***
У каждого уважающего себя юноши должен быть… Нет, не галстук. Галстук — удел каждого уважающего себя мужчины, а до звания мужчины Риз не дотягивал, даже привстав на цыпочки. У каждого уважающего себя юноши, особенно такого вздорного и отвратительно приторного временами, как Риз, должен быть пухленький набор носков на все случаи жизни: носки для спорта, носки для выхода в люди, домашние носки и, разумеется, теплые носки. На случай непредвиденных холодов. Джек был человеком дальновидным и памятливым: он вовремя припомнил, какое потрясающее многообразие разноцветных носков пряталось в стареньком чемодане на колесиках, который Риз приволок с собой из дома, и, быстро сложив два плюс два, сделал вывод — действительно, нужно покупать носки. Сам он, само собой, предпочитал однотонные (в большинстве своем черные), но отказать себе в искушении порадовать маленького мальчика цветными тряпочками не смог. В конце концов, он все еще настаивал на том, чтобы хотя бы один подарок детям был практичным и в теории мог принести пользу. Теперь его черед был таскать Мокси под локоть и заунывно вздыхать над горами одинаковых носков в горошинку и полосочку, делая вид, что количество горошинок или их цвет действительно имели значение. Не то чтобы ему доставлял удовольствие процесс кропотливого выбора, но сам факт того, что его очаровательной спутнице происходящее нравилось еще меньше, чем ему, подбадривал и подстегивал Джека. Нужно же было отыграться за все те десятки магазинчиков, в которые она заталкивала его скорее из соображений собственного любопытства и желания присмотреть подарки себе и своим спиногрызам, чем из благих намерений относительно его детей. Джеку приходилось мучительно тяжело без жены. В глубоком холостяцком одиночестве он начинал функционировать с хорошо заметными отклонениями: сперва забывал чистить зубы, затем — мыть посуду, а потом и вовсе переставал отдавать себе отчет в том, что дом — существо капризное, ему нужны уход и порядок. Отчасти поэтому вместо того, чтобы заниматься своими, ничуть не менее важными делами, Мокси приняла отчаянное решение провести половину дня в доме Смитса, лишь бы только помочь ему разобраться с тем, как на самом деле работает духовой шкаф и сколько усилий нужно приложить, чтобы вышла утка с перцем и апельсинами, а не перец и апельсины — с уткой. У Джека были золотые, даже платиновые руки, но росли они, к великому сожалению генофонда, не из плеч, а из задницы, поэтому спокойно протереть пыль, пропылесосить, приготовить еду и нарядить искусственную сосенку, ничего не сломав, не разбив и не потеряв, он не мог. Разве что рецепт глинтвейна он знал наизусть и готовил его подозрительно ловко. Но тут уж профессиональная деформация: мастерство, как-никак, не пропьешь. Даже если это мастерство за распитие и отвечает. Детей нужно было забрать ближе к вечеру, когда все в «Гиперионе» разбредутся по своим домам: так ни у кого, кроме некоторых особо глазастых воспитанников, не возникло бы ненужных вопросов. Джек, в конце концов, не имел права забирать куда-то чужого ребенка, тем более несовершеннолетнего, кем бы он ему ни приходился. Да, в своем королевстве Красавчик Джек обладал бессрочными и безусловными правами единоличного монарха, но многолетний стаж работы показывал, что было куда проще сокрыть факт злоупотребления своим положением, чем закрыть глаза на всех возмущенных, обиженных и обманутых. К чему ему последующие разборы полетов? Подозрения? Злословие со стороны? Лучше уж грамотно воспользоваться таким бесценным ресурсом, как время, чем тратить его потом на бесконечные оправдания. Ангел, очевидно, отнеслась к вопросу со всей серьезностью. Быстро обмотала лицо шарфом, быстро оделась, быстро вышла на пожарную лестницу. Она понимала, что есть в милости ее дорогого отца что-то противозаконное, за что, скорее всего, и им, и ему настучит по пустым головам рука кого-то, кто стоял «сверху». Навряд ли она догадывалась, что Джеку не впервой было убегать куда-то с глупыми подростками ближе к ночи, но посвящать ее в подробности своих отношений (это слово все еще неприятно кусало за кончик языка) с мальчишкой Джек не хотел. Ей вообще не нужно было так маскироваться. Она все-таки была родной дочерью Джека, какой бы неожиданностью для большинства сотрудников ни оказалось бы их родство. Да, конечно, никаких документов, легализующих то, что воспитанница интерната свободно покидала его территорию на неопределенный срок, он не подписывал, но, увидь кто-нибудь Ангел в компании Джека, пугающих слухов о его персоне не прибавилось бы. Если бы на ее месте оказался любой другой подросток, особенно такой проблематичный и тяжелый, как Риз, который и без того привлек к себе слишком много внимания, все могло бы закончиться скандалом. С Ризом пришлось повозиться хотя бы потому, что для него необходимость одеться, тем более одеться тепло, так еще и чтобы его не узнали, была невыносимым испытанием. Он умел торопиться, но, если в случае с Ангел спешка приводила исключительно к положительным результатам, спешка Риза оборачивалась развязывающимися шнурками, сбившимся дыханием и отваливающейся левой рукой, работающей сразу за две. Джек как мог старался облегчить его мучения: завязывал ему шнурки, застегивал ремень, запихивал ребенка в куртку и осторожно протискивал пуговицы в истончившиеся петельки. Джек не хотел постоянно сюсюкаться с ним, таскаться, не хотел, чтобы Риз думал, что между ними имеется что-то большое, светлое и чистое, но обстоятельства всегда складывались абсолютно убогим образом, и Красавчик вновь становился Джентльменом, быть которым у него совсем не получалось и не хотелось. Такова, видимо, была его судьба. — А что, если меня увидят? — опасливо поинтересовался Риз, покачивающийся от волнения. — Вылетят отсюда со скоростью пушечного ядра. Вероятно, в процессе вылета заработают себе несколько переломов, может быть, даже смертельно опасных. Потому что мне не нужны глазастые люди на работе, мне нужны слепые и немые марионетки. Риз нахмурился. — Может, не надо увольнять сотрудников просто из-за того, что они видят что-то не то?.. В ответ на претензию Джек щелкнул его по носу. — Может, не надо задавать глупых вопросов? Ты же меня знаешь. Я не настолько импульсивен и не собираюсь никого увольнять или увечить. Увидят и увидят, черт с ними. У меня в закромах мантии-невидимки нет, придется рисковать. Живем один раз, верно? Риз вздохнул, натянул шапку до бровей, поднял воротник и сунул руку в карман, мгновенно из подростка превратившись в обтекаемую неваляшку на двух спичках вместо ног. Джек вывел его из комнаты и, заслонив собой, повел к пожарной лестнице — там, внизу, их уже должна была дожидаться Ангел. — Спустишься, Ангел отведет тебя в машину, — Джек сунул мальчишке в карман ключи. — Я попросил Джейн и Афину не распространяться о нашем с тобой маленьком рождественском свидании. Забегу к себе, захвачу пальто, закрою кабинет, сделаю вид, что ухожу домой, и все, ясно? — Ясно. Мальчик не сдвинулся с места. Джек дернул бровями. — И-и-и?.. — Я просто… Ам… А, похуй. Опустив воротник, Риз неловко поцеловал Джека в уголок губ и, пискнув что-то невнятное, проскочил на лестничную клетку. Очаровательный был остолоп. Ему, очевидно, понравилась перспектива заполучить выброс адреналина в кровь, поцеловавшись с директором в его непосредственных владениях, но смелости на то, чтобы притворить план в жизнь как следует, с чувством, с толком и расстановкой, не хватило. Едва развернувшись на каблуках, Джек тут же столкнулся взглядом с нахмурившейся Нишей, стоящей, сложив руки на груди, по ту сторону коридора. Никаких эмоций, кроме презрения, ее лицо не выражало, и даже яркая розовая мишура, обвязанная кем-то вокруг ее шеи, не оттеняла ярость, сверкающую в сощуренных глазах. Джек откашлялся и изобразил на губах жалкое подобие улыбки. У него совсем не было времени разбираться с чужим умением оказываться в не том месте в не то время. — Ни-и-иша! — он сделал несколько шагов ей навстречу, всеми силами выдавливая из себя доброжелательность и позитив. — Какими судьбами? Мне казалось, я уже распустил всех охранников по домам. — Я задержалась, — женщина фыркнула и отвернулась, стоило только Джеку к ней подойти. — Нужно было припудрить носик. Ты, я вижу, тоже не торопишься домой. Неужели никто не ждет? Джек попытался осторожно взять Нишу под локоть, но она одернула руку и отступила назад. У нее, очевидно, было не самое располагающее к дружеским прикосновениям настроение. Джек почувствовал, как внутри него натягивается струна раздражения. — Просто заканчиваю с работой, ничего необычного, — выпалил он, едва шевеля губами, лишь бы только случайно не потерять улыбку, не выпустить наружу неприлично агрессивный ком своей личности. — Скажи-ка мне, родная… А ты давно тут стоишь? — Я стою тут достаточно долго для того, чтобы у меня появились некоторые вопросы. Но я уже ухожу. Ну вот. Началось. Не было ничего столь же константного в своей подлости, как жизнь, раз за разом поворачивающаяся к лицу Джека филейной частью, задрав подол дешевой ситцевой юбки. Стоило только Ризу обмолвиться, рассмотреть, пусть и мысленно, возможность быть пойманным с поличным, как судьба тут же вытаскивала из колоды подходящую карту и бросала ее вниз рубашкой, навзничь, чтобы всему миру было видно, какого козыря судьба приберегла. Стоило Нише сделать шаг в сторону, как Джек прихватил ее за предплечье и, подтянув к себе, вжал в стену, натужно балансируя на носках между «уволить» и «изувечить», не решаясь шагнуть ни влево, ни вправо. Женщина шикнула и прикусила губу. С манерностью заядлого серийного убийцы Джек погладил ее по щеке свободной рукой и убрал за ухо спавшую на лоб волнистую прядь. — Девочка моя, давай мы с тобой вот как поступим: у тебя не появится никаких вопросов, мы не будем с тобой ссориться, и все закончится хорошо, м? Дам тебе оплачиваемый отпуск, закажу такси, обеспечу вином: в общем, поиграю в самого что ни на есть галантного джентльмена, только чтобы ты придержала язычок. Красавчик мазнул подушечкой большого пальца по нижней губе Ниши. Она в ответ показательно щелкнула зубами. — Ты ведь понимаешь, что этой просьбой ты заставляешь меня еще больше поверить в то, что я увидела что-то компрометирующее? — женщина усмехнулась и поморщилась от боли, когда Джек отвел ее руку в сторону. — Ты… Блядь, Джек, отпусти. Я видела не настолько много. — Нет-нет-нет, — Джек помахал указательным пальцем перед ее лицом, — ты, кажется, не поняла. Ты видела не «немного». Ты не видела ничего. Вообще ничего. Совсем. — Вообще ничего, да, хорошо, — Ниша зажмурилась и замотала головой, — а теперь отпусти меня! Джек не всегда сдерживал свои обещания, особенно те, что были даны с целью манипуляции и шантажа, но все-таки нашел в себе гордость и силы, чтобы отпустить женщину и отойти от нее на пару шагов. Она в ответ на великодушное помилование шмыгнула носом, отряхнула форму и, ничего не сказав больше, убежала прочь. Тогда Джеку показалось, что он легко отделался. Он забрал пальто, закрыл кабинет, оставил ключи за стойкой у Мокси и, насвистывая что-то прямиком из чертогов памяти, направился к выходу. Может быть, это Рождество раздражало его чуть меньше, чем всегда.***
Некоторым людям было противопоказано улыбаться. У них попросту не получалось: выходили ужимки, выходили гримасы, даже волчий оскал выходил на ура, но улыбка — никогда. Джек был одним из таких людей. Когда по какой-то причине его губы подергивались и приоткрывали два ряда зубов под ними, все окружающие так или иначе начинали испытывать определенный дискомфорт. В такие моменты Джек походил на безумного или бешеного, но никак не на счастливого человека, поэтому улыбки свои, как правило, прятал в кулак или подавлял, превращая в усмешки, ухмылки и фырканье. По тому, как люди вокруг реагировали, если вдруг он позволял себе расхохотаться над собственной шуткой или оскалиться в ответ на чужую, Джек обычно отслеживал общее отношение людей к нему, и теперь, ни разу не поймав на себе ни одного пугливого взгляда за праздничным столом, он наконец почувствовал то, от чего пытался отгородиться добрые пятнадцать лет своей жизни. Он почувствовал себя дома. Что-то странное происходило с ним в этот рождественский вечер. В кои-то веки не хотелось ни напиться, ни умереть, и тяготящее чувство неизбежного одиночества как будто ослабило давку, сползло с горла на плечи, распутало морской узел. Ангел жевала салат и злорадно хихикала над Ризом, упорно пытающимся одной рукой отрезать кусок от запеченной утки, Риз, в свою очередь, кротко улыбался, лишь изредка показывая кривые клыки, над всем, что говорил и делал Джек, и всем им казалось, что в этом доме, пропахшем одиночеством, пылью и пьяной тоской, осталось еще что-то человеческое, обжитое, теплое, бьющееся большим бычьим сердцем, горячим, как лава и каленое железо, под цементным фундаментом и деревянными половицами. Задней мыслью Джек понимал, что вся эта семейная ласковость, тягучая, необъемная, ничем, кроме как затишьем перед бурей, быть не могла, но задняя мысль оставалась в затылке и не лезла в лоб тревогой и в рот — скабрезностями, чтобы случайно не испортить приятную иллюзию счастливой семейной жизни. Эта иллюзия, в конце концов, была одинаково нужна и Джеку с его мужским одиночеством, и Ризу с его мальчишеским, и Ангел с ее девчачьим: они все были до такой степени обезображены самими собой, друг другом и обстоятельствами, что, лишь отражаясь в глазах смотрящего, видели свои настоящие лица и признавали в них себя. У них выдался очень тяжелый год. — Как бы мне ни хотелось оттянуть этот момент и избавить себя от необходимости быть добрым Сантой, кажется, вы были достаточно хорошими детьми, чтобы можно было вас за это порадовать, — Джек встал из-за стола и, зайдя за спины подросткам, потрепал их по головам. — Папочка, быть может, и не отличается большой оригинальностью, но вы должны быть благодарны мне хотя бы за то, что я вообще позволил себе потратить на вас деньги. Поэтому оторвите попы от стульев и метнитесь к елочке, порадуйте старика. Ангел задрала голову и посмотрела на отца с хитрой улыбкой. — Только после Вас, сэр Санта Клаус. Недоверчиво вскинув бровь, Джек перевел взгляд на Риза. Тот невинно улыбнулся. — Или добрый Санта думал, что хорошие дети оставят его без подарка? Если бы Джек не заложил душу при знакомстве с Мокси, он бы, должно быть, даже пустил скупую мужскую слезу от умиления. Он действительно предполагал получить от вселенной кусочек угля вместо подарка: совсем уж честно оценивая свои поступки за минувший год, Джек прекрасно понимал, что ничего более ценного не заслужил. Оттого в три раза приятнее было вытащить из-под кургузого искусственного деревца маленькую картонную коробочку, ничем не примечательную и потому интригующую. Пока Риз и Ангел шумно разбирались с многочисленными узлами на своих подарках (Джек постарался обвязать коробки так, словно они представляли опасность для всего живого), он достаточно ловко подцепил скотч на крышке и стянул ее с коробочки. Из мягкой черной подкладки на Джека смотрел позолоченный циферблат, по которому мерно бежала тоненькая, точеная, острая секундная стрелка. Эти ужасные дети, эти кошмарные, невыносимые дети, которых он наказывал, над которыми порой издевался, которым даже не хотел ничего дарить, видимо, постарались для своего тирана больше, чем кто-либо за всю его жизнь. — Я, пожалуй, не буду припоминать вам, что дарить часы — дурная примета, — Джек вытащил подарок из футляра и повертел в руках; на обратной стороне циферблата было выгравировано «Carpe diem» и маленькая сиротливая звездочка, — но поинтересоваться, на какие такие шиши вы сделали мне часы под заказ, просто обязан. — Я откладывала с денег, которые ты мне давал на карманные расходы, — Ангел уселась на пол и пролистала сборник комиксов. — А Риз — подпольно торговал всяким мусором, который находил и воровал Вон. Твоими сигаретами, например. Которые, ну, ты обещал не курить. — Смотри, у меня на ноге кошачья мордочка! — Риз сунул Ангел под нос облаченную в новый носок стопу, — Погладь котика! Девушка рассмеялась и пощекотала подставленную пятку. Глядя на них, чудаковатых, невинных, крошечных, как фигурки в музыкальной шкатулке, Джек не мог сопоставить с их искренней щенячьей благодарностью, с их немым доверием свою неописуемую жестокость. Глядя на них, он хотел сказать что-то доброе, теплое, чтобы все дружно расплакались за обеденным столом, чтобы дети почувствовали себя детьми, но вместо этого, сжав зубы, Джек выпалил: — Вы ебнутые. — А-а-а, — Ангел поднесла указательный палец к губам отца, — никакого сквернословия в священный день. Тем более, что мы не ебнутые, а предприимчивые и очень хитрожопые. В нашем порочном плане, само собой, имеется третье лицо, которому мы с Ризом должны желание и тридцать долларов сверху, потому что накопить деньги за месяц и позаботиться о том, чтобы все было сделано в лучшем виде, мы не смогли, но лицо пожелало остаться анонимным. — Хаммерлок? Риз и Ангел переглянулись. Захлопнув улыбчивый рот, Риз сделал вид, что закрывает на замок губы, и выбросил воображаемый ключик через плечо. Это действие Джек расценил как завуалированное согласие. — Ясно все с вами, конспираторы, — Джек покачал головой и, улыбнувшись, втиснул запястье в скрипучий кожаный ремешок горделиво поблескивающих часов. — Но я, так уж и быть, сделаю вид, что ничегошеньки не понял. Живите со светлой мыслью, что сумели устроить мне приятный сюрприз. Так уж и быть. Он замялся, попробовал на вкус возникшее на кончике языка слово и, вздохнув, выдавил его из себя: — Спасибо. На сердце стало легче. Как будто ему действительно нужно было это сказать. Он благодарил их не за часы и не за внимание, которым они, совсем еще дети, окружали без пяти минут злобного старика. Он благодарил их за терпение. За попытки понять. За то, что по какой-то неведомой причине он был им нужен даже таким — переломавшим все, что можно было переломать. Может быть, он не был таким уж ублюдком. Может быть, его ублюдочность слишком сильно переоценивали. Может быть, в нем все поголовно видели злодея и сволочь, но ведь чужие дефекты зрения не определяли его личность, верно? Неожиданно, как гром среди ясного неба, раздался назойливой змеиной трещоткой телефонный звонок. Еще раз мазнув влажным собачьим взглядом по детским макушкам, Джек стер с лица улыбку и, поднявшись на ноги, отправился в коридор. — Смитс у телефона. — Я передумала. Ровно четыре секунды понадобилось Джеку, чтобы идентифицировать хозяйку голоса. Сталь в нем звенела настолько отчетливо, что первым делом недобрая мысль коснулась бывшей жены, и лишь потом, уловив электрический импульс, раздраженно куснувший мозг испанским акцентом, Джек понял: Ниша. Сердце, с которого едва упал валун, рухнуло вслед за ним в пучину тревоги. Джеку не нравился этот звонок. — Поздравляю. Это все? — Ты один? Вскинув бровь, Джек нервно хохотнул в трубку. — Ты пьяная, что ли? Что за внезапный допрос с пристрастием? — Значит, не один. По ту сторону трубки послышались звон стекла и несколько гулких глотков. Очевидно, Ниша все-таки была пьяна. Или планировала в скором времени опьянеть. — Я передумала, мать твою! — она неожиданно расхохоталась. — Ты, уебок, крутишь с ребенком за моей спиной! Думаешь, я действительно никому ничего не расскажу? Ни социальным службам? Ни полиции? Ни твоим дружкам-меценатам? Ни жене твоей, дуре набитой? Ни матери мальчишки? Да за кого ты меня держишь, а? А, я тебя спрашиваю? Голос ее дрогнул, дыхание сбилось. Красавчик был готов биться об заклад, что где-то там, под распухшими от ярости и алкоголя губами, глубже вибрирующей воплем глотки, ближе к сердцу, между ребрами, ютилась обида: эту обиду было слишком просто услышать и слишком тяжело истребить. Не было в мире ничего более жестокого и ничего менее управляемого, чем обманутая женщина. Джек прекрасно помнил это по опыту своей бабки. От той некогда ушел муж. Поэтому, возможно, она воспитывала единственного внука кулаками: он-то, маленькая падаль, от нее никуда бы не убежал. — Я упеку тебя за решетку, — пробормотала она неразборчиво, как будто от злобы пережевывала собственный язык. — Я сделаю все, блядь, чтобы от тебя там места мокрого не оставили. — Брось пороть чушь! — рявкнул Джек в трубку; на него из-за угла удивленно взглянули две пары заинтересованных глаз. — Проспись. Мы обо всем поговорим завтра. Не заставляй меня приезжать и вымывать всю грязь из твоего рта холодным душем, ты этого не хочешь. — Мы не будем ни о чем разговаривать, — Ниша шмыгнула носом. — Либо ты исчезаешь на хуй из моей жизни, сваливаешь со своей паршивой работы и выставляешь своего пиздюка за порог, либо я заинтересую полицию всем, что с твоей легкой руки происходит в этом гадюшнике. Мне надоело быть твоей половой тряпкой. Мне надоело плясать перед тобой на задних лапках. Мне надоело быть твоей сучкой. Я хочу, чтобы ты побыл моей. — Да как ты… — Я все сказала, Джек, — женщина шикнула и бросила трубку, напоследок выкрикнув с уже набившей оскомину интонацией, никогда не принадлежащей ей, — ciao. Бешеная стерва. Кажется, Джек начинал понимать, почему ее мамочка едва не пришибла дочурку садовой лопатой. — Пап?.. — Ангел высунула нос из-за угла. — Что слу… — Ничего. Будь так добра, принеси папе выпить, — Джек повесил гудящую трубку на место. — Кажется, это будет самое лучшее Рождество в моей жизни. Хочу отпраздновать как следует. И все-таки свой уголек он получил. Заслуженный уголек, раскаленный, прожигающий ко всем чертям его славную иллюзию счастливой семейной жизни.