Укрощение строптивого

— Так у тебя кто-то есть? Господи Боже. Нет, Джек не особо хотел знать, что натолкнуло Нишу на эту мысль. В змеином клубке, которым он заведовал треть своей жизни, было заведено определенным образом: если кто-то один пачкает белье, десятки других начинают это белье раскапывать, при чем настолько стремительно и неумолимо, что отследить первопричину появления белья на публике становилось невозможно. Джека в целом редко заботили причины появления над его головой висящего на конском волосе Дамоклова меча. Джек молил всех богов, чтобы его ударил сердечный приступ. Он прислушивался к себе, нащупывал внутри своей головы колючий шарик нервных узелков, сплетающихся в головокружение и тревогу, он ждал, выискивал на обратной стороне глазниц, в трещинах черепа, в зыбких пустотах зрачков то тяжелое, то нелепое, то жалкое, что всего несколько дней назад погрузило его в небытие нервным срывом, но не мог найти. Он был спокоен, как сытый удав. Ни единый волосок на его руке не колыхнулся, ни единый мускул не дрогнул, ни единая мысль не проскочила в голове, когда он, беззаботно ухмыльнувшись, выплюнул Нише в лицо то, что не должен был выплевывать: — Да. Иногда лучше держать язык за зубами, но до чего приятно было высказать то, что уже замусолило до дыр подсознание. У него кто-то был. Кто-то весьма конкретный, определенный, осязаемый, почти полноценный, и доказательством этой неожиданной принадлежности служил диалог, завершившийся всего за день до этого внезапного перевоплощения хорошей охранницы в ревнивую стерву. Диалог закончился… Ничем, на самом деле. Просто как-то так вышло, что Джек и Риз теперь могли обоюдно считать себя парой. Под воздействием седативных Джек не запомнил подробностей; куда интереснее его мозгу было генерировать миллиарды возможностей, бескрайние пути дальнейшего развития «отношений», в которые Джек немножко не по своей воле оказался втянут. Джек и Риз относились к идее отношений по-своему: в то время как Риз, очевидно, грезил мечтой обзавестись своим единственным и неповторимым рыцарем, выполняющим роль каменной стены, в которую можно было плакать и бубнить о желании выпить какао с зефирками, Джек подходил к перспективе «официальных встречашек» с меркантильной и абсолютно отвратительной точки зрения, которая предполагала, что у него будет легальная возможность давить на Риза и запрашивать его остаться до весеннего выпуска, а также всячески развращать ребенка, выращивая себе своеобразную версию секс-игрушки. Но Нише об этом знать было необязательно. Да она и не знала, судя по всему. — Ты снова это делаешь? — Ниша поджала губы и сморщила нос, демонстрируя свое заведомое отвращение ко всему, что скажет Джек. — Каждый чертов раз ты делаешь вид, что я тебе нужна, а потом неожиданно находишь юбку покороче. Что с тобой не так, Смитс? Ты хочешь вывести меня из себя или проверить, насколько сильно мне дорог твой член? Если первое, то у тебя чудно выходит. Если второе, то, поверь, не настолько дорог, чтобы я цеплялась за него из года в год, надеясь, что однажды ты останешься со мной навсегда. Половину ее пламенной речи Джек пропустил мимо ушей. Он знал все это и без ее напоминаний: бла-бла, он мудак, бла-бла, снова меняет шило на мыло, бла-бла, разбежится с новой пассией и снова придет прятать лицо между ног Ниши, бла-бла. К сожалению для них обоих, это повторялось уже далеко не первый раз, и Джек ничего не мог с этим поделать. Его влекло к Нише, как магнитом, но магнит каждый раз оказывался недостаточно мощным для того, чтобы поставить в честь его притяжения тотем и плясать вокруг него, днями и ночами восхваляя порочную связь двух тел и пламенное танго двух сердец. Джеку вообще казалось, что женщин в его жизни в последнее время стало как-то чересчур много, причем настолько много, что от одного их вида в горле вставал ком, и тут уж в ход шла философия нетрадиционных отношений, однажды высказанная Мокси за бокалом Шардоне на пустой желудок. Она говорила: «Когда в твоей жизни появляется интерес твоего пола, — на тот момент в ее жизни таким интересом была Скарлетт, — ты внезапно для себя осознаешь, что все те, кого ты ранее считал привлекательными, не особо тебе интересны; мне вот начало казаться, что женщины понимают меня лучше, что их рукам, их губам, их бедрам проще доверить себя, что перед ними легче вывернуть душу, зная, что в нее никто не нагадит, с ними проще говорить ни о чем и, самое главное, проще молчать». Джек был далек от философии, но кое-что разделял. Он действительно чувствовал, что ему понятнее и проще с Ризом, даже если тот был глупым и маленьким, чем с Нишей, даже если она была умной и опытной. Джек не особо-то хотел ставить на себе клеймо «гея», потому что не верил в то, что полярность такого плана существовала (в его представлении существовала только временная дурь, на которую он и подсел с легкой руки своего маленького строптивого обольстителя), однако что-то невидимое, подобное тоненькой ниточке, связывало его с Ризом и не давало связаться с кем-то кроме него. Странное чувство «избранности» поселилось у него в голове, и Джека это забавляло. Не каждый день чувствуешь себя избранным потому, что хочешь трахнуть мальчишку. — Тебя так задевает то, что я все время нахожу кого-то лучше тебя, — Джек покрутил в руках ручку, которой только что заполнял бланк, — или то, что ты всегда оказываешься хуже кого-то другого? Признаться честно, мне и самому эти игры в кошки-мышки немного надоели. Я каждый раз даю тебе шанс и каждый раз думаю, что… Ниша пнула кресло. Хорошо пнула. Смачно. Так, что оно повалилось на бок. Ниша в принципе очень любила размахивать ногами, когда дело доходило до семейной склоки, а с ее характером любая склока, даже если это была потасовка в баре, завязавшаяся между людьми, которых она отродясь не знала, превращалась в семейную. Воспоминания о тяжелом детстве не позволяли Нише переступить через себя и научиться решать конфликты по-человечески, диалогом или сухими кулаками, не прибегая к слезливым воплям вперемешку с припадками желания продемонстрировать каратэ. Ее мать воспитала ее жестоким манипулятором, который мог схватить за яйца достаточно крепко, чтобы изо всех щелей посыпались извинения, но Джек был не из тех, кого заставить извиняться могли боль или моральное унижение, он и сам воспитывался на помойке, где его никто не хотел погладить по голове, что уж говорить о желании научить общаться с людьми. Сталкиваться лбами было забавно, но ни у Ниши, ни у Джека череп не крошился, и это приводило к… Этому. Семейным. Склокам. — Даже и не думай, что заставишь меня чувствовать себя виноватой за то, что ты, неблагодарный, эгоистичный кусок дерьма, вечно выбираешь каких-то шалав вместо меня! — не менее яростно толкнув коленом стол, вскрикнула Ниша, скалясь, как голодная гиена, — Ты ненасытен, Джек. Тебе было мало твоей жены, тебе было мало Мокси, меня, десятков безымянных девочек, которых каждый из нас видел по одному разу в своей жизни, тебе всегда будет мало! Кто она, м? Кто-то из местных? Работница или, может быть, воспитанница? Или какая-нибудь шлюха из «Пандоры»? Джек оставался непреклонным. Истерик в его жизни хватало. Он с удовольствием мог пережить еще одну, тем более, что таблетки, выделенные Ризом, заполняли все мерзкие бреши внутри его нервной системы. Даже дышать становилось легче. Выслушивая слово за словом, он все меньше чувствовал себя виноватым, а за спиной все проще раскрывались крылья: она обвиняла его в том, что он гуляет по девкам, а он-то гулял по мальчикам. Обвинения, фактически, беспочвенны. Не имеют силы. Значит, он и сам по себе чист. Бабуля учила всегда трактовать чужие права в свою пользу. — Тебе назвать имя? Или ты хочешь сразу получить фоторобот? — праздно поинтересовался мужчина, занося над документом печать. Работа оставалась работой. Сами себя близнецы Калипсо на постоянное пребывание не оформили бы. Кинувшись вперед раненым гепардом, Ниша выбила печать из рук Джека и, схватив его за галстук, притянула к себе, навалившись грудью на многострадальный стол. Проследив за печатью, печально разбивающейся о бетонную стену, Джек перевел взгляд на бушующую любовницу и невольно вспомнил, как на том же столе не так давно стонал нашкодивший Риз, и сердце его наполнилось садистской радостью. Риз определенно выглядел эстетичнее поверх лакированного темного дерева, чем Ниша — его бледная кожа куда приятнее резонировала с чернотой гладкой поверхности стола. — Ты обещал провести со мной время, Джек. Знаешь, как давно? Две недели назад. Две ебучих недели назад! — мотыляла его из стороны в сторону Ниша, — Ты вообще понимаешь, как опасно давать шанс женщине с оружием и как глупо его отбирать? Я могу прострелить твою пустую голову прямо сейчас, и ты, блять, будешь мне благодарен за своевременное избавление от старческого маразма! Джек нехорошо усмехнулся и развел руками. — Сделай это, — сорвалось с его губ настолько спокойно, словно он не понимал, что Нише на самом деле ничего не стоило пустить ему пулю промеж глаз, если она этого действительно захочет. — Реши все свои проблемы, раз уж тебе кажется, что их создаю я. На самом деле, он прекрасно знал, с какой непревзойденной легкостью эта женщина могла убить человека. На ней висел как минимум один труп, труп ее родной матери, и, пусть она сама вышла сухой из воды, никто не отрицал, что холодный, металлический блеск, присущий лишь маньякам и преступникам, время от времени посещал ее пронзительный взгляд. Джек не собирался отрицать наличие опасности, нависшей над его головой, но упорно отказывался понимать, почему вдруг из банальной ссоры на почве ревности выросла угроза жизни. Что заслуживающего пули он, если подумать, сделал? Предпочел Нише другого человека? Да, быть может, не совсем целесообразно было обвинять в этом ее, — в конце концов, ответственности за чужое мудачество она не несла, но, тем не менее, Джек не был бесценным сокровищем, сияние которого ничто не могло перекрыть. Он знал, что Ниша не оставалась надолго одна, ее просто-напросто не удавалось поймать на том, что она сама (она, а не Джек) считала «изменой». Так в чем была его вина? В том, что он иногда менял предпочтения? Или в том, что, в отличие от нее, у него хуже удавалось скрывать перемены? К счастью, у Ниши оказалась тонка кишка. Вместо того, чтобы застрелить любовника, она отвесила ему пощечину, оставив на память пару царапин поверх выступающей скулы, смела весь хлам со стола и, смерив Джека презрительным взглядом, удалилась, не забыв оглушительно хлопнуть дверью. Вслед за ней ворвалась Мокси, нелепо разинув глаза и рот, как резиновая кукла. — Что у вас произошло? — спросила она, растерянно осматривая валяющиеся на полу документы, — Неужели я не могу отлучиться буквально на пять минут? Джек поднял на нее усталый взгляд и, тяжело вздохнув, откинулся на спинку кресла. Его подсознание все еще молчало, не выдавая ничего, что можно было бы с дуру принять за нервный срыв. Ему было попросту наплевать на все произошедшее, и одновременно с глубоким удовлетворением собственным безразличием Джек хотел верить, что виной оному были именно таблетки, а не его собственный скверный характер, не предполагающий жалости. — Маленькое недопонимание. Принеси мне новую печать. И уберись тут, пока меня не будет.

***

У Вона был замечательный отец. Такими отцами можно было завлекать людей всех возрастов и размеров в чудесную страну под названием «детство»: он был улыбчивым, добрым, выглядел весьма интеллигентно, располагал к себе, и, будь у Джека такой отец, он бы, должно быть, все-таки сделал карьеру честного офисного клерка, отрицающего сам факт финансовых махинаций, коррупции и подкупа. Но у Джека не было отца, поэтому как-то не срослось. Когда, порядочно опоздав из-за нежданной истерики некогда любимой женщины, Джек все-таки причалил к тридцать восьмой комнате, в ней уже давно заседали с чрезвычайно важным обсуждением дальнейших планов на жизнь Вон, его отец и Риз. — Прошу извинить меня за задержку, джентльмены, — посмел извиниться Джек, врываясь в комнату, едва не снимая с петель хлипкую дверь и обрушиваясь, не особо думая, на кровать рядом с Ризом, — возникли некоторые накладки, однако больше меня ничто не должно потревожить. Как обстоят дела со сборкой чемодана? Обнаружили нечто новое для себя? — Нет, сэр, — ответил улыбчивый мужчина. — Кажется, абсолютно все, что было нами упаковано, принадлежало Вону с тех самых пор, как я его сюда отправил. Если и было что-то незаконно присвоенное, то он это хорошенько скрыл. «Ну и где, бля, мой галстук?» — подумал Джек. Загадка никак не хотела разгадываться. — С Вами все хорошо? — поинтересовался Риз, ненароком коснувшись пальцами щеки Джека, умело симулируя праздное любопытство, — Вас, кажется… Кошка поцарапала. — Со мной все просто замечательно, — ответил Джек сквозь зубы и скинул руку Риза со своего лица, побоявшись, что прикосновение затянется и в глазах сторонних наблюдателей начнет выглядеть неподобающе. — Случайно упал лицом в женские терзания. К слову о терзаниях: Вон, как проходит моральная подготовка к расставанию с лучшим другом? Уже хочешь запихнуть Риза в пустой чемодан и забрать домой в качестве милой зверушки? — Если честно, очень хочу, сэр, — кротко вымолвил Вон, поглядывая то на Риза, то на Джека, то на своего лучезарного располагающего папашу. — Но нам ведь можно будет видеться, когда Риз выпустится, правда? Джек хихикнул, Риз его поддержал. — Дорогой мой, я, увы, являюсь гегемоном одного-единственного «Гипериона», никак не целого города. В условиях самостоятельной жизни вы оба сможете сделать все, что только душа пожелает, и я не посмею вам запретить. Главное, чтобы ваши родители не были против, остальное — приложится. Вон энергично закивал, его отец принялся убеждать Джека и Риза, попутно отшучиваясь, что ничего страшного не произойдет, если мальчики продолжат общаться. Джек не слушал. Джек, заведя руку за спину Риза, настырно лез ему под футболку и обводил кончиками пальцев выступающие позвонки, время от времени позволяя себе сползти к пояснице. По хребту позли маленькими бугорками шустрые мурашки. Эмоциональные последствия «общения» с Нишей давали о себе знать, и Джеку, чтобы не чувствовать себя несколько разбитым, видимо, требовалось прикоснуться к чему-то прекрасному. Под руку попала юношеская спина. — От нас еще что-нибудь требуется? — поинтересовался гордый отец, внимательно следящий за физиономией Джека живыми мышиными глазками, сверкающими по ту сторону толстых линз. Джек развел руками. — Если только попрощаться. С остальным вы, я думаю, как-нибудь сами справитесь. Не забудьте только подписать необходимую бумажку у Мокси; где найти ее, и Мокси, и бумажку, Вон знает. Затем последовало пять минут объятий, рукопожатий, обещаний всегда быть лучшими друзьями, и, как только мишуру расставания и галдеж счастливая семья забрала с собой, Риз и Джек остались наедине. Риз бессознательно царапал один из своих нежных розовых рубцов на бедре, задумчиво глядя на дверь, жевал губу и выглядел настолько несчастным, что Джек, не до конца осознавая глубину порыва, накрыл ладонью его руку и покачал головой. — Прекращай себя мучить. — Вы про это, — Риз кивнул на расцарапанный рубец, — или про Вона? — И про то, и про другое. Иначе оторву и руку, и голову. Будут лежать у меня в шкафу, пока не сгниют. Риз поморщился. — Мерзко. — Ты не менее мерзкие вещи делаешь со своим психическим состоянием, тыковка. Вздохнув, Риз повернулся затылком к подушке, лег и развел в стороны согнутые в коленях ноги так, чтобы Джек фактически оказался между ними. Бросив беглый взгляд на промелькнувшие перед его лицом конечности, мужчина взял ту, что пострадала от спонтанного членовредительства, положил себе на колени и погладил покрасневший рубец, успокаивая раздраженную кожу. Он заслуживал рук, что способны были утешить и приласкать, и пусть Джек не рассчитывал на то, чтобы стать безвременным спонсором этой глупой, неестественной нежности, уделить мальчику пару секунд он мог и хотел. С тех пор, как Риз начал лечиться, он с каждым днем справлялся все лучше и лучше, и даже понимание того, что мальчик навсегда останется полосатым, как котенок, не умаляло заслуг, которые оказали им в нелегком деле реабилитации Хаммерлок и Джейни. Задумчиво поглаживая бугристую светлую кожу, Джек думал о том, что его жизнь уже слишком давно не сосредотачивалась вокруг таких маленьких радостей, как чье-то тепло, вьющееся китайским шелком под пальцем и пара задумчивых глаз, изучающих его с благоговейным трепетом. С возрастом у него появился своеобразный фетиш на покой. — Хотите меня? Ага. «Покой». Джек задержал руку на ноге Риза, лениво повернул голову к мальчику и, окинув его взглядом, подметившим и покрасневшие щеки, и влажные губы, и доверчиво открытое горло, и растрепавшиеся по подушке волосы, направил руку к внутренней стороне бедра, нежной, уязвимой, податливой и горячей. Риз зажмурился, прикусил губу и развел ноги шире. — Да. Иногда лучше держать язык за зубами. Еще не до конца осознав серьезность своего порыва, Джек, примостившись между ног Риза так, чтобы тоненькие ступни мальчика игриво зацепились за его бедра, навис над его тщедушным тельцем и поцеловал расслабленные губы. Риз ответил быстро, оживленно, с отдачей голодного напуганного зверька, так, как редко отвечали даже самые страстные любовницы, и по тому, как парнишку тряхнуло, стоило только их языкам коснуться друг друга, Джек понял: он был в отчаянии. Всякий, кто надеялся разделить постель с другим человеком, руководствовался определенными мотивами, будь они весьма банальными, как, например, простое влечение, или до одури странными. Судя по тому, как Риза колошматило от самого факта поцелуя, как отчаянно и нежно он прижимался к Джеку, прогибаясь в спине, лишь бы ребрами чувствовать его живот, как крепко сжимались его тоненькие, дрожащие ножки вокруг пояса мужчины, Риз чувствовал себя нелюбимым большую часть своей жизни, и отчаяние, выросшее из безответности, породило страсть, познать которую не мог ни один человек, в чьей жизни хватало счастья и любви. Страсть, которую не мог познать сам Джек, каким бы опытом он ни располагал. Маленький мотылек наивно тянулся к свету, но свет его обжигал — с таким же упоением Риз плавился в руках человека, который не стоил волоса с его головы. — Ты колешься, — выдохнул Джек в раскрасневшиеся, припухшие мягкие губы. Зацелованными они выглядели совсем как девчачьи. — У меня растут усы, — гордо ответил Риз, откинув голову на подушку. Джек торопливо поцеловал выступающий бугорок его вибрирующей тяжелым дыханием гортани. — Ты их сбреешь, иначе мы расстанемся. Насладившись гримасой шуточного разочарования на смазливом зардевшемся личике, которому на удивление хватало артистизма демонстрировать что-то кроме смущения, Джек приподнял футболку мальчишки и припал губами к ямочке между ключиц, и, даже если бы Риз захотел возразить, всеми силами защищая свои новорожденные усы, у него бы не вышло — поперек горла встал короткий жалобный всхлип, который должен был закончиться стоном, но застрял между зубами, прикусивших губу. Риз положил ладонь на затылок мужчины, зарылся пальцами в его волосы и, растрепав их, бессознательно промурлыкал что-то нечленораздельное, отдаленно напоминающее набившее оскомину «я люблю тебя». Джек лучше прочих знал, что Риз его любит, отвечать тем же не планировал, но и кривиться при каждом упоминании этого чувства перестал. Оно тешило его воспаленное самолюбие, согревало ночами, привносило в жизнь новые краски, но постепенно прожигало дыру в груди чувством стыда за ограниченность эмоциональных резервов, которые не позволяли ему поделиться с Ризом чем-то хотя бы отдаленно похожим на то нежное, искреннее и почти невинное, что сам Риз ему отдавал. Складывалось впечатление, будто Джек был саранчой: пожирал, набивал брюхо, выедал все, что повкуснее, оставлял от влюбленного мальчика пустое место и радовался тому, что никому, кроме него, не досталось, но это было не так. Он бы, может, и хотел забросить чувство бумерангом, но как-то не получалось: и бумеранг летел косо, и руки были тысячу раз переломаны, и чувство, пропущенное через мясорубку его собственного подсознания, принимало совсем уж не товарный вид. Пусть Риз его любит, пока может, раз уж в обе стороны не получалось. Быть может, у него был шанс как-то исправить эту ситуацию. Покусывая Риза то тут то там сухими, агрессивными поцелуями, Джек забрался на узенькую скрипящую кровать с ногами, удосужившись только ботинки с себя стянуть, скинул со своих бедер икры Риза и принялся его раздевать, невзирая на панически похлопывающую его плечи и спину ладошку. Вполне вероятно, что Риз рассчитывал на более продолжительный период невинных приставаний друг к другу, но не в характере Джека было долго возиться с одеждой человека, которого он планировал поиметь — для него взаимные приставания не несли никакой смысловой нагрузки, пока оба были одеты. Ценность тряпок многократно переоценивалась веками, хотя на самом деле они имели только одно свойство: свойство прятать под собой все самое важное. Джек долго ждал момента, когда желаемое станет действительным, долго цыкал на судьбу, предвкушал, планировал, и, получив в качестве приза за свое ангельское терпение его, Риза, собирался насладиться трофеем так, как того желала его извращенная натура. В том, чтобы смотреть и не трогать, оценивающим взглядом скользить по изнывающему, изголодавшемуся до ответной ласки телу, провоцировать настолько пассивно, чтобы ни в чем, кроме бездействия, его было не упрекнуть, заключалась эссенция взвешенных, обдуманных, хоть и немного садистских прелюдий. В конце концов, никто не ставил себе цели «перепихнуться по-быстрому в общественном туалете», у них, вроде как, была любовь. Ну, или как-то так. Оставив Риза, смущенно сводящего ноги и покусывающего и без того короткие ногти на единственной руке, в неглиже, Джек на пару минут превратился в немого наблюдателя, голодного до зрелищ эстета. То, как Риз вел себя под его настойчивым взглядом, как он нервничал, не находил себе места, как будто боялся быть осмеянным, непонятым, не принятым или отвергнутым, было очаровательно и, самое главное, полностью соответствовало представлениям Джека о том, каким должен быть их первый раз. Наконец у него было время присмотреться и оценить Риза подобающим образом. У него было чудесно сложенное для мальчика его возраста тело, поджарое, сухое, бугрящееся выступающими ребрами и подвздошными косточками, и, несмотря даже на спонтанно проявляющееся желание насильно откормить мальчишку, Джек был чертовски доволен тем, что именно ему достался этот суповой набор. Задумчиво погладив острую коленку, мужчина как будто ненароком отвел ногу парнишки в сторону, открывая себе вид на его промежность, а вместе с тем — на множество заманчивых перспектив. Однако, не воспользовавшись ни одной из представившихся возможностей, Джек подхватил дрожащую изрубцованную конечность за ступню и, не отводя глаз от растерянной мордашки Риза, мягко коснулся губами выступающей лодыжки. Подросток, зажмурившись, жалобно свел брови к переносице и пискнул, инстинктивно приподняв бедра. — Что Вы… — Риз глубоко вдохнул и выдохнул, сметая рассыпавшиеся по подсознанию слова в одну кучу. — Что Вы делаете?.. Джек закинул на свое плечо стопу Риза и заботливо погладил внутреннюю сторону его бедра, умышленно пощекотав тонкую кожу ногтями. — Пытаюсь дать тебе понять, что в мои планы не входит затрахивание тебя до полусмерти прямо на этом матрасе, — мужчина усмехнулся, глядя на то, как очаровательно Риз морщит носик. — Может быть, обойдемся небольшим унижением, но только потому, что мне, чтобы завестись, не хватит банальных прикосновений к себе. Поймав камень, брошенный в свой огород, Риз стыдливо подтянул к себе второе колено, но Джек и его поймал на полпути. — Нечего зажиматься, — сказал он Ризу, легонько шлепнув того по ягодице. — Если ты думаешь, что я впервые вижу, как у кого-то встает на сам факт моего присутствия, то ты ошибаешься. На самом деле, Риз бы не ошибся, потому что Джек обычно не заглядывал в штаны мужской половине населения, а потому мог только предполагать, что кто-то любил его до колик в животике, но нельзя было давать Ризу повод почувствовать себя глупым только из-за того, что его возбуждает Джек сам по себе. Он, конечно, был глупым, но разве же это имело значение в шестнадцать лет, когда глупость все еще воспринимается как детская наивность вперемешку с очарованием? Ласково погладив низ живота Риза тыльной стороной ладони, как будто тот был маленьким нуждающимся в прикосновениях щенком, Джек накрыл ладонью его член и, едва надавливая, погладил кончиком большого пальца одну из проступивших вен. Невыразительно промямлив что-то на одном ему понятном языке неудовлетворенного ребенка, Риз уронил голову на подушку и обрушил на лицо руку, спрятавшись в сгибе локтя от пытливых взглядов Джека и собственного смущения. Не то чтобы Джеку было нужно его лицо, чтобы продолжать — коротенькие возбужденные вздохи, как награда за не такие уж внушительные труды, все равно срывались с плотно сжатых губ. Он медленно, размеренно водил рукой по стволу, поглаживал чувствительную головку, временами поглядывая на то, как неосознанно Риз двигает бедрами навстречу его ладони, бесконтрольно расчерчивал ногтями свободной руки живот мальчика и ждал, когда тот расслабится достаточно для чего-то более увлекательного для них обоих, чем сухие ласки рукой. Оставалось только поражаться тому, сколько эмоций у Риза вызывали легкие прикосновения, едва ли заслуживающие нервно сжимающихся на наволочке пальцев и подрагивающих коленок. — Ты ведешь себя так, как будто… — Замолчи… — …прямо сейчас кончишь. — Замолчи! Риз импульсивно попытался замахнуться ватной ногой и ударить Джека по голове, но тот, зычно рассмеявшись, отмахнулся от летящей в него конечности, как от назойливого жука и, сплюнув в ладонь, продолжил свое грязное дело, ускорив темп и усилив хватку. Он знал, что мальчику вряд ли хватит пары движений ладонью, да и контролировать свои порывы умел чудесно, но, давно позабыв, какими бывали чувствительные девственники с их трясущимися поджилками, полыхающими от смущения ушами и резкими, ломаными движениями, Джек откровенно наслаждался чужими страданиями. Похабно лизнув нижнюю губу, мужчина наклонился к животу своего глупого воспитанника и, опасной близостью своего лица к его члену спровоцировав на еще одно взволнованное «ох», поцеловал впадинку пупка. Риз рефлекторно втянул и без того впалый живот, чем Джек незамедлительно воспользовался, торопливо прикусив внутренний уголок выступивших ребер. — Ты… — Риз энергично помотал головой, как будто хотел избавиться от горячки. — Ты планируешь меня съесть или трахнуть?.. Хмыкнув, Джек выпрямился в спине, поправил растрепавшиеся волосы и внимательно присмотрелся к Ризу. Спустя несколько секунд усиленных размышлений он рассмеялся и подытожил: — Почему я должен отказываться от обеих возможностей, детка? Ты всецело принадлежишь мне, я могу делать все, что посчитаю нужным. В ответ на это Риз взглянул на него через щелочку между средним и безымянным пальцами, убрал от лица руку, ласково улыбнулся мужчине и откинул голову, тем самым доверчиво, как пристало верным собакам, оголив уязвимую шею, глядя на которую Джек едва ли сдерживался от спонтанного порыва вцепиться пальцами в гортань и душить мальчишку до тех пор, пока он сам не перестанет сопротивляться, распластавшись под ним безвольной куклой, полностью доверяющей свою жизнь другому человеку. Джек и Риз сошлись на взаимном влечении к боли: Риз — к своей, Джек — к чужой, они оба были прекрасно осведомлены о наклонностях и предпочтениях друг друга, поэтому Джек не считал нужным сомневаться в том, что поведение Риза были призывом к действию. Он, конечно, не изгалялся, не ерзал, не извивался на постели, как течная кошка, демонстрируя каждую клеточку своего изнывающего от одиночества и безответности тела, не раздвигал ноги и не мог заставить себя раскрепоститься так, чтобы выглядеть сексуально и естественно одновременно, но о желаниях и намерениях кричали просящие взгляды и это болезненное, давящее на жалость и чувство отцовской ответственности доверие. «Как же охуенно далеко мы зашли, — краем мозга подумал Джек, прежде чем возложить руки на подставленную шею и объять ее капканом собственных пальцев, — лишь бы теперь не пришлось возвращаться». Метаморфоза, произошедшая с Ризом, как только Джек ограничил поступление кислорода в его голову, была по меньшей мере странной, по большей — соблазнительной: он не только не отпрянул от болезненного прикосновения, но и расслабился, прикрыл глаза, шире раскинул ноги и прихватил Джека за запястье, как будто боялся, что душащие его руки ни с того ни с сего испарятся. Воодушевленный реакцией, Джек сжал его горло крепче и в качестве награды за терпение потерся своим пахом о пах Риза, выбив из мальчишки несколько сдавленных стонов, быстро превратившихся в хриплый кашель. Под большими пальцами крошечными взрывами бился рваный, неровный, сбивчивый пульс, и с каждым его ударом вязкое, окутывающее тепло все стремительнее передавалось от кожи к коже, расплывалось по ладоням Джека, покусывало каждую косточку, просачивалась сквозь поры в мышцы и кровь и наконец сливало два пульса в один торопливый ритм, гулко чеканящийся в висках и глотке. Джек уже успел позабыть это прекрасное чувство вседозволенности, чувство азарта, и легкая дрожь плавящегося под ним тела, безвольно раскинувшегося на постели в сладких конвульсиях, и вибрация дрожащей сдавленным кашлем гортани, и духота тесной комнаты, коронующая голову терновым венком из искр и всполохов, высекаемых заряженным пространством вокруг них, сплетались воедино, заполняли его легкие приятной истомой. Одна за одной тяжелые кандалы спадали с его рук и ног, освобождали зверя, скромно прячущегося в тесной человеческой коже, и это было просто великолепно. Наконец он мог не думать о том, насколько больно было его партнеру, потому что партнер в той же мере наслаждался процессом, как и сам Джек. Слава, блять, Богу, он ждал этого пятнадцать лет. Джек аритмично двигал бедрами, терся о Риза, слепо пялился в его мутные слезящиеся глаза, как оголодавшее животное, дорвавшееся до сырого мяса, пока хватка на его запястье не ослабла. — Д… Джек… — сипло позвал его Риз, едва шевеля распахнутыми в подобии жадного вдоха губами, и едва ощутимо похлопал мужчину по руке. — Х… Хва…тит… Окинув беглым взглядом раскрасневшегося, ослабевшего, дрожащего мальчишку, Джек сделал над собой усилие, отпрянул и нехотя разжал пальцы. Риз прогнулся в спине, судорожно вдохнул, закашлялся и обмяк. Не то чтобы Джеку очень хотелось отпускать мальчишку, так славно удовлетворяющего самые мерзкие потребности, но убить его ненароком хотелось еще меньше, поэтому, кое-как утихомирив своего внутреннего демона, жаждущего насилия и унижения, он оставил ребенка в покое и позволил тому отдышаться. Предоставившимся свободным временем он воспользовался для того, чтобы снять с себя рубашку и брюки. Последние несколько лет Джек предпочитал оставаться в одежде, потому что своим достоянием в виде хаотично разбросанных по его телу рубцов он гордился лишь отчасти, но зная, с каким фанатизмом ко всему с ним связанному относился Риз, он решил, что мальчик заслужил еще пару крошечных трофеев за свою податливость. Джек и сам был ему благодарен: не каждый день под руку попадался человек, чуть ли не кончающий от удушения. Таких нужно было ценить и беречь, как зеницу ока. — Живой? — с умышленным пренебрежением в голосе поинтересовался Джек, тем не менее, погладив Риза по ягодице. Мальчишка кивнул, хмыкнул и приподнял дрожащие бедра. Такой понятливости, тем более в нынешнем состоянии, Джек от него не ожидал, но отказываться не стал. В конце концов, к этому все и шло. Щедро сплюнув в ладонь, мужчина размазал слюну по промежности Риза, и, легонько надавливая, медленно ввел средний палец внутрь разморенного, ослабевшего тела, невольно представляя, как приятно будет чувствовать это же окутывающее, влажное тепло вокруг своего члена. Риз жалобно захныкал и заерзал на месте, затем постарался отпрянуть, но Джек, удержав его от позорного побега за бедро, продолжил медленно двигать пальцем, нащупывая бугорок простаты, пока Риз наконец не вздрогнул и не замычал сквозь сжатые зубы. Этого хватило, чтобы протиснуть второй палец, вслед за чем сразу поубавилось и норова, и капризов — невнятно стонущий мальчишка вновь стал уступчивым и покорным, и ничего не стоило насаживать его на пальцы до тех пор, пока мышцы не начали поддаваться давлению и расслабленно раскрываться от каждого толчка. По Ризу всегда было сложно понять, больно ему или приятно, а если больно, то насколько эта боль ему нравится, поэтому Джек решил упорно игнорировать всхлипы и стоны. Это, как оказалось, было несложно. Когда Джеку показалось, что мальчик достаточно настрадался, он вытащил пальцы и окинул внимательным взглядом результат своих трудов. — Мне продолжать? — спросил он у Риза, утешающие поглаживая его по ягодицам. Подросток нервно затрепал головой. — Да, Джек, — он убрал с лица вымокшие волосы и взглянул на Джека из-под опущенных ресниц, — пожалуйста. «Надо же, какой вежливый», — усмехнулся про себя мужчина. Настрой Риза, тем не менее, Джеку все еще нравился. Ему под руку редко попадались мальчики, с которыми он хотел провести ночь, а если они и попадались — то были уже достаточно опытными и на многое готовыми. В постели они не многим отличались от женщин, такие же извивающиеся, податливые, стелющиеся, гибкие и инициативные, они знали, что нужно мужчине и едва ли сомневались в том, как нужно было себя повести, чтобы дать любовнику желаемое. С Ризом все было иначе. Он был маленьким, невинным и напуганным, он неумело реагировал на грубые ласки и едва ли мог отвечать на них, не оставаясь при этом неотесанным бревнышком, прибитым к кровати то ли болью, то ли удовольствием, то ли и тем, и другим. Ждать от него не то что инициативы, но и простого согласия на большее было бессмысленно, но ожидания раз за разом оправдывались. Ему, видимо, все это было нужно не меньше, чем Джеку. Но как бы сильно ему ни хотелось продолжать, как бы ни был он очарован человеком, прямо сейчас его растлевающим, никакая влюбленность не помешала Ризу плаксиво заскулить, когда Джек, пристроившись к его бедрам, несколько раз толкнулся внутрь. Мальчик противился и отторгал, сам того не желая, каждое движение давалось Джеку с трудом, напряженное тело попросту отказывалось впускать его в себя. Цокая языком, клацая зубами, он пытался успокоить Риза, поглаживая его по бедрам и животу, он выдавливал из себя нежность, которой в нем никогда не было, силился, бился, просил расслабиться, говорил, что не хочет навредить, и этой маленькой ложью, притворством и лестью проложил себе путь к желаемому: с каждой секундой двигаться становилось проще, болезненные стоны сменялись тихими удовлетворенными вздохами, и очень скоро, толкаясь в мальчишку, Джек чувствовал только приятный, сладостный жар расслабляющихся мышц, влажно чавкающих и мягко пульсирующих. В этом неловком, местами болезненном, местами стыдном, абсолютно не идеальном сексе было что-то такое, за что Джек отчаянно пытался ухватиться половину своей жизни: то ли искренность, которой сочилось каждое слово, в горячке сказанное Ризом, то ли чувство ответственности, которую Джек нес за крошечное существо, доверяющее ему себя, то ли взаимность, затронувшая, в кои-то веки, не влечение, но и что-то помимо него, что-то, находящееся в одном ряду с восхищением и одержимостью. Джек не думал, что поймет, как сильно он на самом деле любит Риза, втрахивая того в матрас. Глядя на пунцовые щеки, на шею, обернутую голубоватым кольцом норовящих проступить синяков, на длинные, цепкие пальчики, тянущие внутрь дрожащего кулачка тонкую простыню, на старый уродливый шрам, вершащий обрубок плеча, на тонкие полосочки рубцов, на выступающие ребра, на острые ключицы, на длинные стройные ноги, Джек не мог представить на месте этого мальчика ни Нишу, ни Мокси, ни Альму, ни кого-то еще. Он пытался, чтобы не пришлось признаваться себе в помешательстве, но тщетно. Риз никого ему не заменял, и его заменить также не мог никто. — Джек… — Риз протянул к нему руку и, обвив пальцами шею мужчины, потянул его на себя. — Джек, поцелуй меня?.. И Джек поцеловал. Поцеловал так, как не целовал под венцом даже свою жену — глубоко, трепетно, со всем отчаянием, которое скопилось в его душе за годы одиночества и непринятия самого себя, и яростью, прятать которую ему надоело, и в кои-то веки, прижимая к себе человека, чувствуя его каждой клеточкой своего тела, сливаясь с ним в одно целое, Джек не чувствовал себя ни благотворителем, ни должником. Он чувствовал себя собой, Красавчиком Джеком, Джоном Смитсом, человеком, который многое пережил, многое заслужил и наконец был свободен. — Я люблю тебя, Риззи. Я так чертовски люблю тебя. Иногда нужно было просто держать язык за зубами. Ни один из них, к счастью, этого не сделал.