Прахом

Грязный, мерзкий, порочный!.. Ни с кем не поделиться, что боялся уснуть, чтобы не видеть кошмар, пусть и сладостный. Невлин нутром чуял, что пригрезившиеся ласки чувствительного от течки тела — ровно такие, какие должны быть между двоими в паре. Между чужими по крови людьми, но не отцом и сыном. Невлину привиделось, как Барра поцеловал мочку его уха, шею, ключицы; погладил поясницу, помял ягодицы… Не с чем сравнить, отец прикасался к Невлину раньше, обнимал, похлопывал по плечу, но во сне отношения не те, целомудренные, что наяву. Родители не целуют детей в губы, глубоко, покусывая. Барра никогда не целовал сына — ни на ночь, в лоб, ни даже тогда, когда соскучился. Это делал Аодан. Невлин быстро понял, что ему становится легче, когда прикасается к собственному члену, возбуждённому, оттягивает крайнюю плоть и ласкает головку, от страсти розовую. Неужели этим вынуждены заниматься все? Не зря жрец каждый день вещал одну и ту же легенду. Для того родители сошлись, чтобы ужасный миг стал прекрасным. Невлин не раз слышал возню, стоны и вздохи. Однажды даже подглядел… И не смог оторваться — настолько красивым показалось зрелище. Барра, придерживая мужа за ягодицы, толкался в блестевший от влаги зад, вминал пальцы, оставлял на коже багровые следы. Аодан извивался, выгибал шею, тряс головой. Порой шея обнажалась, и чужому взгляду становилась видна метка. Невлин видел во сне и такое. Только на месте Аодана был он сам. Не стоило вспоминать. От грёз внизу живота заныло, между ягодицами стало влажно, член опять напрягся. Даже ласки не уняли похоть, хотя Невлин крепко сжал пальцами ствол. Хотелось хоть что-то сунуть в зад, лишь бы унять истому. Поэтому пришлось откинуться на спину, расставить ноги, провести ребром ладони между ягодицами и наконец нащупать края отверстия, ранее плотно сомкнутые, теперь приоткрытые, горячие на ощупь и влажные. Невлин поласкал их кончиками пальцев. Мало, ой как мало. А ведь ничего плохого не будет, если он сунет их внутрь — хоть на фалангу. Да, хорошо… Только одного пальца мало, и Невлин присоединил второй, входя в себя всё глубже. Мерзкий, грязный, порочный… Ведь жрец упомянул, что Джодок наказал бет бесплодием за страсть к ласкам собственного тела. От них нельзя воспроизвести себе подобного. Невлин понял тягу к плотским утехам. Он толкался пальцами в собственный зад — уже до самого основания, второй рукой ласкал член. Легче, намного легче. Если бы не видение, что вместо пальцев — член, большой, увенчанный толстой ярко-розовой головкой, поросший у основания густыми чёрными кудрями, с крупными яйцами. Отцовский член, проклятье!.. Стало не по себе — оттого, что оказалось так сладко. Сладко и порочно одновременно, когда по телу прошла судорога, а ладонь, сжимавшая член, увлажнилась. Мышцы зада крепко сжались, обхватывая пальцы. Ещё одна волна, жаркая. Невлин закусил губу, чтобы не застонать — наверняка родители спят. Вот услышат и узнают, насколько низко их сын пал. Когда опять накрыло, не смог сдержаться и вскрикнул, затем откинулся на подушку. Сознание, медленно, но верно вернулось. Из горла вырвались стоны, мокрая от пота рубашка прилипла к телу, лицо запылало. Тот ещё вид, наверное, — глаза блестят, щёки красные, ноги подрагивают. Тоже мне, невинный. Невинные так себя не ведут — держат себя в руках, не прикасаются к срамным местам. Но ведь стало куда легче, живот, скрутивший коликой, резко отпустило. Только от боли никакого удовольствия, а от того, что Невлин творил с собой, — хорошо. Разве что ощущение пустоты осталось. Услышав шлёпанье ног — наверняка босых, — Невлин натянул на себя одеяло. Шаги лёгкие, торопливые. Придётся на ходу сочинять, что это было. Аодан в комнатушку не просто вошёл, но ворвался, разогнал тьму светом свечи. И вздохнул — облегчённо, наверное. Невлин повернул голову и посмотрел на размытый силуэт луны в крохотном слюдяном окошке. Захотелось переодеться и отмыться. — Всё хорошо, — не спросил, но утвердил Аодан. Невлин повернул голову в его сторону и кивнул. — Недолго продолжалось. Хорошо, что мало времени заняло. Если бы он знал, чем занимался сын, что вообразил, чтобы это всё закончилось… Но о таком не поведать даже самому близкому человеку. И уж тем более — не рассказать, кого именно представил. Ком в горле не позволил произнести хоть слово, в глазах застыли слёзы. Только бы не расплакаться, громко, навзрыд, до икоты. Ведь не маленький уже, вон какие неприличные сновидения одолели, вдобавок показалось, будто отец рядом. Запахом, крепким, пропитался, наверное, весь дом. Запахом, который Невлин знал с детства. Всё же не удержался, всхлипнул. — Что такое? — Кровать прогнулась от тяжести второго тела. Рука, довольно крепкая, легла на плечо. — Я… — слёзы одна за другой покатились из глаз. Невлин стёр их пальцами, — грязный… П-порочный! Ответом стал вздох. — Повернись ко мне, — потребовал Аодан. Невлин не осмелился перечить и обнял его, пригладил собственные волосы, спутавшиеся от ёрзания на кровати. — Каюсь, давно должен был обо всём рассказать, но… Мне всё время казалось, что ты ещё маленький, что не скоро созреешь. Я виноват, — опять вздох, — потому что должен был понять, что все однажды вырастают… Что все стареют, в конце-то концов. И умирают, — последние слова были произнесены шёпотом. Вот как, не отторг, не начал причитать, что вырастил не сына, а грязное похотливое животное. — Значит… — Это нужно, чтобы зачать ребёнка. Без течек мы все вымерли бы. Да, частенько они не к месту и не вовремя, поэтому нужно научиться чувствовать предвестники. Ведь были, не скрывай, — поддакнул Аодан. — Низ живота тянуло, — вспомнил Невлин. — Во-от, а ещё соски становятся чувствительными. Это упустил. Невлин никогда не дотрагивался до довольно тёмных ареол, ни к чему это. Знал, что нужны для того, чтобы вскормить ребёнка, не более. Теперь будет знать и в следующий раз наверняка ничего не упустит. — А… сны? — задал он щекотливый вопрос и поднял голову. На это Аодан махнул рукой и ответил: — Иногда снятся, иногда — нет. Когда рядом муж или просто тот, кому ты вверил тело и душу, ничего не грезится. Видел в первый раз, догадался Невлин. Но кого? Неужели своего отца? Этот вопрос он не задаст, даже если взамен предложат самый хороший, самый сочный кусок мясной вырезки. Он знал, что дедушки со стороны Аодана живут где-то на Западе, но никогда их не видел. Знал и то, что папу в Калдер привёз бывший муж — тот самый, который умер. Знал и о том, что у Аодана была большая семья, только тот остался один, в чужом месте. И помнил только дедушек со стороны отца, строгих, но безумно любивших единственного внука — на столько любивших, на сколько ненавидевших папу. Они даже не пытались это скрыть, и маленький Невлин слышал советы, которые они давали Барра, что тот должен расстаться с «приблудным рыжмотьем», уехать и забрать с собой сына. И этим сводили всю любовь на «нет». Поэтому Невлин не расстроился, когда дом, где вырос отец, сгорел. Вспомнились ссоры. Барра кричал, что желание сбылось, попрекал Аодана, что тела не захоронить, а осталось только развеять прахом. Пошли сплетни, мол, как могло случиться, что несколько домов сгорели, а этот (указывали пальцем) уцелел, только одну стену всего затронуло. Невдомёк дуракам было, что нельзя было крыть крышу соломой. Это понимал даже маленький Невлин. Он стыдливо уставился на рубашку. Сменить её нужно, а утром натаскать воды и выстирать. И самому вымыться, желательно натереться золой так, чтобы кожа раскраснелась и едва ли не слезла. Странно, что иные соседи успели выскочить из домов, но родители отца — нет. Невлин слышал, дескать, когда откопали обгоревшие тела, то они оказались в таком положении, будто были в сцепке, а поэтому — беспомощны. Он не знал, что означало странное слово, но оно с той поры звучало для него ужасно. Только умерли, как хотели — в один день и час. Так, кажется, сказал отец и добавил: — Настоящая пара. Истинная. Невлин не хотел для себя такую смерть. Родители — не истинная пара, но он не смог припомнить ни одной ссоры. Лёгких мимолетных поцелуев украдкой, когда двое думали, что их никто не видит, — тоже. Нежности людям, прожившим бок о бок не один год, были не нужны. — Тебе кто-то привиделся? — задал Аодан щекотливый вопрос — да такой, что Невлин заморгал, затем покрутил головой. — Н-нет, т-то есть н-неявно… Размыто! — это лучший ответ. — Так и должно быть. «Не должно быть! — хотелось закричать Невлину. — Не отец же!» И ведь не поделиться, не рассказать. Аодан утешил как мог, пытался во всяком случае, но что подумает о сыне, когда узнает правду? Невлин поднялся и прошёлся по крохотной комнатушке. В ступнях появилось покалывание, колени подогнулись — настолько сильно застоялась кровь. Он уставился на подол, запятнанный. В таком постыдном виде он разгуливал перед папой. Он подошёл к ларю и резко откинул крышку, затем на ощупь взял первую попавшуюся вещь. Не то, подштанники. Невлин отшвырнул их в сторону. — Отойди! — Аодан поднялся. — Я найду. — Я сам всё найду! — огрызнулся Невлин. Не маленький, но папа по-прежнему его таким считал. — И постираю сам! — Он же сгорит от стыда, если Аодан будет оттирать постыдные пятна с одежды и простыни. — Хорошо-хорошо, не злись. Понимаю, что чувствуешь себя взрослым, только молю: не твори глупостей, — взмолился тот, снял со столика свечу и поднялся. — Рад, что у тебя всё прошло легко — куда легче, чем у меня в твоём возрасте. Наверное, потому что я не понял, как помочь себе. Ты-то сообразительностью не в меня уродился, а… Огарок с шипением погас, и комнатушка осветилась только неровным светом луны. В отца, додумал Невлин. Все говорили, что он не только внешностью, но и нравом похож на Барра. Наверное, родись он альфой, и телосложением — тоже. Только он — омега, невысокий, худощавый, но с подвижными суставами, быстрой походкой и лёгкий. Но не слабак — сил хватало, чтобы оттянуть тетиву и выпустить стрелу. Уж чем, а взором, острым, Невлин пошёл в отца. Разве что радужки не такие тёмные — наверное, Аодан, светлоглазый, разбавил их оттенок, когда дарил сыну жизнь. Удалось достать то, что хотелось. В темноте не сменить простыню, придётся вдыхать запах похоти, что его одолела. Невлин, ничуть не стесняясь, сдёрнул грязную рубаху и, смяв, швырнул в угол. Дверь открылась и захлопнулась. Аодан покинул комнатушку. С его уходом пропала поддержка. Невлин перестал ощущать себя настолько грязным, как казалось до этого. Папа дал понять, что неприличные видения — то, что должно быть. Это необходимо, чтобы зачать ребёнка, продолжить род. Невлин не появился бы на свет, если бы не плотское желание. Пусть немного, но он успокоился. Может, папа прав, и Барра привиделся, потому что не встретился тот, с кем Невлин пойдёт по жизни. Не поэтому. Наверное, всё же порочный до самого мозга костей… Лучше не думать о плохом. Страшное миновало — и хорошо. Невлин надел рубашку, свежую, хотя и залатанную, вылинявшую. Ощущение чистой ткани на теле оказалось невероятно приятным. Раньше подобного он не чувствовал. Хорошо, если бы до этого получилось вымыться, но это непозволительная роскошь. Не богатей же из каменного дома, честное слово… Чтобы хотя бы обдаться холодной водой, нужно натаскать из колодца. Натаскает, не баловень-неженка. Невлин никогда не чурался домашней работы и охотно вставал у котелка, в то время как Аодан шил очередные перчатки или мял кожу, чтобы та стала мягкой. Барра не раз хвастался, дескать, рад, что у него сын — омега, иначе не возвращался бы с охоты в уютное место. Дом сверкал чистотой, потому что Невлин всей душой ненавидел дело, которым занимался его папа — Аодан пытался с раннего детства обучить работать с кожей, заставлял сидеть с иглой в руке, чем взрастил не любовь, но ненависть. Исколовший пальцы Невлин боялся клубков с нитками. Зато к отцовскому луку его тянуло, из колчана он таскал стрелы, чтобы поиграться… Аодан ругался, говорил: оружие — не игрушка для детей. — Игла и крючки — игрушки? — хохотал Барра. Невлин его благодарил и взбирался на колени. От отца всегда пахло кровью добычи — не притирками несло, как от богатеев. Руки, широкие, с лёгкостью подбрасывали сына и ловили. Барра морщился, когда тот таскал его за бороду… Невлин улёгся в постель и укрылся одеялом, сшитым из кусочков шкур — несмотря на жаркие дни, ночи в Калдере были довольно холодными. В нос ударил запах, резкий, хотя и знакомый. Пахнет похотью, догадался Невлин. И ужаснулся тому, как менялось воззрение с возрастом: сначала Барра казался могучим каменным големом — Аодан рассказывал о них в детстве, — который свалит обидчика ударом огромного кулака, который не знает ни страха, ни боли; потом стал самым лучшим наставником. Живым. Это Невлин понял, когда шутки ради оцарапал предплечье отца остриём стрелы. Тот вздрогнул, из ранки засочилась кровь, красная. Несомненно, Невлин разбивал коленки. И помнил ту боль. Он ревел и бежал за утешением к родителям, знал, что те положат на ссадины лист подорожника — и всё пройдёт. Кровь дала понять, что Барра испытывает ту же боль, что и его маленький сын, который окончательно уверился, что отец живой, когда почувствовал сердцебиение. Барра прижался грудью к спине, когда учил стрельбе из лука. Невлин окончательно убедился, что отец не просто живой, но страстный, именно сейчас. Если раньше запах казался родным, который хотелось вдыхать, утыкаясь в плечо, и знать, что в безопасности, то теперь… От Аодана пахло отцом… и похотью. Невлин научился различать — после случки запахи усиливались, смешивались. Значит, занимались любовью, пока он был заперт в комнатушке, вероятно, пока спал. Засов Барра давно соорудил с другой стороны, когда маленькому сынишке приснился кошмар, и тот проснулся и пошлёпал в покои родителей. И застал Аодана, сидевшего верхом на отце, подпрыгивавшего и закусывавшего нижнюю губу, голого, будто младенец. Барра поддерживал мужа за ягодицы. Он же первый отозвался на скрип двери. В то же мгновение папа вскрикнул и попытался отстраниться, только не смог, и Барра, прикрикнув на сына, укрыл себя и мужа одеялом, попутно попрекая, что тот забыл запереться. Аодан в свою очередь заявил, что с такими щелями закрываться нет смысла — доски косяка и двери ссохлись. — …а ты не соизволишь починить! — Стычка выглядела неуместно в этот миг, это заметил даже маленький Невлин. Он запомнил смесь запахов, необычайно сильную. Так пахла похоть, это он понял куда позднее и догадывался, чем накануне были заняты родители. Так пахло от Аодана — отцом. Запахом, которого не должно быть. Проклятье, насколько низко нужно пасть, чтобы горевать, что родители, не подумав о сыне, уединились. Если быть совсем точным, Аодан запер, будто ненужную вещь в ларь, и убежал к отцу, который для него стал важнее, чем сын. А ведь так хотелось, чтобы посидел рядом… Чтобы отец не прикасался к собственному мужу. — Нет! — ужаснулся Невлин себя и прикусил губу, осознав, что так мыслить нельзя. Это всё бред, вызванный течкой, к которой он не привык. Но теперь-то она закончилась. Нужно поспать — и всё пройдёт… «Поспи — и всё пройдёт», — успокаивал Барра приболевшего сына. Голос, грубый, низкий но ласковый, прозвучал здесь, в темноте. Ещё и ощущение, будто он погладил чёрные волосы. Невлин укрылся с головой одеялом и подтянул колени к груди, улёгся, будто ещё не родившееся дитя, затем закрыл глаза. И открыл: спать не хотелось. Очевидно, перебрал с сонным зельем и выспался. Хорошо, если бы наступил день. Заняться, кроме собственных дум, нечем.

***

Никогда ещё время не тянулось так медленно. Едва забрезжил холодный розовый рассвет, Невлин поднялся. В ушах зазвенело. Не терпелось вдохнуть воздух, свежий, чтобы в голове наконец прояснилось. Чтобы выветрился поганый запах похоти. Невлин как был — в длинной рубашке — поднялся и снял со стены накидку. Штанами он не озаботился — благо колодец недалеко — и прикрыл плечи, затем обул ноги в мягкие туфли и затянул шнуровку. Короткую одежду выбрал, голые, поросшие тёмными волосками лодыжки открыты чужому взгляду. Но как правило, калдерцы в это время ещё спят, а штаны надевать лень. Невлин вышел из комнаты и осторожно, чтобы не разбудить Аодана, пересёк гостиную и взял ведро. Мало одного. Два раза ходить ой как не хотелось, поэтому он подхватил и второе, затем направился к двери. Пришлось вёдра поставить на пол — уж слишком туго шёл засов. Когда справился с дверью, наконец смог вдохнуть утреннюю прохладу. Хорошо, хотя сырость точно пробралась за шиворот, отчего пришлось поёжиться. Невлин в неге закрыл глаза и постоял. Свежесть нельзя сравнить с запахом похоти, витавшим в крохотной комнатушке. Хоть что-то прогонит, окончательно эта ночь смогла бы забыться, если бы зад слегка не саднило. Перестарался… Уши запылали, когда вспомнилось, как Невлин ласкал собственный член, толкался пальцами в свой же зад, чувствовал, как горячо и мокро внутри. Стыд-то какой… Чтобы не думать о собственном падении, Невлин подхватил вёдра и сбежал со ступенек. Что-то не так, заметил он, но оборачиваться и выяснять не было желания, и он резво — ногам стало холодно — понёсся к калитке. Миновав двор, поплёлся по улочке. Пьяница, возвращавшийся, очевидно, из «Лейса», едва не сбил его с ног, причём непристойно обругал «путавшуюся под ногами шваль». Прозвучало обидно, но Невлин не решился пререкаться с обрюзгшим пузатым соседом, которого можно было бы принять за брюхатого, если бы тот не родился альфой. Дальше оскорблений дело не дошло, и они разошлись в разные стороны. Где-то слышались разговоры. Невлин упрекнул себя за то, что не подумал о пьяницах — Винн-то закрывал «Лейс» именно в это время — и не оделся как следует. Мимо него прошли ещё двое, обнявшись, очевидно, помогая друг другу не упасть. Они не обратили на него никакого внимания и последовали своим путём. К колодцу пришлось свернуть в закоулок между домами. И там, проклятье, нет покоя. Невлин ошарашенно уставился на чудака, который, никого не стесняясь, упёрся одной рукой в стену, а второй держался за член. Желтоватая струя и звук текущей на землю воды дали понять, чем именно он занимался, а русая шевелюра показалась знакомой… Только его здесь не хватало, разозлился Невлин и замер, надеясь, что Галвин, не раз намекавший, что хотел бы более близкого знакомства, не заметит его. Куда там? Другого хода не было. В Калдере второй колодец вырыли довольно далеко, поэтому пришлось ступать как можно тише. Если бы вёдра не покачивались и дужки не поскрипывали, возможно, это удалось бы. — Ого, кого я вижу?! — Всё-таки заметил. — Обычно Аодан таскает воду. Таки понял, что ты вырос? Невлин не был лоботрясом. Несомненно, он ходил за водой, причём не раз и даже не десять, а гораздо чаще — с той поры, когда смог поднять и дотащить до дома полное ведро. Далеко не всегда Аодан был здоров, Барра уходил в лес. Значит, Галвин частенько сворачивал, чтобы скрыться от посторонних глаз. — Он давно это понял, как и я, — не смог не огрызнуться Невлин. — Да-а? Значит, мне не везло! — Галвин вздохнул и заправил рубашку в просторные серые штаны. — Наверное, так лучше. Дождался того момента, что ты щеголяешь с голыми ногами. — После этих слов Невлин поспешил к колодцу и замер. Ну вот, придётся наклониться, чтобы откинуть крышку. — Давай, помогу! Принимать помощь не хотелось, ведь не слабак какой-то. Но Галвин ведь настоит. Откинув крышку и нацепив ведро на крючок, Невлин окунул жердь в колодец. — Уйди! — потребовал он, когда Галвин попытался помочь. Они стояли близко — настолько, что Невлин ощутил запах спиртного, лёгкий. Пивом, значит, накачался, мелькнула догадка. Помимо этого, от Галвина пахло ещё чем-то, тёплым, домашним. И совсем не воинственно. Не лесом и кровью, как от отца, хотя приятно. Немудрено, что находились падкие на местного повесу — сына ткача, у которого уже появились дети и который не собирался связывать себя ни с кем узами брака. Красив. Невлин не смог не оценить зелёные глаза, огромные, опушённые ресницами; тяжёлый подбородок, поросший мягкой щетиной, и нос, точно слепленный со скульптуры Джодока. В довершение к образу — широкие плечи, узкая талия и бёдра… И даже через широкие штаны выпирало достоинство, отнюдь не маленькое. Только Галвин — не тот, кто мог привлечь его внимание. — Ведёшь себя, будто боишься, что засажу член в… — Невлин всё же отдал жердь, чтобы не нагибаться. — Во-от, уже лучше. Нет, на задок я не прочь поглядеть, он-то у тебя хорош! Нужно успокоиться, поблагодарить за помощь и удалиться. И надоумил же Дуфф взять два ведра, а не одно. Галвин выудил жердь. — Пожалуйста, давай без мерзостей, — попросил Невлин. — Давай-ка ты второе! — оборвал Галвин и снял с крючка ведро. — Хорошо, понял! Только мой тебе совет на будущее: если не хочешь терпеть грязные намёки, надевай штаны! Он прав. Нужно было всего лишь не лениться. Тогда ни ноги, ни зад не замёрзли бы. «Интересно, что бы он наговорил, если бы узнал, что на мне нет белья?» — мелькнула мысль, неприличная, грязная. Конечно, Невлин не собирался сообщать, но порыв ветра мог задрать подол. Второе ведро наполнилось, и Галвин, ни о чём не спросив, взялся за дужки и пошёл прочь. — Крышка за тобой! — бросил он напоследок. Ошарашенный Невлин вздрогнул. Нужно прикрыть, чтобы пыль и листья деревьев не засорили колодец. Водрузив крышку на место, припустил со всех ног, догоняя Галвина. Гружёный, тот недалеко ушёл, даже не успел свернуть. Невлин пошёл рядом. И замер, когда они вышли из закоулка. Запах, слишком знакомый, принесло с порывом ветра — запах крови и леса. Запах отца. Невлин обернулся. Так и есть: Барра поглядел на него и Галвина, недобро. И угораздило же принести именно в это время! Сердце ухнуло вниз, ноги подкосились. Отец придумает невесть что. Галвин, не обратив никакого внимания на то, что творилось позади, ушёл с вёдрами. Невлин дождался отца. — Д-доброе утро, — шепнул он, когда тот приблизился. Кадык на шее Барра дёрнулся, верхняя губа задралась. Зол? Но почему? Невлин не сделал ничего плохого. Галвин всего лишь предложил помочь. — Да уж, «доброе»! — рыкнул Барра и потянул носом. — Гляжу, оклемался, скачешь волчонком! Он махнул рукой и выронил тушки зайцев, которые держал за уши. Невлин бросился подбирать добычу. — Со мной все хорошо, — оправдался он. — Вижу. Разгуливаешь в одной рубашке на голое тело! — подумал невесть что. — Будто… Очевидно, Барра хотел добавить неприятное сравнение. Наверное, совесть не позволила оскорбить сына, родную плоть и кровь. — Слабый на зад, — закончил Невлин. — Давай, скажи! Я уже давно вырос. Можешь назвать любым словом. Всё же сорвался. Вспыльчивостью определённо уродился не в Аодана. Слишком много общего с отцом — настолько, что хотелось вдыхать запах, крепкий. Запах сильного человека — того, кем восхищался. С кем невольно сравнивал всех. И эти «все» уступали хотя бы тем, что пахли иначе. Даже воины, от которых несло кровью за версту. Не было в них лесной примеси, это Невлин приметил уже давно. — Галвин всего лишь помог, — оправдался он. Голос дрогнул. Глупо прозвучало, наверное. Но это не так важно, потому что Барра остыл. По кивку и взгляду, грустному, Невлин это понял. — Идём домой, — вздохнул отец. — Я голоден и устал. Даже не добавил угрожающего «Дома поговорим», но от этого не стало легче. Невлин нутром чуял — с отцом творится что-то неладное.