Укрощение строптивого

Каким бы обманчиво теплым ни выдался очередной декабрь, с каждым новым днем игнорировать наступление зимы становилось все тяжелее и тяжелее; вместе с кротким морозцем и крошечными белыми пушинками на заснеженных крыльях она принесла особенный запах, по-кошачьи настырно лезущий в лицо (особенно — в ноздри). С возможностью абстрактного временного промежутка располагать отличительным ароматом, само собой, могли поспорить многочисленные противники всевозможных романтизмов, символизмов и метафор, но, торопливо вдыхая морозный воздух по утру на пути к своей машине, раскрасневшимся носом Джек все чаще улавливал новые нотки в привычном флере немытого, слякотного, пропахшего дымом, выхлопами и отходами города. Парафиновые такие нотки, как смазка для лыж, острые, зазубренные, почти токсичные, разъедающие носоглотку желанием хорошенько прочихаться в перчатку. Так пахла проезжая часть, припорошенная снегом поверх асфальта и песком поверх снега, так пахли окна, разукрашенные инеем, так пахла промерзшая насквозь резина автомобильных шин и детские варежки, забытые надетыми поверх каких-то торчащих перпендикулярно земле веточках и сучках. Этот вот запах, которым постепенно начало тянуть из каждой трещины в полу и стенах, распространяемый почтальонами, продавцами в маленьких лавочках, ребятней, несущейся куда-то по хрустящим тонкой корочкой лужам, он объединялся с летящими, как последние желтые листочки, страницами отрывного календаря, и нес в массы громкое заявление о надвигающемся Рождестве. Джек Рождество терпеть не мог. Он в целом не был большим фанатом праздников и позиционировал себя как человека, который при любой удачной возможности готов подпортить окружающим его людям позитивный настрой язвительным комментарием или неуместной шуткой, но Рождество занимало особое место в списке ненавистных им праздничных дней. Во-первых, Джеку не повезло воспитываться бабулей, для которой всякий праздник, хотя бы косвенно относящийся к религии и всему, что с ней связано, становился поводом нацепить на своего внука парочку крестов, усадить малыша за стол и заставить его поститься, перемежая невинно-овечье выражение лица тихонькими молитвами самому себе под нос. Ассоциации от праздника, в который все едят мясо, а ты — жуешь сельдерей, не забывая каждые три минуты благодарить за горький зеленый куст Господа Бога нашего (чьего-то), остались неприятные. Во-вторых, Рождество — по определению праздник семейный, теплый и ласковый, так уж было заведено испокон веков, но вот уже два года как Джек праздновал в горьком одиночестве, чудом умудряясь не заливать тоску по жене и дочери чем-нибудь чуть крепче гоголь-моголя с водкой. То и дело рука тянулась к ключам от машины, чтобы забрать ребенка из «Гипериона», то и дело сам собой набирался телефонный номер бывшей супруги, но все равно Джек оставался один, вовремя проглатывая все свои душевные порывы, совсем как тот самый треклятый сельдерей. — Ну, и какие же планы у тебя на этот год, Красавчик? — поинтересовалась Мокси, карабкаясь вверх по стремянке, чтобы повесить на оставшийся после краха настенных часов гвоздик, прямо над выходом из кабинета, маленькую стеклянную звездочку. В ее обязанности входило ежегодное украшение «Гипериона» даже в случае отказа начальства: она знала, что начальник — Гринч, поводом отпраздновать он считает только чью-то смерть, и вообще в его присутствии лучше было лишний раз тему Рождества не поднимать. Она просто молча наводила красоту, училась не реагировать на угрозы и соблазнительно виляла ягодицами в такт какой-нибудь набившей оскомину песенке, покрикивающей из радиоприемника на все частоты. Для собственного успокоения и исключительно в терапевтических целях заглянув секретарше под юбку, Джек процедил сквозь зубы: — Планирую прикупить новые гирлянды. Мои нынешние, как мне кажется, недостаточно праздничные. Мокси резко развернулась на каблуках, едва не свалившись со стремянки. На лице ее застыло искреннее удивление, смешанное то ли с ужасом, то ли с благоговением. Джек подумал, что она почувствовала, как его взгляд скользит по кружевам ее трусиков, но не тут-то было. В раз женщина просияла, как лампочка, озарив белоснежной улыбкой половину кабинета. — С чего это вдруг ты захотел купить гирлянды? Неужели будешь… Праздновать? Как обычный, живой человек, тот, что из мяса и крови? Джек сплюнул и постучал по столу. — Дура, что ли? Это я так, надеюсь совершить тематический суицид. Хочу повеситься со вкусом. Мокси сняла только что повешенную звездочку и, хорошенько прицелившись, запустила ею в начальника. Та прилетела краешком в переносицу и свалилась на колени удивленно разинувшего рот мужчины. — Рада знать, что цирковое представление продолжится и в это Рождество. Жаль только, что ничего нового я, постоянная посетительница шатра, так и не увижу. Не думаешь, что пора нанять еще пару клоунов? Ты один уже не справляешься. Джек поднял игрушку с колен и повесил ее на свое правое ухо. — Ты так считаешь? — Считаю, — женщина слезла со стремянки и, отряхнув юбку от несуществующих пылинок, прислонилась плечом к стене. — Репертуарчик поистрепался. Каждый год обещаешь покончить с собой, при чем каждый год — в пустую. Ни тебе обещанного цианида в глинтвейне, ни попыток перерезать вены клювом рождественского гуся. Я все надеюсь попасть на представление, протиснуться через толпу счастливых соседей, облюбовать тебе местечко на кладбище. Надеюсь приехать однажды посреди ночи к тебе домой и услышать выстрел, а у тебя в запасе оказываются только холостые. Джек задумчиво нахмурился и почесал затылок… — Я ведь ни разу не пытался застрелиться. — Это была метафора, — Мокси закатила глаза. — Видимо, недостаточно очевидная. В следующий раз попробую что-нибудь для пятиклассников. И да, звездочку сам повесишь, если не хочешь остаться единственным симпатичным объектом в этом склепе. Симпатичным, если что, с натяжечкой. — А ведь я и правда ни разу не пытался застрелиться! — Джек вскочил на ноги и хлопнул ладонью по столу, торжественно провозглашая новую гениальную идею. — Решено: в этот раз буду представлять, как пускаю себе в висок петарду! — Правильно говорила моя мама: дурная голова рукам покоя не дает, — тяжело вздохнула женщина, хватаясь за дверную ручку. — Прекращай ломать мебель, ты — не твоя бывшая и даже не моя. Ты — здоровенный твердолобый дяденька, которому с таким энтузиазмом нужно продумывать финансовые махинации, а не фальшивые самоубийства. Лучше бы к дочери наведался, в конце концов, перехватил пташку, пока все та же бывшая не пришла с приветом ей мозги пудрить о том, какой ты плохой родитель и о том, как она, любящая мать, хочет забрать ее к себе. Ты ведь у нас папочка хоть куда. Взял бы малышку на выходные, поиграл с ней в счастливую семью, добавил бы пару центов в кассу хорошего отца. Кто знает, быть может, не пришлось бы ни вешаться на гирлянде, ни пытаться застрелиться петардой. Джек в ответ, конечно, усмехнулся своей привычной усмешкой: как будто перед ним кто-то только что сел в лужу, запутавшись в собственных шнурках. Этим едким, гаденьким «хмх» из года в год все более виртуозно маскировался мыслительный процесс. Нет, ничто не могло обрадовать Джека в преддверии праздников, которые в несколько тысяч раз приумножали то чувство одиночества, которое он воспитывал в себе, как маленького домашнего монстра, с тех самых пор, как не стало его родителей. Но на секунду он действительно задумался о том, что Мокси могла быть права. Да, семьи в привычном понимании этого слова, когда в комплекте с мужчиной в костюме идет женщина в красивом вечернем платье, пара-тройка детишек, румяных, как свежие пирожки, и собака какой-нибудь лохмато-косматой породы, у него не было. Однако у него все еще была чудесная, пусть и немного капризная, дочурка, а вместе с ней — однорукое, длинноногое, лупоглазое недоразумение, отделаться от которого значило отделаться от возможности как минимум почувствовать себя необходимым. Риз от понятия «семьи» больше не отделялся. Не то чтобы Джек считал его за родного человека, но с ощущением, будто к его пиджаку прицепился клещ, он уже кое-как смирился. Риз был везде, куда ни сунь нос: он шнырял по коридорам по каким-то мелким поручениям от воспитателей, грыз ручки и карандаши на занятиях, время от времени поглядывая в окошко на кружащиеся снежинки, он бился с Августом ни на жизнь, а на смерть за последнее красное яблочко в столовой, даже если оно было кислым, как неспелый лимон, он выглядывал на улицу, носился во дворе, сбивал с ног других, таких же глупых, мальчишек, исправно пил свои таблетки, улыбался, морщил нос, был живым и невозможно навязчивым. И Джеку не очень хотелось вычеркивать его из своей жизни. Он смирился с ним, как люди смиряются с безобидной опухолью, как с сединой и возрастным склерозом, как с бельмом на глазу, с противной родинкой на кончике носа. Он смирился с ним, как взрослый пес смиряется с появлением в его доме маленького шумного щенка, — и теперь вылизывал его голое пузо в перерывах между кормежкой, играми и попытками догнать свой хвост. Исключительно из чувства распирающей его гордости задержавшись в кабинете, Джек еще раз тоскливо взглянул на календарь. Куда больше, чем предпраздничная суета, его беспокоила Альма, занесшая над его головой ритуальный кинжал в ожидании, когда же он наконец дернется с места. Он не дергался. Ждал первого выпада. Думал, как на него ответить. Но знал, что в конце концов ответить так и не сможет. Он слишком любил Ангел, чтобы бороться за нее до первой крови, и в этой слепой любви, отчаянной, бесконечной, циркулировал жизненный парадокс, о котором на каждом шагу пели домохозяйки, прельстившиеся богачами и мальчики, по тридцатому разу бьющие все те же доверчивые девичьи сердечки: если любишь человека — нужно научиться его отпускать. Рано или поздно это правило придется вложить в голову Ризу, ну, а пока Джек имел полное право нацепить на себя берет, забраться куда-нибудь повыше и зычным басом объявить в громкоговоритель, что театральная постановка «о счастливой семье со всеми ее вытекающими» начинается. Мог же он хотя бы разок в полную меру опробовать себя в роли Красавчика Джека, а не Джона Смитса со всеми его душевными копаниями, комплексами, недосказанностью и глубокими психологическими нарывами? Искать Ангел перед Рождеством было далеко не самым понятным и очевидным квестом. Она всегда знала, на какой день в календаре у ее папашки приходилось особо дрянное настроение, и именно в эти дни научилась первоклассно пропадать с радаров. Она ничуть не боялась получить по шее без особой причины, да и козлом отпущения себя не чувствовала, но каждый раз, когда с Джеком случался приступ неоправданной ярости или, еще хуже, жалости к себе, она меньше всего хотела, чтобы косматая, наполовину седая, припудренно-залаченная голова падала к ней на колени и цедила сквозь зубы колкости, вмешивая в них то мат, то рыдания. Она любила избегать Джека и делала это феноменально: должно быть, ни одна женщина в мире не проваливалась под землю так быстро, так часто и так наверняка, как Ангел. Джек это знал. Он к этому, если можно было так выразиться, даже привык: не перехватывал, капканов не ставил, маленьких информаторов, выдающих себя за ее друзей, конфетами, сигаретками и деньгами не подкупал. Он плыл, как дохлая рыба, по течению кверху брюхом, и течение рано или поздно приносило его к дочери. Вот и сейчас. Принесло. К достаточно печальной, чтобы забеспокоиться, но недостаточно, чтобы протянуть носовой платок, воняющей сигаретным дымом, жмущейся к стене в подсобке, в которую Джек собирался поставить стремянку. Видимо, Мокси не закрыла комнату на ключ, что повлекло за собой внедрение в оную маленького грустного подростка. — Уходи, — рыкнула на отца девушка, обиженно дуя губки, будто именно он довел ее до слез. — Я не хочу тебя видеть. Прежде, чем обидеться, Джек припомнил, что характером Ангел пошла в него, а он людей, случайно заставших его в часы слабости, в принципе любил расстреливать. Так обида переросла в благодарность. По крайней мере, она не пытается его убить. Прикрыв за собой дверь и щелкнув выключателем, Джек присел на колени перед дочерью и протянул руку, чтобы смахнуть с ее макушки крупный кусок паутины. Уж лучше она откусит ему руку, чем умрет от сердечного приступа, когда внезапно по ее лицу пробежится мистер Паучок. — Что у тебя случилось? — вкрадчиво поинтересовался мужчина, приглаживая смоляные волосы в неловком утешительном жесте. Он не привык проявлять заботу и уж тем более не привык к тому, что ее принимали без сконфуженной морды и строптиво задранного подбородка. Ангел вытерла кулаком нос и совсем не уверенно, как будто сама себя в холостую пыталась убедить, промямлила дрожащими губами: — Я же сказала, что не хочу тебя видеть. Джек мученически вздохнул и снова щелкнул выключателем. Кладовка погрузилась во тьму. — Все. Теперь ты меня не видишь. Можешь представить на моем месте какого-нибудь своего самого лучшего друга, перед которым не стыдно вывернуться наизнанку. Колись. Порядка двух-трех минут Ангел молчала в ответ, нарочито громко вздыхая и нервно похлопывая себя ладонью по бедру. Джек терпеливо вслушивался в звуки драмы и отчаяния, старался вздыхать в такт, лепил из безразличия заинтересованность и представлял, как в ту самую копилку Хорошего Отца понемножку набегают лишние четыре цента — за терпение. В конце концов девушка бросила капризничать и сломалась под напором… Чего-то. С ней вообще сложно было предугадать причину поломки. — Гейдж не хочет со мной общаться. Тотчас потеряв интерес к очередной подростковой драме на почве маленькой трещинки на глади отношений с друзьями, Джек проглотил порыв встать и уйти по своим делам и все-таки вспомнил, что Ангел — пятнадцатилетняя девочка, которая еще и дочерью ему приходилась. Пятнадцатилетние девочки (да и мальчики в особо тяжелых случаях), которым не доводилось построить крепких и доверительных отношений со своими стариками и старушками, имели неприятное свойство привязываться к первому встречному, если тот не бил, а гладил. Так формировалась дружба: частенько — фальшивая, глупая, некрепкая и болезненная, но привносящая в распаренную одиночеством голову ребенка новые ощущения, чувство собственной важности, а иногда и смысл жить. Кое-как выудив из закромов запрещенных эмоций какую-никакую терпимость, он постарался мысленно отнять у Ангел несколько извилин в мозгу, представить на ее месте младенца в слюнявчике, с которым точно такой же младенец отказался лепить куличи из песка, и так, потихоньку успокаивая себя, он подыскивал слова успокоения. В конце концов он сумел выдавить из себя целое: — Ну и дура. Если хочешь понять собеседника, опустись до его уровня интеллектуального развития. Разве не так говорят?.. — Ничего не дура! — фыркнула Ангел. — Дура, если не ценит такую хорошую подругу, как ты. — Она классная! Это ты — дурак! Так, ну вот и где он просчитался? Вроде бы, все по книге: внимательно выслушал, понял конфликт, занял оборонительную позицию, полностью поддержал своего ребенка. Может, нужно было посмотреть в глаза? В женских глазах временами многое было запечатлено. Включил свет. Бегло взглянул. Нет, ничего не запечатлено. Выключил свет. — Объяснись. Девочка вздохнула невероятно тяжело. Такие тяжелые вздохи выдавливать из себя умел только Джек. Он освоил это умение в первые четыре месяца семейной жизни, и временами оно было просто необходимо для избежания особо неприятных разговоров и демонстрации своего отношения к конфликту и собеседнику без использования бранных выражений и огнестрельного оружия. — Почему вы поссорились? — решил зайти с другой стороны Джек. Сработало. — Она ушла в себя. Ей, вроде как, «надо обдумать». — Обдумать что? Еще один тяжелый вздох. Уже менее тяжелый, значит, некоторые положительные сдвиги наблюдались. — Ну, я сказала, что хочу встретить с ней Рождество… — Так. -…что с ней здорово проводить время… — Так. -…и, в общем, что она мне… Типа… У Джека дернулась бровь. Нервное. — Так. -…нравится. — Так… — он все услышал правильно? — Нет, погоди, не так. Что ты ей сказала?.. Тут уже сама Ангел не выдержала, дернулась в пустоту, столкнулась с широкой отцовской грудью и, кряхтя, кое-как нащупала на стене выключатель. Взглянув Джеку в глаза, он нахмурилась и выдала абсолютно уверенным, даже несколько агрессивным тоном: — Мне нравится Гейдж. Раз. Два. Три. В поисках естественных чувства неудовлетворения и осуждения Джек заплутал в себе и невольно ужаснулся тому, что в его жизни вот уже несколько лет практически не было ни одного гетеросексуального человека. Даже в зеркале. Нет, все-таки было в этом что-то… Демоническое. От лукавого. И, судя по всему, от генетики. Ни чувства неудовлетворения, ни осуждения как такового Джек все равно в себе не откопал. Он, конечно, был не очень доволен, но его скорее разочаровала вульгарность преподнесения такой информации, чем сам факт неожиданной девчачьей влюбленности. Что с нее, в конце концов, можно было взять? Девочка грустная, с тяжелым характером, общается с одними мальчишками, страдает от дефицита нежного, доверительного общения. Тут уж либо роман с каким-нибудь неблагополучным отвязным идиотом вроде Августа, у которого вместо мозгов утрамбованная травка, либо с такой же одинокой маленькой девочкой, которая считает себя сильной, но на самом-то деле таковой не является. Конечно, как любой уважающий себя родитель, Джек еще подумал, что это, быть может, пройдет, переболит, вернется в ту дыру, откуда выползло, но в душе его зацвел яблоневый сад: слава Богу, вселенная избавляет его от мерзкой перспективы обзавестись внуками. Во всяком случае, если Ангел не попытается найти себя в чем-нибудь кроме нежной женской любви. — Нет, ну это я понял, — мужчина почесал затылок. — А ей-то зачем было говорить? Вы друг друга знаете четыре месяца, вам обеим — по пятнадцать лет, о том, что такое отношения, вы знаете лишь на примере своих не очень благополучных родителей, а желание играть в любовь еще не до конца перекрыло желание играть в куклы. Рановато такую информацию подавать в лоб. Тут нужно было осторожно, языком тела, прикосновений, томных заглядываний в глаза… Или как там у вас, девочек, происходит первый брачный период. Ангел отвела взгляд и насупилась, то ли обдумывая услышанное, то ли пытаясь выбрать среди тысячи ироничных ответов достаточно оскорбительный для завершения разговора. Хмыкнув, она широко распахнула глаза и уставилась на Джека с таким выражением лица, будто он был последним человеком на корабле, способным бросить ей, утопающей, спасательный круг. Мужчина почти успел почувствовать себя особенным. Незаменимым. Таким, каким, в общем-то, и должен быть родитель для своего непоседливого ребенка. — И что мне делать?.. «Подумать только, — горделиво загорелась неоновая вывеска в голове, — она просит у меня совета. Сама, не из-под палки матери, не по наставлению психолога. Впервые за пятнадцать лет своей жизни». Откашлявшись, он прикрыл рукой губы, нахмурился, уставился в стену, пару раз покачал головой и, оттопырив вверх указательный палец, провозгласил: — Для начала, попробуй поставить себя на ее место. Взглянуть на ситуацию, скажем так, чужими глазами. Вот, положим, сама ситуация. Вы — подружки, жить друг без друга не можете, хорошо так, душа в душу общаетесь. Такая внезапная влюбленность — шок, особенно для девочки, которая навряд ли вообще успела в своей жизни обдумать, какие люди ей нравятся. Идем дальше. Реакция могла быть и хуже, причем в разы. Она же не сказала, что ты ей не нужна, верно? Она просто попросила дать ей время, чтобы подумать. Когда я впервые признался в чувствах твоей матери, — и Джек тотчас почувствовал себя мошенником, пытающимся ради одобрения маленькой девочки провести параллель между серьезными, обдуманными, взвешенными отношениями и детской игрой в бирюльки, — она меня несколько недель видеть не хотела. «Думала», а мозг у твоей мамаши, сама знаешь, неповоротлив, когда дело касается мыслительного процесса. Я чуть было не уехал из города к моменту, как она одумалась. И ведь сошлись, вот, сделали чудесного ребенка. — Зато ничего хорошего, кроме ребенка, вы больше не сделали. Джек застыл с приоткрытым ртом. Впрочем, да, она была права. — Достаточно справедливо, спорить не буду. Но у нас с ней для развития отношений, скажем так, были не самые благоприятные условия. Почва не та, многовато перегноя. Мы думали, что очень друг друга любим, а на самом деле любили скорее свои собственные иллюзии. Она любила мягкого, покладистого и ведомого офисного планктона, а я — честную, принципиальную райскую пташку, пышнохвостую паву. Сама видишь: планктон оказался акулой, а пава — курицей. Такие ошибки иногда случаются, когда ты очень взрослый, слегка разочарованный и склонный совсем чуть-чуть завышать ожидания. Тебе пока не грозит. В ответ на его слова девушка смущенно улыбнулась уголком губ и, опустив взгляд на свои колени, игриво стукнула кулаком по отцовскому плечу. — Гладко стелешь, пап, вот только легче не становится. Я уже напредставляла, как мы с ней будем вместе под елкой сидеть, есть пряники, обниматься, а тут… — Ну-у-у… — загадочно протянул Красавчик. — Я, положим, мог бы избавить тебя от кошмаров одиночества в это Рождество. Ну, так, в теории. Если очень хорошо попросишь. Внезапно улыбка превратилась в кислую мину. — Ты же не хочешь сказать, что ты с самого начала надеялся, что я поеду праздновать к тебе, правда? Джек замотал головой так остервенело, что на секундочку ему показалось, что серое вещество в черепе превращается во взбитые сливки и потихоньку вытекает из ушей. — Вовсе нет! — Врешь. Голова перестала мотаться. Наградив минутой молчания чувство равновесия, Джек нехотя согласился: — Вру. — Ну и зачем врешь? — Из принципа. Люблю проверять, насколько люди верят во всю чушь, которую я им впариваю. Предложение остаться у меня на праздники, если что, чушью не было. Я правда тебе предлагаю. Мы ведь все еще члены одной семьи, так?.. Ангел ничего не ответила, только прикрыла глаза и поджала губы. Потрескивающая над головой лампочка в тайне ото всех тихонько начала обратный отсчет: казалось, она сделает еще с десяток хаотичных всполохов, и девочка вынесет свой вердикт. Джеку ничего не стоило принять ее отказ, потому что многочисленные отказы стали своего рода обязательным элементом в наборе дерьмового предпраздничного настроения. Это, как он себе говорил, ни в коем случае его не тронет, и уж тем более не причинит ему никакого дискомфорта, что уж говорить о какой-то там фантомной душевной «боли». Он был камнем, скалой, безвкусным нагромождением магматических пород, которое не испытывало ничего в отношении упавших к подножию камушков. Так ведь?.. Раз всполох, два, три, четыре, внезапно шесть. Вот-вот круг замкнется на все том же «нет» — высосанном из пальца, затертом, набившем оскомину. «Не причиняющим никакого дискомфорта, — повторял про себя Джек». — Ладно. Девятый всполох. Обратный отсчет не случился. Еще и круг не замкнулся — змея не дотянулась до хвоста, клацнула зубами в нескольких сантиметрах до. Джек пару раз моргнул, вскинул брови, растерянно улыбнулся и разомкнул губы, чтобы поблагодарить дочь за еще один (уже, должно быть, сотый) данный ему шанс, но Ангел подняла ладонь и не позволила сказать ни слова. — С одним условием. Это важно. Ах, ну, куда же без этих знаменитых условий! Женщины по определению не умели обходиться без условий, ультиматумов и шантажа, им было неуютно, что ли, если мужчина в конце концов не оставался им что-то должен… …да и мужчины были не лучше. Мужчины, пожалуй, были даже хуже, насколько Джек мог судить, отталкиваясь от опыта общения со всеми своими деловыми партнерами и просто идиотами, которые считали себя его друзьями. У каждого был какой-то страшный комплекс, связанный с необходимостью поиметь хотя бы что-то с любого своего телодвижения: потому он садились повыше и командовали теми, кто тащил на себе кресла с их неподъемными телесами. Ладно, в этот раз подсознательная мизогиния дала осечку. — Выкладывай. — Риз будет праздновать с нами. Любопытно. — Вот как… — Джек торопливо попытался обдумать предложение с целью выявления в нем подводных камней, но за несколько секунд ни к чему так и не пришел, что его немало удивило. — И почему же именно с ним? У вас какой-то… Грязный заговор против меня? — Не-а, — Ангел лукаво улыбнулась, — просто он хотел напроситься к тебе домой, но слишком боится, что прямая просьба тебя спугнет. У вас там, кажется… Этот этап в отношениях. — А этот этап — это какой? — Этот этап — это когда в теории он может пойти в полицию и сдать тебя копам, как злостного педофила-развратителя, но вместо этого гуляет с сердечками в глазах и думает, что ты — самый лучший педофил-развратитель, который ему встречался. Ну, знаешь, этот этап принято называть конфетно-букетным этапом, но в вашем случае вместо конфет шлепки по заднице, а вместо букетов — грязные словечки на ушко во время неуклюжих попыток выбраться из-под кучи одеял. Джек закатил глаза. — Будешь меня осуждать — выпорю и тебя, и его, при чем ни тебе, ни ему это не понравится. Хотя он у меня в любом случае еще получит за то, что язык свой длинный за зубами держать не может, чертова сплетница… Внезапно на его лицо шлепнулась холодная ладошка. Джек удивленно взглянул на Ангел сквозь щель между ее же пальцами. — Просто предложи ему, — мурлыкнула девушка. — Он там переживает развод родителей, проблемы с головой, долги по учебе и отъезд лучшего друга. У него и так не самое лучшее время, а тут еще и перспектива остаться наедине с самим собой в Рождество. Будь я на его месте, я бы уже давно сиганула с крыши куда-нибудь, где снега не очень много. И это не принимая во внимание то, что он ввязался в не самые здоровые отношения со взрослым деструктивным мужиком, годящимся ему в отцы: там и социальное осуждение, и страх, что тайное станет явным, и постоянные мысли о собственной испорченности и извращенности… Сам понимаешь. Не лучшая обстановка для суицидального ребенка. — Однажды кончатся поводы использовать его дырявую голову в качестве хлыста для моей задницы, и что тогда? — схватив дочку за запястье, Джек сбросил со своего лица ее руку. — Подговорите на суицид еще кого-то из тех, кто мне дорог? — Будем решать проблемы по мере их поступления. Ну, так что? По рукам? Девушка протянула отцу руку. Скрепя сердце, он ее пожал достаточно крепко, чтобы каждая фаланга жалобно скрипнула. Мести ради. — По рукам, манипуляторша. Где-то он это уже слышал. Даже не слышал, а говорил… И ведь точно: с такой же формулировкой он отдавал себя на растерзание Ризу и его представлению о полноценных отношениях между двумя согласными на них людьми. Кажется, бесполезные договоры с капризными инфантильными подростками, которым было нужно от него что-то жизненно необходимое, со временем становились какой-то неотъемлемой частью его рабочей рутины. Пора было завязывать, а то ведь рано или поздно, вот так, пожав руку очередному ребенку, он перепишет на него свою квартиру или даже откажется от своего рабочего места. Жуть.

***

Впервые за несколько лет Джек и Ангел шли по «Гипериону» рука под руку, не избегая необходимого контакта широкой мозолистой медвежьей ладони с ладонью чуть более утонченной. «Шли» — слово мелкое, недооценивающее: они не шли, они плыли по невзрачным, темным коридорам с лебединым величием, присущим особам королевских кровей, покачиваясь на волнах собственной непревзойденности. Для полноты картины не хватало нескольких карликов-пажей, торопливо семенящих за Ангел, чтобы поддержать ее несуществующую мантию, и пышногрудой королевы, шествующей с блаженной улыбкой по пятам за своим мужчиной, — так картину видел Джек. И ему очень хотелось, чтобы точно так же — пафосно, опасно и заносчиво, видели эту картину обитатели центра. Но, само собой, на сбежавших из средневековья короля и принцессу седеющий мужчина с изуродованным лицом и девочка с подбритыми висками походили мало. Мало кто мог похвастаться таким же буйным воображением, какое имелось у Красавчика Джека, поэтому на них смотрели так, как полагалось смотреть на отца и дочь: с нежностью, умилением и жалостью в глазах. Дескать, еще вчера они были готовы убить друг друга просто из вредности и каприз, а сегодня — закопали топор войны, раскурили трубку мира и шествуют куда-то по своим делам. Ну не прелесть ли? — Ну, и где этого асимметричного черта носит? — не выдержав недостаточно благоговейных взглядов, раздраженно выпалил Джек. — Мы уже минут десять рыскаем по коридорам. Может, сойдемся на том, что не очень-то ему мое приглашение и нужно? Отпразднует здесь, в компании Августа и прочих никому не нужных лоботрясов, научится ценить мою щедрость… Нет, Джек все еще не имел ничего против идеи отпраздновать с Ризом. Ему просто было необходимо напоминать о том, какой он грозный и нетерпеливый, чтобы случайно не почувствовать себя тряпкой. Мужское эго требовало ежесекундной заботы. — Он может просто гонять чаи у Спрингс, — Ангел насупилась. — Иногда ему хочется провести время в приятной женской компании, но у нас, детей, нет своих секретарей и секретарш, в отличии от тебя, папа-босс. — Если ты знаешь, что он может быть там, какого дьявола ты таскаешь меня по всему «Гипериону»? — Хочу, чтобы нас вместе увидели. Так парни, которых я отшиваю, подумают, что я трахаюсь с директором, и больше на меня даже не взглянут. На секунду задумавшись, Красавчик отвесил дочери крепкую затрещину. — Тебе пят-над-цать! Большинству «парней» тут тоже пят-над-цать! У вас в этом возрасте вообще есть в голове что-то кроме формирования нездоровых желаний относительно друг друга и иногда меня? Действующее законодательство скоро начнет вам шеи сворачивать, потому что вы, как поколение, тащите на дно все традиционные ценности. — «Тащите на дно все традиционные це-е-енности», — передразнила его девушка. — Это мне говорит сорокалетний мужик, затащивший в постель ребенка-инвалида? Ты — единственный, кому действующее законодательство легально может свернуть шею. Проходящая мимо них молоденькая сотрудница в очках-половинках неловко оглянулась, но, поймав на себе испепеляющий взгляд начальника, быстро скрылась за углом. Пережевав желание дать дочери еще парочку оплеух, Джек про себя досчитал до десяти, нервно выдохнул и, прихватив Ангел за локоть, потащил прямиком в кабинет психолога. От ответа он предпочел воздержаться. Ему меньше всего хотелось разбрасываться компроматом на самого себя в месте, где не только у стен, но и у пылинок были крохотные уши. Риз у Спрингс действительно присутствовал, но его деятельность Ангел предположила неверно. Чай, приятно пахнущий апельсиновыми корками и корицей, кочевал из заварника по крошечным чашечкам, однако его умиротворенно распивали Джейни и Афина, как всегда увиливающая от своих охранных обязанностей, в то время как Риз, сидя на кушетке, распутывал рождественскую гирлянду. Запихнув один из концов в рот, он яростно мычал и пытался развязать какой-то особо злостный узел своими негнущимися фарфоровыми пальцами. Завидев неполноценное семейство Смитсов, он помахал им рукой и пробубнил: — Шдраште! Фы хо фне?.. — К тебе, к тебе, — Ангел скакнула на кушетку. — Помощь нужна? Окинув недовольным взглядом пару бездельниц, Джек вскинул бровь и обратился к Джейни: — Не думаешь, что ты нашла не самое лучшее занятие для ребенка, у которого, знаешь, одна рука? У него сейчас что-нибудь не получится, он расстроится, задумается о том, какой он на самом деле неполноценный, а завтра придется всего в бинты кутать, как мумию. — Личность вырастает из тяжелых противоречий, преодоления трудностей и выхождения за пределы собственного Ид, — монотонно, как по книжке, ответила Спрингс, отпив из чашечки. — этим он и занимается. Вот ты сказал, что будет, если у него не получится. Предположил плохое развитие событий. Но ведь это в корне неверная установка. Нужно отталкиваться от мысли о том, что случится, если он все сделает правильно. А будет повышение самооценки за счет достижения сложной цели и, как следствие, рост уверенности в себе. Детей вообще нельзя ограничивать в деятельности. Это приводит к консервации амбиций, формированию комплексов… — Все, закройся, — Джек сел на стол. — Я понял, это был твой чрезвычайно важный план по воспитанию большого человека в маленьком. В любом случае, никакого «если» не будет. Я забираю ребенка. Риз выплюнул провод. — Я что-то сде… — встретившись взглядом с Джеком, он неловко улыбнулся во все тридцать два зуба и прикрыл глаза. — Понял. Молчу. — Не сейчас забираю, конечно, но очень скоро. Раз уж тут все свои и более-менее представляют, какая у Риза жизненная ситуация, и тебя, Афина, это тоже касается, потому что я уверен, что на кухне с Джейн вы и это тоже обсуждаете, — Джеку пришлось глубоко вдохнуть, чтобы не начать умирать от гипоксии, — я хотел бы во всеуслышание, чтобы потом не пришлось придумывать отговорки, предложить Ризу остаться со мной на Рождество. Вернее, с нами: со мной и Ангел. Его мать по большей части в безопасности, однако его безопасность находится под большим вопросом: в праздник охрана может расщедриться и пустить горе-папашку к сыну на пару минут, а закончится это черт знает чем. Мы тут все разумные люди, понимающие, как тяжело потом будет отмывать стены от крови и соплей, поэтому лично я на риск идти не готов. К тому же, чем меньше детей останется на праздники в «Гиперионе», тем проще будет устроить корпоратив… — Я согласен! — тявкнул Риз. — Ну, если мое согласие вообще было нужно. А то Вы, сэр, очень часто делаете вид, что Вам нужно чье-то согласие, а потом оказывается, что Вы все уже давно решили и просто из вежливости, что ли, донесли свое решение до других. — Меня он так на работу принял, — заунывно сообщила Афина. — А я ведь могу и передумать. Риз поднял руку, демонстрируя свою готовность сдаться. — Все, молчком. — Вот и решили, значит, — Джек хлопнул в ладоши и соскочил со стола. — Ангел будет хорошей девочкой и поможет тебе собрать вещи, ты будешь хорошим мальчиком и полностью будешь готов к вечеру двадцать четвертого, а я буду как всегда неотразим и позабочусь о том, чтобы мои хорошие девочка и мальчик получили хотя бы минимальное удовольствие от того, что почти две тысячи лет назад где-то родился наполовину святой младенец. — И подарки! — напомнила Ангел. Джек мысленно отнял у себя четверть содержимого кошелька. Депрессия не проявилась. Значит, он мог себе позволить пару безделушек. — И подарки.