он знал, насколько тяжело могло быть мужчине, который еще (или вообще) не может соображать достаточно чисто, чтобы оценивать потенциальную болезнетворность своих действий, решать, какой из его поступков перейдет черту и уж тем более в свете своего ущемленного эго заботиться о чьих-то чувствах, и потому меньше всего хотел, чтобы нечто непоправимое даже в теории произошло с матерью Риза или, не дай бог, с ним самим. Ему-то в свое время хватило мозгов, чтобы перекусить позвоночник своему горю и продолжить ползти вперед без какой-то ощутимой опоры. Но кто мог гарантировать, что отцу Риза мозгов хватит?.. — Мокси! — крикнул Джек, предчувствуя крайне интересный разговор, — Будь добра, приведи Риза. День обещал быть как минимум занимательным. Пока Мокси искала Риза, который в это время суток мог находиться вообще где угодно, Джек предложил миссис Стронгфорк еще чаю, сам его принес, долил в чашечку, поставил перед ней тарелочку со своими любимыми мятными пряниками, расценил отказ от них в угоду хрупкой фигуре как высочайшую степень неуважения и попросил всех существующих или некогда существовавших богов сделать так, чтобы Мокси не обнаружила Риза ревущим где-нибудь в дальнем углу читального зала. Такое случалось. Все еще довольно часто случалось. Нельзя было допустить, чтобы это случилось сейчас. Ни к чему было его матери, настроенной на победу, на светлую полосу, на лучики солнца и радугу, пронзающую грозовую тучу, видеть опухшее бледное лицо, заплывшие глаза и дрожащие синие губы. Вид родного ребенка, расстроенного до слез и соплей, сбивал с намеченного пути ничем не хуже, чем удар обухом топора по затылку. Наконец Риз появился в дверях. Он выглядел… Нормально. Джек с облегчением выдохнул. — Я в чем-то прови… — начал запевать старую песню Риз, прежде чем осекся, увидев, чье лицо взирало на него с долей изумления во взгляде, — Мама?.. Женщина молча вскочила с кресла и устремилась к сыну. Будь на ее пути какое-нибудь препятствие, пусть даже вдвое выше, чем она сама, она бы запросто снесла его и продолжила движение как ни в чем не бывало, — настолько решительной была ее походка. Она налетела на сына, крепко его обняла, уткнулась лицом в ключицы, и начала бормотать что-то неразборчивое на своем нежном материнском языке. Риз пытался найтись в словах, беспорядочно водил рукой по ее спине и всматривался широко раскрытыми глазами в Джека с полным непониманием во взгляде, как будто надеялся получить немой ответ на тысячу своих немых вопросов. Сцена была настолько драматичная, что Джеку (исключительно из невинных ироничных соображений) хотелось окликнуть Мокси и попросить принести ему в кабинет скрипку, чтобы он, наслаждаясь картиной, мог наиграть нечто трогающее до глубины души. Но он просто смотрел на них, счастливых, и его сердце сжималось болезненной судорогой, которую ему приходилось переживать каждый раз, когда жизнь давала возможность насладиться зрелищем первозданной материнской любви. Всех их, молодых, самонадеянных еще вчера, но разбитых, помятых, встревоженных, посеревших сегодня с такой же радостью пятнадцать лет назад матери встречали с войны. Всех, кроме Джека. Его никто никогда не ждал. — Неужели Вы зовете к себе детей только если они в чем-то провинились? — задала миссис Стронгфорк вопрос Джеку, обернувшись к нему через плечо, попутно поглаживая расслабленной ладонью щеку своего сына. Джек глухо рассмеялся. — Нет, у Риза просто есть вредная привычка заранее готовиться к худшему, — Джек жестом предложил семье присесть. — Надеюсь, у вас это не семейное? — Нисколько, — миссис Стронгфорк за руку притянула Риза к креслам и, усадив в одно, села рядом. — Я настроена исключительно положительно. — Может быть, мне наконец начнут что-то объяснять? — взвизгнул возмущенный Риз, тем не менее, не скрывая улыбку и не пытаясь улизнуть, — У меня такое чувство, будто я пришел в кино посреди сеанса и вообще не понимаю, что происходит на экране. Почему моя мама тут? Вы что-то затеваете? У вас заговор против меня? Строите козни? Планируете подарок на Рождество? Почему я всегда все узнаю в последнюю очередь? Разве я не… Не желая прерывать тираду беспочвенных детских претензий, разрастающихся, как снежный ком, Джек, полагаясь на то, что он правильно интерпретировал едва заметный кивок головой, который в качестве сигнала к действию (опять же, если интерпретация была верной) сделала миссис Стронгфорк, взяв со стола сложенное пополам заявление о разводе и просто сунул его в руку Ризу. Тот нахмурился, похлопал глазами, приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, но сразу же закрыл его и просто заглянул в документ. Ему понадобилось ровно три секунды, чтобы осознать. Джек загибал пальцы. Ему не терпелось перейти к семейной драме как можно скорее. — Ты не шутишь? — он уставился на мать ошалелыми глазами, — Ты действительно выгоняешь его? Женщина рассмеялась. — Милый, посмотри на меня, — она развела руки в стороны, демонстрируя свою незавидную худощавую конституцию. — Разве я могу кого-то выгнать? Я уже не очень молодая леди, мой мальчик, и единственное, к чему я могу прибегнуть, чтобы избавиться от человека, — это закон. И пока что закон на моей стороне. Но мне понадобится твоя помощь, потому что без тебя в суде меня слушать не будут. Нам придется постараться, чтобы все прошло так гладко, как вообще может. Для этого нам придется вернуться домой на пару дней, чтобы мы могли разобраться со всей этой судебной чехардой и поставить жирную точку во всей этой истории. Ты согласен на это?.. И вновь она превратилась в мягкий полевой цветок. В обществе своего сына она чувствовала себя неуверенно, но Джеку все чаще думалось, что таково было ее отношение к мужчинам, на которых она, как ей казалось, могла положиться: в присутствии тех, кто был в ее представлении «сильным плечом», не важно, в физическом или моральном плане, она неосознанно смягчалась, но незнакомцам и тем, кому она не доверяла, эту мягкую натуру было показывать ни к чему, и она прятала ее за фальшивыми розовыми шипами. Это было весьма умно. Она, в конце концов, не была глупой женщиной. Будь она дурой, в кого бы Риз вырос таким смышленым мальчиком? О нет, Джек снова про себя начинал его нахваливать. Риз снова сложил листочек и, откинувшись на спинку кресла, постучал себя бумажкой по подбородку, изображая активную мозговую деятельность. В том, как он щурился, как закидывал ногу на ногу, как прикусывал губу, как мычал, раздумывая, Джек видел так много от собственных привычек и действий, что ему становилось страшно. Действительно ли отцом Риза был тот остолоп с черной дырой внутри черепной коробки, а не его королевское величество Красавчик Джек собственной персоной?.. — Один визит в суд, который сможет решить все мои проблемы с комплексами, самооценкой и здоровьем и избавить мою мать от бесконечной борьбы с ублюдком, который годами подвергал ее домашнему насилию — на одной чаше весов, — Риз положил на колени заявление и поднял руку, задумчиво глядя на свою ладонь. — Бездействие и смирение под патронажем деспота, который питается слабостями тех, кто не может ему ничего противопоставить — на другой чаше весов, — Риз не менее задумчиво посмотрел вправо, где должна была находиться вторая рука, и Джек хихикнул чуть громче, чем к тому располагала ситуация. — Упс. Весы сломались. Нет никакой второй чаши. Значит, выбираю то, что есть. Можем поехать в суд хоть сегодня. Умение хорошо шутить точно не передавалось через слюну? Потому что Джек начинал бояться целовать Риза. Вдруг он все отличные шутки прикарманит, оставив его без статуса лучшего комика «Гипериона»? Что тогда? Выходить на пенсию? Искать другую работу? Ложиться в гроб? — Милый, я… — наконец на ее глазах проступили слезы, — Я так горжусь тобой. Ты всю свою жизнь проходишь через ад, а я… А я даже не могу сделать ничего, чтобы ад прекратился. Подавшись к матери, Риз вытер тыльной стороной ладони ее глаза. — Меня никто не спрашивал, как мне тут, в аду. Может быть, я и сам хотел пройти через все это? Беды закаляют мужчину. Джек начал чувствовать, что количество сентиментального дерьма в его крови стало достигать критической отметки, что было чревато сердечно-сосудистыми заболеваниями, беспорядочными нервными срывами и внезапными душеизлияниями, как правило сопровождающимися распитием крепких алкогольных напитков в количествах, несовместимых с трезвостью, а иногда и жизнью, поэтому мужчина довольно громко откашлялся, чтобы напомнить, что счастливая семья все-таки находилась в его кабинете, а не на приеме у психолога, где можно было беспрепятственно выяснять отношения хоть круглые сутки напролет. — Мне очень жаль прерывать ваше воссоединение своим мерзким голосом, а не падающими на ваши головы лепестками роз, но мне все еще нужно будет обсудить с Ризом детали его будущего отъезда, раз уж предполагается, что ему будет необходимо навестить суд через… — Три дня, сэр, — выпалила миссис Стронгфорк. — Верно, — Джек щелкнул пальцами. — Раз уж это не требует отлагательств, я хотел бы позаимствовать у Вас сына, мэм. Обещаю, что верну его в целости и сохранности. Нам понадобится не больше пяти минут на обсуждение важных миграционных вопросов. Женщина понятливо кивнула и, крепко обняв и поцеловав мальчика в щеку, вышла за дверь. Джек был уверен, что Мокси займет ее до поры до времени. — Так… О чем Вы хотели поговорить? — Риз встал с кресла и присел на край стола то ли для удобства ведения диалога, то ли для удобства провоцирования. Он любил так делать. И у него, надо сказать, прекрасно получалось. — Давай будем сейчас реалистами, тыковка, — Джек хлопнул Риза по колену и погладил его бедро, с тоской глядя на свои пальцы, скользящие по тонкой ножке. — Центральная причина твоих проблем заключалась не в том, что ты болен и не в том, что у тебя какие-то непоправимые проблемы с воспитанием. Ты попал сюда потому, что твой отец — еблан. Сейчас же ситуация складывается следующим образом: твоя мать имеет практически все преимущества, способные повлиять на решение суда. У нее есть работа, жилье, ты на ее стороне, она психически здорова и не употребляет алкоголь. У твоего отца нет ни единого шанса выиграть в споре. Как только закончится волокита с судом, этот кусок переваренной биомассы на законодательном уровне будет обязан целовать коврик, об который ты вытираешь ноги, чтобы получить разрешение зайти к вам в дом. А это означает только одно: никакой «центральной причины» больше не будет. Этот факт сам собой аннулирует полезность «Гипериона» и твоего покорного слуги, потому что мы все это время выполняли роль скорее своеобразного убежища, чем исправительного центра. С тем немногим, что в тебе нужно отточить, неплохо справляются лекарства и врачи, а я, к сожалению, бессилен в ускорении процесса. Магия мне никогда не давалась. — У меня складывается ощущение, что Вы хотите меня выгнать, — Риз недоверчиво нахмурился и, накрыв своей рукой руку Джека, невесомо погладил тыльную сторону его ладони кончиками пальцев. Джек усмехнулся. — Неверное ощущение, кексик. Я не хочу тебя выгонять. Но я хочу, чтобы ты понимал, что после всех этих судебных разбирательств тебе придется столкнуться с муками выбора: оставаться здесь до весеннего выпуска и пытаться как-то объяснить это решение матери, попутно оставляя ее одну дома, или же возвращаться туда, где тебя любят, ждут и больше не собираются мучить. Я не хочу за тебя решать, что из этого будет правильным выбором. Я просто хочу, чтобы ты почувствовал груз ответственности, который я несу на своих плечах каждый божий день. Риз тяжело вздохнул. — Это жестоко. — Жизнь — та еще жестокая сука, малыш. Нет, Джек не собирался умышленно драматизировать ситуацию. Он действительно видел все именно так, как описывал для Риза. Ситуация и впрямь была такой, ни убавить, ни прибавить. И оттого ему было тошно и мерзко, что стоило ему только представить свой день без Риза, как внутренности сжимались тугим узлом разочарования и одиночества, совсем как в тот момент, когда Альма его бросила. Джек настолько привык чувствовать, что рядом с ним каждый день находилось маленькое, доверчивое, немного раздражающее, но все еще безгранично любящее его существо, готовое одной своей слабой рукой и нечеловеческим упорством свернуть горы ради него, что его эгоистичное желание быть обожаемым и незаменимым просто не могло позволить Ризу уехать. Но маленький огонек, маленькая сверкающая звездочка любви, которую Джек отвергал, пытался погасить, топтал ногами и мечтал уничтожить, шептала ему на ухо, что Риз заслужил сделать выбор. Сам. Что нужно было признать: чужие дети, как и свои, порой вырастают, и есть причины, по которым их нельзя контролировать до скончания веков. Не сказав ни слова, Риз наклонился к мужчине и поцеловал его. Это был мягкий, спокойный и нежный поцелуй, всего-навсего касание губ, но в груди от него заныло так, будто кто-то воткнул нож промеж ребер и тем самым открыл каждый из старых нарывов и язв. Было тоскливо и больно чувствовать, как хрупкие пальцы, поглаживающие рваные линии шрама, проникают чуть глубже, чем нужно, — в душу, и еще больнее — не испытывать при этом привычного равнодушия. Защитный панцирь лопнул. Надломилась скорлупа. Больше Джек не мог ничего сделать со своим уродливым, вываливающимся из осколков былого защитного чехла мяса, чувствительного, оголенного и переживающего раз за разом одну только нестерпимую боль. Он не хотел отпускать Риза. — Я люблю тебя, Джек, — шепнул Риз ему в губы. — Это вместо «прощай»?.. — Это вместо «ты от меня так просто не избавишься». У меня есть еще целых три дня на то, чтобы подумать. Неужели ты думаешь, что я за эти три дня ни к чему не приду? Погладив на прощание шершавую рваную щеку, Риз слез со стола и выбежал из кабинета. В одно мгновение Джек почувствовал себя таким слабым и ничтожным, что захотелось выть, и, не придумав ничего лучше, он снял со стены часы, ухмыльнулся своему отражению в стекле и выкинул их в окно ко всем хуям. Он ненавидел камень, десяток лет безмятежно дремлющий в его груди, вдруг вспомнивший, что он когда-то был сердцем. Камень не должен был биться. Но бился. И это, блять, было больно.