Укрощение строптивого

Давненько Джеку не снилось настолько красочных снов. Его подсознание, конечно, довольно часто подкидывало идеи для неплохого триллера или фильма ужасов, да и картины собственной бесславной кончины были частым гостем в тесноватой черепной коробочке: так уж оно, бессознательное, было устроено, что всегда проецировало то, что пугало больше всего. Он боялся смерти, он ее избегал, он старался думать о ней, как о том, что его никогда не настигнет, но что-то в костлявой угрюмой чертовке неумолимо привлекало Джека, как запах ладана — черта, как запах чеснока — вампира, как запах пиздюлей — нашкодившего ребенка. Пережив некоторое дерьмо, Джек мог с гордостью заявить, что ни вид собственных кишок, ни изуродованное лицо, смотрящее на него из Зазеркалья с безумным шакальим оскалом, ни перерубленные пополам конечности его не пугали, скорее уж даже наоборот — заставляли осознать нереалистичность сна и сделать первую пару шагов к долгожданному пробуждению. Он уже проходил через все муки ада, ничто не могло заставить его сигануть в тот же туристический автобус по всем достопримечательностям знаменитых девяти кругов, ведомый уверенной рукой рогатого гида. Но в этот раз во сне он не увидел ни увечий, ни смертельных ранений, ни последствий аварии, ни суицида, который тоже был почетным гостем в списке навязчивых идей Джека. Не было ничего пафосного, символичного, отсылающего к событиям безрадостного прошлого. Была похоронная процессия, безутешные завывания нанятых кем-то плакальщиц, а потом — ни единого человека возле могилы и ни единого цветка, растущего из осевшей земли. Самая реалистичная картина смерти. От реалистичности он, кажется, и проснулся. Обнаруживать себя лежащим черт знает где в компании капельницы и неизменного больничного потолка было несколько неприятно, а в условиях некогда пережитой комы еще и чертовски тревожно. Разлепив сначала один глаз, слепой, затем второй, весьма зрячий, Джек мгновенно испытал такое изобилие разнообразных, противоречивых эмоций, что его не самое здоровое сердце сделало парочку кульбитов и свалилось в кишечник, перепугав владельца внезапным шоковым спазмом. Ему уж было показалось, что сон был вещим. Дернув головой, мужчина в паническом оцепенении впился голодным взглядом в мерно перетекающий по прозрачной трубочке катетера прямиком в сгиб его локтя раствор, терзаемый желанием вырвать его ко всем чертям. А вдруг отрава?.. Кап-кап-кап. Первой мыслью было емкое «еб твою мать, что случилось?». Глядя сквозь капельницу, Джек изо всех сил пытался восстановить воспоминания о минувшей ночи, но они упорно останавливались на нехорошем волнении, которое он испытывал, передавая таксисту небогатую поклажу своего любимого воспитанника, сменяющемся разноцветными мушками перед глазами и тяжестью, наполняющей чугунную голову. Вслед за уезжающей в закат машиной наступала пугающая пустота, а потом — этот нелепый сон про похороны, ненароком вскрывший все нарывы «сильного мужчины». Следующим в голову постучалось «еб твою мать, где я?». Убранство временной темницы не было похоже на многочисленные больницы и поликлиники, встреченные Джеком на жизненном пути, но, тем не менее, было смутно знакомо, в то время как в воздухе не витало привычного аромата убийственной дозы лекарств, пробивающего на обильное слюноотделение опытного фармаколога, и, окинув беглым заторможенным взглядом белоснежные стены, Джек пришел к выводу, что находился в резиденции Хаммерлока. Он хорошо помнил, что в таких же покоях когда-то с тяжелым недоеданием, едва не потеряв способность ходить на своих двоих, лежала его дочь. — Неужели Их Величество Король Всея Драмы решил порадовать нас, простых верноподданных, своим пробуждением? — прозвучал хорошо знакомый надменный женский голос. Вскочив на кровати и едва тем самым не вырвав из своей руки хлипко закрепленную тонким пластырем иглу, Джек испуганно уставился на Мокси, чинно подтачивающую свои элегантные когти металлической пилочкой. — Господь всемогущий, что произошло? — исторг он терзающий вопрос из своего пересохшего горла, и Мокси, тяжело вздохнув, поднесла к его губам заботливо оставленный на прикроватной тумбочке стакан с водой. Джек жадно сделал несколько глотков и с удовлетворенным вздохом рухнул на подушку, испытав приступ сильного головокружения и последующей тошноты. — Ты ведь не скажешь мне, что я только сейчас пришел в себя после комы, и абсолютно все, что случилось со мной за последние пять лет, было лишь бредом отчаявшегося человека? Женщина всплеснула руками. — Ты, случаем, головой не повредился, когда проводил ознакомление с асфальтом? Что за сценарий для психологического триллера? Планируешь сбежать от нас в Голливуд, как только нервы перестанут выкаблучивать? — несмотря на холодный тон, Мокси шелковым красным платочком заботливо стерла капельку воды, оставшуюся в уголке губ Джека. — Расслабься, папаша, перенапряжение и скачки давления — нормальная практика для людей нашего незавидного возраста. С тобой не произошло ровным счетом ничего неожиданного; и ежу было ясно, что рано или поздно по твою душу придет нервный срыв. Мы уж было начали подумывать об открытии тотализатора: посмотреть на то, как ты валишься с ног, так еще и подзаработать на этом — не счастье ли для офисных клерков? Джек растерянно посмотрел на свои дрожащие руки, пару раз сжал пальцы в кулаки. Ему неожиданно стало мучительно стыдно не только за то, что он, некогда будучи примером для подражания, слег с нервным срывом, как семидесятилетний пенсионер, для которого любой скачок напряжения внутри организма был чреват последующим сезоном шопинга в магазине ритуальных услуг, но и за то, что он умудрился накрутить себя до такого плачевного состояния не каким-то значимым, трагичным событием, а перспективой трехдневного отсутствия Риза. Должно быть, он выглядел достаточно потерянным и раздосадованным, чтобы заполучить малую долю вселенской жалости Мокси. — Ох, дорогой, — заметив, что лицо мужчины помрачнело, она погладила кончиками пальцев его впалую щеку, — знаю, я не должна так иронизировать. Мы все понимаем, каким стрессом все чаще оборачивается для тебя эта работа, и не мне шутить о том, какие глупости творит твой утомившийся организм, тем более, что каждая попытка уйти в отпуск завершалась еще большим стрессом. Всех нас заметно подточил «Гиперион». Ты и сам знаешь, как я люблю рыдать на рабочем месте ни с того ни с сего, едва стоит задуматься о том, скольким детям мы не смогли помочь. Сейчас всеми этими скабрезностями я лишь пытаюсь поднять тебе настроение, чтобы ты не принимал себя за дряхлого старика со слабым сердцем; ты — все еще мой безусловный начальник, настолько безупречный, насколько вообще может быть безупречен босс в глазах подчиненного. — Я переживаю за Риза, — ляпнул в пустоту Джек, скрипя зубами, сердцем и всем прочим, чем может скрипеть мужчина, признающийся женщине в маленьких слабостях. — От него никаких вестей? Мокси покачала головой. — Нет, дорогой, рано еще передавать весточки, только ночь миновала. Хочешь, чтобы я позвонила Стронгфоркам и сообщила, как тяжело ты переживаешь разрыв с мальчиком? Я могу сделать это достаточно завуалированно, чтобы никто не подумал, что ты, кажется, теряешь из-за Риза голову. — Не хочу, — Джек прикусил губу и задумался. — А вообще, нет, хочу. Может, мое подкосившееся здоровье даст его матери стимул вернуть ребенка в центр и оставить там до весеннего выпуска. Это будет весьма низкой манипуляцией, но я, черт возьми, хочу своего Риза на рождественские праздники. Судя по тому, что от небольшого переживания я лежу под капельницей в цитадели психических расстройств, а не напиваюсь в «Пандоре», а также по тому, что моя дочь меня знать не хочет и, скорее всего, проведет ближайшие праздники в компании своей матери-мигеры, если со мной в Рождество не будет Риза, я, черт возьми, закончу в петле под потолком. — Тихо, большой парень, не заводи свою старую песню о решении всех проблем посредством скоропостижной кончины, — Мокси легонько хлопнула мужчину по щеке. — Я бы на твоем месте не рубила с плеча насчет Ангел, учитывая, что малышка сейчас как раз спит в кабинете Хаммерлока. Затуманенному сознанию пришлось приложить титаническое усилие, чтобы обдумать услышанное. -…ты привезла сюда Ангел? Без моего… Ведома?.. — О, Джек, прости, я не смогла спросить у тебя разрешения! — женщина рассмеялась, — Ты был в отключке и пускал слюни на казенные подушки под слоновьей дозой седативных! Мне стоило попытаться тебя разбудить и поинтересоваться, можно ли мне привезти ребенка к больному отцу? — Тоже верно, — усмехнулся Джек. — Спасибо, что не стала меня будить. Джек печально смотрел на маленькие прозрачные капельки, Мокси — продолжала подпиливать ногти отточенными движениями. В молчании, как показалось Красавчику, их, как когда-то давно, в замызганном баре, настигло высшее единение; он слушал, как скребется миниатюрный напильник и, бездумно поглаживая пальцами гладкую хлопковую простыню, чувствовал себя совсем как дома, несмотря на то, что больничная палата ничего общего с его домом не имела. Ему было тоскливо и одиноко в своей постели, в своем кабинете, в своей машине, но рядом с Мокси тоска уходила прочь, — она была его феей, его королевой, она была его нимфой, которой, в общем-то, всегда было наплевать на то, кем они друг другу приходились или приходятся. Вздохнув, Джек вновь повернул к ней голову и позволил себе насладиться полуприкрытыми веками и тонкими пальцами, сжимающими пилочку. В глубине души он знал: она была единственной женщиной, которую он на самом деле любил. — Слушай, Мокс, — он устало потер незадействованной в процессе оздоровления рукой переносицу, хватаясь за рваные края шрама, как за спасательный круг. — Извини меня, хорошо? Я всю свою жизнь был больным ублюдком, который не умеет хранить и беречь те сокровища, которые ему достаются абсолютно бесплатно. Я треплю тебе нервы уже черт знает сколько лет, а ты все еще терпишь меня, и… — Джон. Услышав свое имя, Джек вздрогнул, как будто его посадили на электрический стул и подали напряжение. Что-то надламывалось в нем каждый раз, когда он осознавал: люди, которые ценят его и им дорожат, помнят, кто он, помнят, кем он был. После стольких лет, проведенных внутри соломенного чучелка Красавчика Джека, тяжело было понимать, что кто-то все еще видит в пустых бусинках чучельных глаз Джона Смитса. — Пожалуйста, давай без полусонных исповедей, — Мокси пригладила волосы и отвела взгляд к приоткрытому окну. — Я никогда не считала, что ты треплешь мне нервы. Если это и происходит, то обоюдно и по предварительному согласию. Я люблю тебя, дурак, и все, что ты делаешь для меня, ценю так, словно ничего лучше в своей жизни не получала. Не стоит терзаться из-за ничего, хорошо? У тебя сейчас куда больше забот с Альмой, чем со мной. — Твоя правда. Напоминание о бывшей жене не вызвало ни тоски, ни горечи, ни обиды, ни даже ярости. Разве что усмешку: вот он, Джек, лежит под капельницей, пытается вычленить из своей головы воспоминания, а ее, как и пять лет назад, нет рядом. Пугающая, но честная закономерность. Неожиданно распахнувшаяся дверь впустила в спертое помещение свежий воздух, а вместе со свежим воздухом — аромат дорогих сигар и хорошего мужского парфюма. Фигура квалифицированного архангела в треснутых очках и нелепой шляпе присела на край койки, манерно закинула ногу на ногу, размяла пальцы, вытащила из кармана ручку с блокнотом и, широко улыбнувшись сухим лицом, заботливо поинтересовалась с британским акцентом: — Вас готовить к терапии, сэр, или к отпеванию? — К выписке, — Джек подтянулся к подушке, чтобы не заставлять Хаммерлока ютиться на краешке матраса. — Я не собираюсь занимать палату просто потому, что лишился пары сосудов в голове. Со всеми случаются нервные срывы, док, и их обычно лечат крепким алкоголем. Хаммерлок задумчиво хмыкнул и почесал подбородок. — Боюсь, если Ваш нервный срыв подвергнуть лечению алкоголем, то выбирать придется в пользу отпевания. Дорогая моя, — мужчина взял Мокси за руку, сжал ее своими ладонями и, посмотрев на нее с нежностью, которую способен выразить только взгляд гея, широко улыбнулся, — не оставишь ли двух мужчин на пару ласковых? Нам предстоит обсудить с мистером Смитсом схему лечения, которой ему придется придерживаться, если он не хочет раньше времени выйти на пенсию или отправиться в мир иной. — Не драматизируйте, доктор, — Мокси одернула руку. — Я знаю Джека лучше, чем вы. Если он выдержал сладкое прикосновение смерти к своему лобовому стеклу, скорее всего, он переживет страстный поцелуй с асфальтом. Я, конечно, вас покину, но постарайтесь не слишком долго шушукаться. Насколько я знаю, Ваши, Хаммерлок, личные беседы с пациентами порой заканчиваются бокалом вина и последующими извращениями, а я берегу это прекрасное тело для человека куда более привлекательного, чем Вы. Надменно усмехнувшись, женщина встала со стула, отряхнула юбку, взяла подмышку сумочку и вышла из палаты, на прощание смерив мужчин пренебрежительным взглядом. Мокси никогда не относилась предвзято к самому Хаммерлоку, но выработать отторжение к его природе, к несчастью, ее обязала судьба: Джек знал, что после расставания с Шанком она разучилась нежно любить мужчин, склонных спать с другими мужчинами. Это не касалось субтильных экспериментаторов вроде Риза и неисправимых распутников вроде Джека. Под раздачу попадали те, кого ей было проще всего ассоциировать с бывшим мужем, который клялся на Библии в вечной любви, был хорош в постели (как заявлял первоисточник), приносил кофе в постель, хвалился своими военным заслугами, а потом неожиданно срывался с насиженного места и сбегал в Европу с каким-то жеманным мальчиком лет двадцати. Альма и Шанк одинаково любили мальчиков лет двадцати, которые их никогда не любили, и абсолютно одинаково сбегали с ними от семейных обязательств. Должно быть, поэтому Джеку было суждено стать лучшим (и единственным) другом Мокси, а ей — его лучшей (и единственной) подругой. — Джон, — улыбка сама собой сползла с губ Хаммерлока, и, поправив очки кривым мизинцем, он снял шляпу, положил ее на нагретый Мокси стул и покачал головой, — напрасно Вы так рветесь домой. Конечно, все мои шутки про отпевание — лишь малая доля скверного чувства юмора, но, судя по прошлым случаям эмоциональной нестабильности, агрессии, переживаний, провоцировавших подобные обмороки… Скажем так. Будь я на Вашем месте, я бы сменил поле деятельности. — Но ты не на моем месте, — Джек усмехнулся. — Скажи тебе кто-нибудь, чтобы ты ушел с любимой работы, на которой ты чувствуешь себя максимально комфортно, ты бы ушел? Ты бы обменял чувство собственной значимости на осознание уязвимости? Бесполезности? Старости? Хаммерлок покачал головой. — Нет, конечно. Я и не думал о том, что Вы откажетесь от занимаемой должности, если честно. Вы слишком упертый. Я просто должен был попытаться. Это, с позволения сказать, мой врачебный долг. Мой долг. Не Ваш, — вздохнув, психиатр вновь улыбнулся, и улыбка его была настолько притворно-фальшивой, что хотелось сшить ему губы. — Расскажете, на что жалуетесь сейчас? Может быть, шумит в ушах? Виски пульсируют? Подташнивает? Джек охотно кивнул, загибая пальцы. — Еще у меня немного побаливает сердце, в голове вертятся всякие навязчивые мысли без конкретного, если не считать за конкретное тревогу, содержания… И на душе валуном лежит тоска такая, знаете, собачья, как будто я сижу на дороге, жду хозяина, а дни сочтены, потому что мое сердце подъедают черви. Черт знает, почему Джек так ухватился за историю про то, почему на самом деле умер Хатико. Должно быть, ему настолько не хватало Риза, что подсознание изо всех сил подбрасывало ему каждую связанную с ним мелочь, чтобы не расслаблялся. Хаммерлок спокойно записал показания. — Насколько мне известно, Вы уже сталкивались с таким проявлением острых нервных расстройств? — Да, раза четыре за свою жизнь, но они были скорее исключением, чем правилом: обычно у меня только в глазах темнеет, изредка хочется убивать. Мой куратор на курсах контроля агрессии говорил, что у меня от переживаний случается резкий скачок давления, который и пытается вогнать меня в могилу внезапной потерей сознания. Я вообще всю жизнь был гипертоником, артерии натянуты, как струны. — Четыре раза, говорите? — акцентировал психиатр. — Не поделитесь, по каким поводам? — Лет в двенадцать, когда меня бабуля отдубасила молотком для мяса, после скандала с матушкой моей невесты за три дня до свадьбы, пару раз после развода… Может, еще подобное и случалось, но чего не помню — того не было, значит, вот сейчас — пятый раз. — И что послужило причиной? Джек сперва колебался, не желая признаваться, что виной рецидиву был маленький безрукий мальчишка, которого ему просто не хотелось отпускать дальше длины условного поводка, но во всех вопросах, которые были прямо или косвенно связаны с психическими расстройствами, нервными болячками и нежелательными гомосексуальными отношениями, Хаммерлок был знатоком, поэтому замалчивать было нечего. В конце концов, люди, которые добрую половину своей жизни работали с психически больными субъектами, читали мысли похлеще медиумов, колдунов и гадалок. Джек драматично развел руками. — Стресс от пережитого расставания с личинкой Стронгфорка. Он уехал на три дня разбираться с нехорошей изнанкой взрослой жизни, а я перенервничал и приготовился к тому, что он уже никогда не вернется. Не то чтобы я был слишком раздосадован возможностью его никогда не увидеть, но, как я однажды сказал своей дочери, существование Риза активизирует во мне работу какого-то невидимого механизма. Смею предположить, механизм плохо отреагировал на то, что самую важную шестерню внезапно вырвали и увезли куда-то на запад. — Говоря словами куда менее витиеватыми, Вас до чертей напугала перспектива потерять объект привязанности? — Хаммерлок оторвал взгляд от блокнота и посмотрел на Джека настолько проницательно, что тому показалось самым логичным действием признаться во всех своих грехах, как перед ликом святого Петра, — Или, быть может, вожделения? Так и спелась песенка. Джек, признав поражение, поднял руки. — Два вопроса, док: откуда эта информация и стоит ли мне бояться дяди полицейского, стучащего мне в дверь с вопросом о растлении несовершеннолетних. — Нет и нет. — На первый вопрос односложный ответ не предусматривался. — Я не собираюсь раскрывать личность своего информатора, лишь скажу, что он максимально близок к первоисточнику, — Хаммерлок снял с переносицы очки и положил их в нагрудный кармашек халата; без надоевших окуляров его лицо выглядело куда живее и моложе, и из-под морщин, щетины и рытвин выглядывала смазливая мордашка очаровательного блядуна, в чьих силах некогда было залезть в трусы половине мужского населения города. — Мой информатор также осведомлен о том, что Вам, сэр, не стоит переживать насчет скорого выпуска Риза: мальчик не строил планов на побег. Скорее наоборот, был заинтересован в заземлении. Относись Джек чуть более трепетно к своему имиджу, он бы во что бы то ни стало выпытал все об этом «информаторе», вплоть до личного адреса, цвета глаз и размера нижнего белья, пусть даже путем пыток, но из-за чрезмерного количества внутривенных успокоительных, чертей в голове и неестественной (вызванной, должно быть, ударом об асфальт) чувствительности мужчина решил просто-напросто предположить личность трепла. Провести, так сказать, некоторые вычисления: по его скромным подсчетам, осведомлены о его непростых отношениях с Ризом были только Мокси и Ангел, и Мокси бы не стала делиться такой компрометирующей информацией с человеком уровня Хаммерлока даже за солидное денежное вознаграждение. Соответственно, подозрение падало на другую певчую птичку. — Меня чрезвычайно интересует, не имеет ли отношения информатор к прекрасной юной леди, спящей в Вашем кабинете? Она, кажется, также является моим кровным продолжением. — Может быть, имеет, а может быть — нет, — Хаммерлок захлопнул блокнотик. — В любом случае, меня с моим информатором связывают некоторые финансовые обязательства, которыми я не могу пренебрегать, поэтому до окончания сделки не надейтесь, что узнаете личность оного. Не думайте об этом, не занимайте голову информацией куда менее полезной, чем Вам кажется. Сейчас я в целом не рекомендовал бы Вам думать. Вам это, во-первых, не идет, а во-вторых, еще и вредит. Я настоятельно советую Вам принимать седативные, которые я на первых порах выписал Ризу, больше спать и меньше контактировать с кем-то, кто вызывает у Вас желание применить физическую силу. То есть, полагаю, с подавляющим большинством подчиненных, воспитанников и просто знакомых. — Значит ли это, что я могу вернуться на работу и просто не высовывать носа, пока голова не перестанет чудить?.. — Да, но не сразу, — Хаммерлок встал с насиженного места и поправил воротник рубашки. — Боюсь, Вам придется еще хотя бы день провести в моих владениях, но, так уж и быть, я отпущу вас к приезду Риза. С единственным условием: вы закончите всю самую важную работу до следующего понедельника, а затем выйдете на больничный, который плавно перетечет в рождественские выходные, и я не собираюсь слушать Ваши колкие замечания, нацеленные на убеждение меня в необходимости именно Вашего присутствия в «Гиперионе». Уверен, мисс Мокси не хуже Вашего справится со стадом оголтелых школьников. Разочарованно пожав плечами, Джек молча проглотил горькую пилюлю. Он настолько не любил покидать свое рабочее место, что даже перспектива получать от государства копеечку за пролеживание боков его не очень радовала, но ничего нельзя было поделать: к сожалению, его физическое и психическое здоровье говорило само за себя. Воспользовавшись траурной минутой молчания, которую Джек осознанно посвятил своему рабочему месту, Хаммерлок откашлялся, поправил часы на обожженной руке и, глядя себе под ноги, вновь подал голос: — Не в моем положении Вас корить за то, что Вы прельстились подростком; я знаю, что Вы за человек и могу с уверенностью сказать, что Вы, быть может, и бываете порой редкостным мерзавцем, но до уровня насильника дойти вряд ли сможете. Соответственно, если между Вами и мальчиком происходит что-то противозаконное, скорее всего, виновниками торжества являетесь вы оба, а потому я не имею права высказывать свои «за» и «против», а уж тем более спускать всех собак в полицейских фуражках на ваше чудное, растлевающее детей заведение. Однако по моим скромным наблюдениям, которыми я могу руководствоваться, раз уж я волей судьбы стал и его лечащим врачом, и Вашим, все это противозаконное невольно приобретает губительный эффект. Мальчик все еще время от времени терзается желанием наложить на себя руки, Вы — переживаете любое яркое событие, связанное с ним, слишком болезненно, вплоть до нервных расстройств. Увы, я осведомлен о Вашем ослином упорстве, и потому не могу просить прекратить эти нездоровые отношения. Просто не давите на себя, не давите на него, будьте осторожны с развитием событий, принимайте лекарства, следите за артериальным давлением, и жизнь преобразится так, что не узнаете. Все, кроме смерти, можно преодолеть, Джон. Удавка на шее немного ослабла, но никуда не делась: Джек чувствовал, как она тянет его на дно. Каким бы медом ни лились слова Хаммерлока, каким бы заботливым, понимающим и ответственным ни был он, как бы ни грела мысль о том, что в любой беде Джек мог обратиться к людям, которые были готовы его поддержать, все это было лишь затишьем перед бурей, преддверие которой электризовало воздух настолько долго, что волосы на голове начинали шевелиться в дьявольском танце. Нельзя было вечно скакать, как блоха, нельзя было вечно избегать проблем, позволять течению нести тебя, дохлую рыбку, все ближе и ближе к обрыву, нельзя было закрыть глаза, как в детстве, и притвориться, что ни тебя не существует для мира, ни мира с его разнообразием монстров, врагов и подлянок — для тебя. На шее болтались сразу несколько камней: Альма с ее излюбленной манерой в самый неожиданный момент выползать из-под плинтуса, чтобы нагадить под дверь, Риз, с которым никакого «долго и счастливо» попросту не могло быть, нервные срывы, проснувшийся алкоголизм, и вроде бы никто не умер и точка невозврата не была пройдена, а мелочи все равно не давали жить спокойно. Не получалось уверовать в то, что все будет в порядке, при чем не получалось на уровне физиологии, что-то все время как будто тянуло назад. Буря была близко, но никак не хотела греметь, лицемерная сука. «Что же ты будешь делать, — думал Джек, перебирая пальцами простыню, — вроде бы уже давно не мальчик, а переживаний столько, будто подхватил какую-то подростковую заразу от Риза». — Док, а можно мне таблетку какую-нибудь, чтобы уснуть? — сипло попросил Джек, потупив взгляд, как виноватый школьник, — Мне снился чертовски хороший сон. Хочется его досмотреть.

***

Несмотря на то, что Джек с самого детства упорно учился не принижать чужие проблемы, даже если на фоне туберкулеза оказывался чей-то преждевременно покинувший мир хомячок, даже если ребенок, оставленный без сладкого, возводил эту бытовую санкцию в разряд трагедии, сопоставимой лишь с обманутым доверием и раскуроченной жизнью, ему самому нередко помогало сравнение своих тяжб и лишений с чужими. Алкоголизм? Кто-то умирает в яме наркомании, избавиться от которой было куда сложнее, чем просто не браться за стакан. Автомобильная авария? Кто-то после таких же аварий, вывернув руль чуть сильнее, захлебывается кровью в кювете, чувствуя все, вплоть до капель дождя, обрушивающихся на обломки ребер, до собственной кончины. Развод? Кто-то берет на душу грех и прерывает жизнь неверного партнера в страхе потерять вместе с семьей свою идентичность, а затем и со своей жизнью прощается, не понимая, какой в ней мог быть смысл. Нервный срыв?.. О, в логове Хаммерлока было куда больше людей, которые мечтали заполучить нервный срыв в обмен на все то, что они на самом деле переживали. Джек никогда не стремился увидеть кухню психиатра «изнутри», но, очутившись в гуще событий, творящихся в головах людей, которые были куда менее приспособлены к реальности, чем он и даже Риз, он уже не мог избавиться от своих переживаний. Его подсознательно привлекали искореженные души, а страдания их, медленно вытекающие из надтреснувших черепов, как-то очень уж ладно заполняли трещины его собственного подсознания; Джек буквально чувствовал, как становится сильнее, терпеливее, умнее и здоровей, проводя свободное время в компании психов, играя с ними в шашки, обсуждая погоду, делясь своим йогуртом. Что уж поделать, ему нравилось стоять посреди свинарника, будучи облаченным в сияющие доспехи. Нарциссизм грел его мелочную душу. Давал ему причину заботиться о себе. Обеспечивал поводом «не стать таким, как». Ему не было стыдно находить в душевно больных страдальцах примеры того, до чего нельзя себя доводить, и уж тем более он не испытывал угрызений совести, открыто насмехаясь над их невидимыми тараканами. Он понимал, что, скорее всего, знай он об их тяжелых жизненных историях, как было, например, с его воспитанниками, у него бы не вышло с такой простотой журить отчаявшихся за их слабости, но он их не знал. И не стремился узнать. Ему не хотелось заводить друзей, ему хотелось воспользоваться моментом, чтобы настроить себя на нужный лад. В родные пенаты Красавчик возвращался в состоянии сильнейшей мотивации. Он еще не знал, что и как ему нужно было сделать, чтобы наконец в его дверь постучалось душевное удовлетворение, а не гипертония с последующими обмороками, но он точно знал, что и как ему полагалось в качестве приза за старания. Подчиненные ни с того ни с сего воспрянули духом, стоило только Джеку поощрить своей кирпичной миной их энергичные кивки и лицемерную заинтересованность. Таких широких улыбок он еще ни разу в своей жизни не видел, поскольку предполагал, что действительно веским поводом для торжества станут только его похороны. Все, от уборщицы до бухгалтера, его как будто внезапно полюбили, и он прекрасно понимал, почему. Каким бы он ни был человеком и как бы он ни обращался со своими работниками, без него «Гиперион» не представлял из себя ничего, кроме горстки неудачливых преподавателей, безынициативных клерков и незаинтересованных в своей работе врачей. Все они ели из одной лохани, все они заправляли машины на одну и ту же зарплату; не будь Джека, весь этот карточный домик, идеальный в своей омерзительности, давно бы посыпался, потому что никто, кроме потерявшего все ничтожества, не сумел бы позаботиться о потерявших все ничтожествах. Все это чудесно понимали и не торопились хоронить начальника. В конце концов, лучше уж жестокий, но хорошо знакомый тиран, чем темная лошадка, которая придет на его место отнюдь не ради того, чтобы с тем же простодушием прощать прогулы и недостачи. Он уже успел позабыть, что просил Мокси поделиться с Ризом подробности постыдного переезда в больничную палату, поэтому сперва немного удивился, одним прекрасным утром обнаружив перепуганного подростка с распахнутыми глазами у дверей своего кабинета. Тот бросился на него с однорукими объятьями, на удивление крепкими, и Джеку пришлось дружелюбно похлопать ребенка по спине, чтобы он внезапно не решил, что его без пяти минут любовник одной ногой стоял в могиле. Всячески ограждая себя от признания, он, тем не менее, был счастлив видеть его и чувствовать льнувшее к телу податливое существо. В стационаре психиатрической клиники было несколько… Тоскливо. — Я, конечно, просто ударился головой, но мне не станет лучше, если ты продолжишь меня душить, тыковка, — усмехнулся Джек, отстраняясь от Риза. Тот картинно шмыгнул носом и потупил взгляд, настойчиво скрывая в нем дьявольские искорки задора. — Вы же понимаете, что я теперь никуда не уеду, правда? Я доверяю Мокси и все такое, но хочется все-таки быть непосредственным свидетелем Ваших нелепых падений на землю. Джек ударил его кулаком в обрубок плеча. — Еще одна шутка на эту тему, и я лично позабочусь о том, чтобы тебя сюда больше не пустили, понял? Воровато осмотревшись по сторонам и обнаружив таким образом некоторое количество снующих туда-сюда прилежных работников, активизировавшихся в присутствии начальника, Джек схватил мальчишку за воротник и затащил в свой кабинет, не дав тому и рта раскрыть. Оказавшись в помещении наедине друг с другом, они как-то совсем уж нелепо, зато до тошноты искренне, столкнулись зубами, превратили боль от столкновения в сладость поцелуя, на пару секунд превратившись в один, смятый силой химического притяжения в бесформенную груду любви, организм, и, прервавшись, несколько минут смотрели полупустыми глазами друг в друга, как в бездонный колодец, не моргая и затаив дыхание. — Я скучал. — Я тоже. — Я понял это по тому, как Вы пожаловались мне на жизнь устами Мокси, — Риз тихо хихикнул и поправил ослабший галстук на шее Джека. — Вы обычно пытаетесь делать вид, что бессмертны и неуязвимы, во всяком случае, если трезвы, а тут внезапно огорошили новостью о том, что слегли с нервным срывом. Вроде мелочь, сам, было дело, падал в обмороки, а все равно как-то… — Не обольщайся, — прервал его мужчина, опасаясь услышать еще больше слов жалости и сопереживания, на которые он никогда не умел реагировать. — Мой организм всегда был мудаком, не ты сделал его таким. Риз поджал губы и цыкнул, покачав головой, но ничего не ответил. Джек все еще остервенело боролся с собой, не желал признавать очевидное, но глубоко в душе давно принял поражение: какая-то часть его, при чем довольно внушительная, Риза любила, и никакого представления о том, что с этой любовью делать, куда ее засунуть и каким образом сохранить, если ее вообще нужно было сохранять, никто из них не представлял. Спроси Джек у Риза, что им делать, был бы ответ вразумительным? Логичным? Обдуманным? Нет. Навряд ли из ребенка вообще можно было вытащить что-то кроме «мы можем попробовать встречаться», но сложность ситуации заключалась в том, что они вроде бы и так встречались, все прекрасно понимали и принимали, даже свидетели их постыдных попыток имелись, а отношений как таковых даже на горизонте не виделось. Джек и не хотел их видеть, на самом деле, слишком уж опасно было позволять чему-то столь липкому, вязкому, ядовитому и тяжело выводимому застилать глаза.  — Как прошли судебные разбирательства? — дабы разбавить неловкость тишины, поинтересовался Джек. Риз пожал плечами. — Неплохо. Отец, конечно, пообещал нанести маме визит, пока меня не будет дома, но она все предусмотрела и решила перебраться к брату до нового года. Он, конечно, на каменную стену мало похож, но хотя бы не пьет, да и отец о его местоположении не осведомлен. И… Да, она оставила меня здесь. Сказала, что мне будет лучше продолжить лечение под присмотром специалистов. — Неужели? — прыснул Джек, — Так и сказала? Риз яростно затряс головой, изображая высшую степень искренности, но Красавчик прекрасно знал, что ни один родитель, даже самый недалекий, не оставил бы своего ребенка в этом серпентарии, если бы испытывал по отношению к нему хотя бы одно положительное чувство. — А если серьезно? Подросток тяжело вздохнул и поднял глаза к потолку. — Я сказал, что влюбился в Вашу дочь, и мне нужно время, чтобы, ну… — он сделал пару непонятных движений пальцами, вероятно, пытаясь визуализировать то, на что ему было нужно время. — Подбить к ней клинья. — А на самом деле, тебе нужно время, чтобы подбить клинья ко мне? — Нет, мне нужно, чтобы их ко мне подбили Вы. Джек водрузил свою медвежью лапу на вихрастую макушку и взъерошил русые волосы, мягкие, как зефирные облачка. Мальчик прикрыл глаза, нежась, как кот, нежащийся в объятьях солнечных лучей, и, неохотно разлепив губы, произнес полушепотом: — Если честно, я правда волнуюсь за Вас. Сейчас, когда я вижу, что Вы в порядке, я могу шутить на любые темы, но ни одна моя колкость не изменит того факта, что я хотел сорваться с места и приехать сразу же после звонка Мокси. Я беспокоюсь о Вашем здоровье, сэр. И о Вас в целом. И о… Нас? Я могу говорить «нас»? — Ну, слово вроде бы не запретное, говори, раз хочешь. Закатив глаза, Риз сконструировал на лице настолько кислую мину, что, ощутив во рту привкус лимона, Джек проглотил слюну. — Хватит паясничать, я пытаюсь добиться слов о том, что мы находимся в отношениях. — Я не могу находиться в отношениях с тем, кто не соглашался на отношения со мной, — парировал Джек. — Как же я могу согласиться встречаться с тем, кто мне ничего не предлагал? — Так ты все-таки ждешь, что я предложу тебе встречаться? — Да, Джек! — взвизгнул Риз, стукнув Джека по затылку расслабленной ладонью. — Я, черт возьми, жду именно этого! Сведя брови к переносице, Джек притворился, что тщательно обдумывает предложение сделать предложение, и, в конце концов хмыкнув с высшей долей серьезности, покосился на Риза и кокетливо ему подмигнул. — Твоя матушка здесь? Если нет, то мы могли бы… Разобраться с этим маленьким вопросом. — Моя матушка здесь, но Мокси повела ее пить чай, — Риз перенял кокетливость Джека и, не менее игриво погладив его рукой по животу, уперся ладонью в грудь. — И все равно мы не будем обсуждать это в той манере, которая интересует тебя. У тебя давление. У меня — склонность терять непредвзятость, когда мы начинаем взаимодействовать особым образом. Мы сварим кофе, включим радио, возьмем по сигаретке и решим все так, как это делают цивилизованные люди, иначе я подумаю над тем, чтобы провести Рождество с дядюшкой Томасом. По рукам? Джек прекрасно понимал, что Риз никуда не уедет, даже если они ни с чем не разберутся, но внушительный жизненный опыт подсказывал ему, что все (даже он, любитель держаться подальше от темы отношений) выиграют, если они наконец перестанут ходить вокруг да около. Да, Риз был ребенком, да, Джек был старше его больше чем вдвое, но это не мешало им целоваться, лапать друг друга, требовать какой-никакой верности и тратить личное свободное время на совместный досуг. Пора было перестать бояться ярлыков, раз уж они приносили удовольствие человеку, в наличии которого в своей жизни Джек был более чем заинтересован. В конце концов, споры были противопоказаны его сосудам. — По рукам, манипулятор.