Прахом

Самая крепкая пара — истинная. Это Барра усвоил с самого рождения — едва ли не впитал с молоком. Иного разумного объяснения не нашлось, как родители, бесконечно ссорившиеся, ужились, более того, не менее бурно мирились. И ценили друг друга. Их отношения походили на водопад, шумный, в то время как жизнь с Аоданом напоминала течение реки, спокойное. Барра порой не хватало всплеска эмоций — не горя, как у его родителей, потерявших, увы, не одного ребёнка, но хотя бы стычки. Аодан не бранился, если не получал желаемое, и если не делал что-либо сам, то оставлял, как ту ступеньку, как есть. «Напросился. Хотел всплеска чувств — получил с лихвой!» — Барра искоса взглянул на возившегося с котлом сына. Тот, уже одетый в штаны, потому что отец так приказал, поглядывал и поджимал губы. Обиделся на угрозу, брошенную Барра, плюнуть Галвину в лицо, оторвать яйца и затолкать в глотку, если тот подойдёт ближе, чем на два шага. Невлин подарил тот всплеск, который хотелось Барра. Он просто-напросто обозвал «неблагодарной скотиной», не забыв добавить, что «Галвин всего лишь принёс воду». Наивный мальчишка, чистый. Барра обнюхал его, чтобы убедиться, что постороннего запаха не появилось. И пожалел, что сделал это. Течка закончилась, от сына пахло не резко, дразняще — так, чтобы привлечь альф, но мягко, как пахнут половозрелые юноши. Запахом, по которому альфа должен распознать своего истинного. «Но ведь им не должен стать тот, кого я сам породил!» — Барра ударил кулаком по столу. Невлин, сидевший на корточках, вздрогнул и шлёпнулся на собственный зад. И зашипел. Похоже, ударился копчиком, дурак неосторожный. Или заласкал себя до такой степени, что там ныло. Уж слишком скоро закончилась течка. Значит, справился. Тем лучше, если понял, что делать. — Что на этот раз? — возмутился Невлин. — Что — проклятье! — я не так сделал?! Всё ещё дулся за то, что Барра открыто заявил, что течка — не повод ложиться под первого встречного похотливого болвана, который ищет только дырку, чтобы сунуть член, и не думает о последствиях. — Всё сделал так. Дрова выбрал правильно, с огнивом возился недолго, — хотя он хотел похвалить, но прозвучало издевательски. Он понял это, когда сын посмотрел на него взглядом, полным грусти в больших глазах. Красивые, отметил Барра, с искорками. Достанется же кому-то возможность заглядывать в них всегда, «тонуть», как сказал бы повеса Галвин. Барра не хотелось думать о том, кто станет его зятем. Кто угодно, лишь бы выяснилось, что ему показалось. Насморк, наверное, сыграл злую шутку или ещё какая хворь приключилась. Вдобавок он обнюхал сына на пороге, а ветерок мог принести чужой запах, а то и смешать с чьим-то ещё. Нужно бы выяснить, а не маяться, а то будто не отец взрослого, созревшего до постельных утех сына, а юнец бестолковый, сомневающийся и нерешительный. Невлин вздрогнул, когда Барра зашёл ему за спину. — Что? — испуганно выпалил. — Что-то опять сделал не так? Барра поймал себя на том, что не хочет отвечать. Стоял бы и делал один вдох за другим, упивался запахом, манящим и приятным. В детстве он не раз подмечал, как отец ошивался рядом с папой, жмурился и глубоко втягивал в себя воздух. Барра никогда не хотелось проделывать того же с Аоданом. Он не думал не гадал, что пожелает этого с кем-то ещё. — Ничего, всё делаешь правильно. Я так тебя запугал, что ты в самом простом видишь «не так»? Взгляд, испуганный, ставших едва ли не круглыми глаз; облегчённый выдох… Только сын так умел. Этой чертой уродился и не в Барра, и не в Аодана. В конце-то концов, дети не должны становиться копией своих родителей. — Н-нет! — Невлин резко отвернулся и сел у огня, помешал воду в котелке. Сделал вид, будто занят. Если Барра, здорового лба, пугала тяга, то каково мальчишке? И ведь не сказать правду. Таким вообще ни с кем не поделиться! Теперь всё время придётся сочинять, куда и зачем уходит, иначе не сдержит порыв и просто-напросто набросится на родного сына. Потом будет стыдно — за то, что испортил жизнь собственному ребёнку. Но как могло случиться такое? Как Барра вообще породил своего же истинного? Что это — козни Дуффа или наказание Джодока? Но за что? И ведь спросить не у кого. Не идти же к пьянице-жрецу, в самом-то деле. И Аодану — тому самому, кому верил безоговорочно — не поведать. Не поймёт, придёт в ужас и растеряется, испугается и натворит глупостей. Всё ещё свежи воспоминания, когда они были молоденькими дураками. Один, видя, что любовник располнел, решил, раз не приходит, значит, так надо, значит, дело не в ребёнке. Второй попытался избавиться от ещё не рождённого Невлина, только не вышло. Ли не взялся помочь. Барра поиграл в благородство. В конечном итоге доигрался. Такого, наверное, не случалось ни с одним из калдерцев, поэтому придётся изворачиваться, уходить в лес во время течки сына. Это хорошо делать летом, но каково зимой? Ничего, не баловень, выдержит. Самое главное — привыкнуть, научиться терпеть. Потом станет куда легче — так, будто было всю жизнь. И выдать замуж сына, пока тот не понял, что к чему. — Я бы занялся готовкой, но очень хочется отмыться, — оправдался тот. — Я не в обиде, — буркнул Барра себе под нос, сел на скамью, сгорбился и потёр виски. Надо же было такому случиться, чтобы Невлин, его мальчик, пахнувший молоком, когда был маленьким, оказался тем, с кем он должен связать свою судьбу; тем, кто должен подарить детей… Хотелось выпить, залить зенки, чтобы забыть. Барра знал — ни к чему хорошему это не приведёт. Ну надерётся до беспамятства, но в конечном итоге вернётся домой и увидит сына, вдохнёт его запах, дивный, будораживший чресла, и будет бороться с желанием припасть к губам, красиво изогнутым, в меру пухлым, и запустить пальцы в чёрные волосы. Вот же Дуффово отродье, о чём только думает! Хватило ночи, безумной, когда вообразил оттопыренный задок, с припухшим входом, блестевшим от смазки. Его, Невлина… Из раздумий вывели шаги. Выспался и пришёл третий. — О, вернулся, — сухо поприветствовал Аодан. Барра с трудом заставил себя посмотреть на мужа — прямо в блёклые непривлекательные глаза, на взъерошенные пряди. На лодыжки, поросшие волосками, он предпочёл не глядеть. Что он не видел за столько лет-то? Знал ведь каждую веснушку. Аодан, казалось, рыжим был везде, начиная от макушки, заканчивая довольно яркой головкой члена и волосами, обильно поросшими в паху. Аодан, несомненно, был красив для первого мужа. Второй же просто-напросто привык, пройдя через всё: и чувство ложного благородства, когда решил прикрыть позор, к которому сам же и подвёл; и едкое чувство, которое не мог назвать, — почти ненависть за то, что привязал к себе сыном, вынудив с ним, нелюбимым, жить; и благодарность, что заботился, всегда поддерживал и подставлял плечо. — Так говоришь, будто не рад меня видеть! — Барра не хотелось язвить, вырвалось само собой. Теперь Аодан разбавил дивный запах, шедший от Невлина, своим. Вдобавок близко подошёл. — Кто я, юнец влюблённый, чтобы радоваться? — солгал ведь, крылья носа дрогнули. Обнюхал мужа, чтобы убедиться, что тот не изменил. Ну и пусть сколько угодно нюхает, Барра не думал об этом. Потому что всё выйдет один в один так, как там, в кладовой, когда он представил, что входит не в растянутый от родов и частой случки зад мужа, а в тесный невинный — Невлина. Поэтому отстранился, но Аодан решил, будто у мужа кто-то появился. Ну и пусть думает так. Лучше пусть не знает всю правду, иначе свихнётся, когда поймёт, кому именно дал жизнь. — Что с вами? — всполошился Невлин. — Я вас такими раньше не видел! Даже он, волчонок, а не взрослый, заметил неладное. — Ничего. Я полночи не спал, сам знаешь, поэтому сорвался, — оправдался Аодан. — Кроме меня, приготовить завтрак некому. — Он подхватил лежавшего в углу зайца. — Но тем лучше: шкура мне пригодится. Галвин как раз про меховую жилетку для своего деда спрашивал. Говорит, мёрзнет старый даже в жару. Хорошо, если бы ты принёс ещё тушек. — Во взгляде, брошенном на мужа, читалась просьба. Всё бы ничего, но опять Галвин. Будет ошиваться у дома, обхаживать Невлина, говорить нежности — до той поры, пока тот не прыгнет к нему в постель. — С каких пор Галвин стал таким заботливым? Помнится, на деда ему было насрать с крыши жрецовой беседки! — Барра хмыкнул и умолк, поймав недобрый взгляд Аодана. — Будто не знаешь, что он на нашего сына положил глаз. Вот и вся забота! — предпочёл расставить точки над «i». — Вёдра донёс до самого дома, «добрячок» наш! — Он всего лишь помог! — встрял Невлин. — У меня в мыслях не было… — Достаточно его мыслей. Из ниоткуда, по-твоему, у него появились дети по сёлам? Умеет уболтать! — Барра! — Аодан отшвырнул тушку так, будто та в чём-то провинилась. Он повернулся к мужу. — Прекратить вести себя, будто не дома, а в корчме Винна. Верю, что наш с тобой Невлин — разумный. Правда? — последний вопрос задал сыну. Тот кивнул. «Давай, защищай похотливого ублюдка! Лично я ему яйца оторву, если он хоть что-то сделает с мальчиком. Будто сам не пережил позор в молодости, не знал, каково это, когда все тычут пальцем в брюхо!» — Барра зажмурился. До чего опустился! Под видом того, что попытался уберечь сына от похоти блудливого болвана, спрятал ревность, точнее то чувство, которое, наверное, появляется у тех, кто встретил свою истинную пару. Невлин — его и больше ничей, и горе тому, кто осмелится посягнуть на чужое. Шипение в котле дало понять — вода закипела. Невлин взялся за бортики стоявшего в углу корыта, некогда вырезанного Барра, и потащил в сторону своей спальни. Надо бы помочь ему. Только Барра не хотелось находиться рядом с сыном и одёргивать себя, потому что они одной крови. «Как могло так получиться?» — задался он вопросом — в который уже раз. Поневоле уверуешь в гнев богов, когда происходит подобное. То ли Дуфф развлёкся, то ли Джодок покарал за богохульство. Барра был готов поверить в любую из трактовок, причём во вторую — сильнее. Жесток Джодок, ой как жесток. Он точно завидовал брату, младшему, но куда более умному, пресекал его попытки сделать лучше на корню. Ему пришла в голову мысль рассеять двух половинок одного целого, отнял у бет возможности давать потомство, в то время как Дуфф подбрасывал дельные мысли: как не лишить воина силы, пока тот носит ребёнка; что делать, если нахлынуло желание. И почему, проклятье, люди должны страдать, сдерживая похоть? Барра мог бы сказать, что ему повезло: с молодых лет безотказный Аодан всегда был рядом. Но даже ему изредка приходилось терпеть гон одному, запираться в кладовой. Яростная дрочка плохо помогала, хотелось сунуть член в хоть чей-нибудь зад, влажный, жаркий. Поэтому Барра искренне сочувствовал одиноким немолодым калдерцам — как альфам, так и омегам. Бетам было легче. Несомненно, те имели любовников, иногда вступали в брак с вдовцами, у которых выводок детей за плечами, или с себе подобными, а то и с теми, кто не желал никогда ни при каких условиях обзаводиться детьми, но трахаться хотел. Кое в чём им повезло: они могли перетерпеть порыв желания, им неведома течка, гон и всё то, что называли умным словом — цикл. Занять бы себя чем-нибудь, задумался Барра, отвлечься от невесёлых мыслей. Хотя бы помочь Аодану разделывать тушки. Тот, несомненно, не позволит, хотя кто, а муж-охотник не продырявит шкуру. Наверное, Аодану всё же не нравится семейка Галвина, в частности несдержанный старикашка, злой и ворчливый, иначе не взялся бы изготавливать жилетку летом — во время линьки, осенило Барра. Он поднялся и вышел во двор. Дров хотя бы наколоть нужно… Вскоре он понял, что зря так решил: поленница-то полная. Аодан или Невлин расстарались, пока он шастал по лесу. Утренняя прохлада начала сменяться дневным зноем, по улочке потянулась вереница людей — наверняка спешили к Храмовой площади. Барра всегда давался диву, отчего ту назвали именно так, ведь ни одного храма в Калдере не построили. Он вспоминал, не просил ли о чём-то муж — о том, что начисто вылетело из головы. Наверное, ни о чём не просил. Лёгок на помине: дверь скрипнула, и на порог вышел Аодан, уже одетый в лёгкие полотняные штаны, с двумя заячьими тушками в одной руке и здоровенным тесаком в другой. Точно, петли нужно смазать и проржавевшие гвозди заменить новыми. Вон как скрипят, да и сама дверь едва держится. Любой неуч, не то что вор поопытнее, влезть может. Аодан хмыкнул, но ничего не сказал. Барра проводил взглядом рыжую голову, отметив, что волосы уже не растрёпаны, но стянуты лентой. И дивясь, как однажды враз может опротиветь собственный муж. Всего лишь за то, что стал лишним. Несомненно, Барра не собирался его попрекать, хотя не будь Аодана, Невлин бы не появился на свет, не случилось бы того, отчего сейчас растерялся. Даже узнав, что вскоре станет отцом, Барра не растерялся так сильно. Более того, поверил Аодану той юношеской наивностью, присущей людям возраста, в котором он пребывал. Позднее узнал, что Невлин — его плоть и кровь, больше ничья. Родной запах не обмануть. Которая никому, кроме него, принадлежать не должна. Барра зажмурился и изо всех сил ударил кулаком в злополучную дверь. Злость и отчаяние душили его. — Что на тебя нашло? — раздался голос из-за угла. — Понятно, успел влипнуть. Поделился бы, вместе пережить легче. Хоть бы обругал, подумал Барра, упрекнул, что дверь держится на честном слове. Но нет же, спокоен, всё держит в себе. Невлин бы возмутился. — Ничего особенного. Сгоняю злость, иначе пойду к тому ткачу и засуну челнок ему в жопу, чтобы не вздумал ошиваться подле моего сына! — Барра даже не солгал. — Не кипятись. Пока он не тронул Невлина даже кончиком мизинца,— спокойствие, ледяное, в речи. «Пока», — мысленно повторил Барра и удалился в дом. В сенях он остановился. Вдох-выдох, чтобы успокоиться… Надо же такому случиться, чтобы собственный муж в одночасье стал раздражать. Принюхался, заподозрил неладное, но не сорвался, даже не начал задавать вопросы, подробные, не отыскал несостыковки. Барра наломал еловых веток, разжёг костерок и заночевал в лесу, прохладном и свежем, под уханье совы, но утром проверил силки. Те оказались с добычей. Аодан не спросил, где он всю ночь прошлялся, точно ему было наплевать на собственного мужа. Так оно и было. Ему был нужен только Брендан. Вот что оно означало, дурное предчувствие, осенило Барра. Истинный нашёлся. С которым никогда не быть вместе. Главное, чтобы Невлин этого не понял. Но что, если однажды его осенит? Он пока юн и невинен, но рано или поздно повзрослеет. «Что делать? Покинуть Калдер? Трусливо сбежать, не объяснившись с семьёй? Солгать, что встретил другого в окрестном селе, поэтому так часто отлучался?» — размышлял Барра, роясь в ящике. Ни одного подходящего гвоздя — то длинные, то короткие. К кузнецу бы наведаться, заодно и развеяться. Барра на том и порешил. Он пересёк двор и не стал отчитываться мужу, бросившему вопросительный взгляд. Пусть смотрит. Отныне как прежде уже ничего не будет. Лучше не пороть горячку, а принять разумное взвешенное решение, рассудил Барра и направился по улочке к площади. Песок набился в мягкие туфли, но ему было всё равно, привык к мозолям. Время при желании найти можно, ведь исчезнув, добавит лишнего горя — не Аодану, но Невлину, мальчик-то любит его, терзали голову мысли. Как отца, но не любовника. До поры до времени, но однажды Невлин прозреет. Как ни странно, даже пропитый сиплый голос жреца не раздражал. Мысли потекли в иное русло. Барра как ни старался, не смог вспомнить его имя. Жрец, бездельник да пьяница — вот и все прозвища. Возможно, придётся дать Аодану шанс создать новую семью. Возможно, придётся выдать Невлина замуж. Это не выход. Сердце-то щемило от таких мыслей — отнюдь не из-за последних событий, но как отец Барра не хотел портить мальчику жизнь. Если не выйдет у сына связать судьбу с истинным, то хотя бы пусть встретит достойного. Незаметно для себя Барра ступил на выложенную булыжником площадь. Как обычно в это время, калдерцы потянулись к беседке. Жрец внятно, что странно при опухшем лице, рассказывал очередную легенду. Вероятно, придётся однажды с ним побеседовать, чтобы расторгнуть брак. Последует громкая брань, дескать, Барра сам виноват, но хорошая мзда сделает своё дело. Но пока не стоит об этом думать. Он высматривал Аниона, кузнеца. Тот был набожным и то и дело захаживал на площадь вместе с кучкой детворы и постоянно беременным мужем. В доме всегда было шумно и пахло выпечкой. Только Барра отнюдь не завидовал семье Аниона — здоровенный силач-альфа и крепкий румяный омега ухитрялись давать жизнь только бетам. Трое детей умерли при родах. Трудно вспомнить, какого они пола. Но как бы то ни было, в доме кузнеца витала любовь ко всем многочисленным отпрыскам. Если и было сожаление, что внуки не появятся, то ни Анион, ни его муж не давали этого понять. Наверняка потому расплодились, что пытались дать жизнь хотя бы омеге. Барра помнил Аниона юным. Тот мечтал о сыне-альфе, чтобы кузнечное мастерство не умерло вместе с ним. Возможно, всё дело в том, что поспешил, влюбился, поэтому решил не дожидаться истинного, закралась в голову мысль. «Только стоит ли за это наказывать, Джодок? Разве Анион повинен, что хотел быть счастливым с любимым?» — разозлился Барра, глядя прямо в лицо статуи, в её пустые глаза. Изваяние ответить не могло, жрец нёс какую-то несуразицу, к которой прислушиваться он не стал. Самое главное выяснил: кузнеца нет на площади, значит, за наковальней. Тем лучше, Барра нравился дом, напоённый добродушием и детскими криками. Анион никогда не чурался дать гвоздей в долг, всегда находил время подковать лошадь. Наконечники стрел сделаны на совесть. Давешний богатей, с которым ухитрился сцепиться Барра, недобро зыркнул, поджал губы и сделал вид, будто слушает проповедь. Вскоре стало понятно почему: у городской стены ошивался воин в сверкавших латах с выгравированным на нагруднике мечом, от которого шли лучи, — символом Джодока. «Одна польза от двинутых дуралеев: они не смотрят, богат или беден зачинщик», — осенило Барра. С их приходом штрафы выросли, но и богатеи перестали творить бесчинства, зная, что будут наказаны. Один недостаток всё же был: воины Джодока всё же верили очевидцам. Барра знал — ублюдки частенько сговаривались, чтобы макнуть головой в отхожее ведро — и это самое безобидное, что им приходило в голову — насолившего их другу. Воин пристально окинул взглядом с головы до ног проходившего мимо охотника, Барра приметил, как дрогнули крылья носа. Обнюхал, значит, пёс цепной. Чем дальше удалялся от площади, тем тише становился голос жреца и тем громче звучал стук молота о наковальню. Так и есть, Анион за работой. Наверное, искры сыплются в разные стороны, гаснут на сером камне. Далеко кузница, но слышно прекрасно, подивился Барра и резко отскочил в сторону, когда мимо него пробежала стайка детишек. В этой части города ему не нравилось — ни тебе заборов, ни садиков с растущими на деревьях плодами, только дома, прилегавшие друг к другу, точно замёрзшие детёныши в логове, жмущиеся, разве что не дрожащие; да жерди с натянутыми между ними верёвками, на которых сохла выстиранная дочиста и не очень одежда. Тут жили портные и ткачи, включая Галвина. Тот ходил в «Лейс» через ту самую песчаную улочку. Зато неподалёку был рынок, на котором порой Барра продавал мясо. Вскоре стало понятно, почему Храмовая площадь почти пустовала: горожане столпились на рынке. Придётся продираться и расталкивать людей, нюхать запахи чисто вымытых или грязных тел, отгонять от себя нищих, просивших подаяние. — Подайте, да пребудет с вами милость Джодока! — началось. Барра брезгливо посмотрел на руку, грязную, с обломанными ногтями, перевёл взгляд на лицо. Молодой ведь, работать может. Но нет же, клянчит. — Кто бы мне помог, — выпалил любимое выражение и продолжил путь. Он знал: нищие работают на воров, дают знак, у кого кошелёк потолще да потуже; кто неразумный раззява, в конце-то концов. Они же подмечают и украшения на пальцах, шее и запястьях. С Барра взять нечего, кроме гвоздей. Он предпочитал не звонкую монету, бездушную, но обмен: мясо на отрез ткани или вязанку дров. Или помощь предлагал одиноким вдовцам-омегам, починить сломанную мебель, к примеру. Благо Аодан не ревновал. Только было не легче. Именно тогда казалось, что мужу Барра не нужен. Но Невлин тянулся к отцу, любил за то, что тот у него есть. И Барра отвечал взаимностью. Проклятье, не стоит думать — не знать, что их притягивала друг к другу отнюдь не невинная любовь, какая бывает между отцом и сыном, но порочная, грязная. Кто-то громко возмутился, когда Барра протиснулся в толпу. Тот не обратил никакого внимания и юркнул в проход между прилавками, чтобы сократить путь к дому кузнеца. Стук стал громче, отчётливее. Трудолюбив Анион, ой как трудолюбив. И муж под стать ему. Но что было бы, если бы истинным оказался слабый на заднее место омега? Или богатей из каменного дома? Барра миновал проулок и вышел, наконец, к цели. Кузницу выстроил ещё дед Аниона едва ли не у задних ворот, что немудрено: именно там испокон веков была конюшня, где пришлые путники оставляли лошадей. Приходилось рано или поздно менять подковы, поэтому кузнец никогда не голодал. Но и работал как проклятый, много и упорно. Силе Аниона Барра завидовал. Стук прекратился, кузнец уставился на гостя. — Наконечники понадобились? — в этом был весь он: предпочитал не терять время на ненужные расшаркивания и приветствия. — Гвозди, — сухо ответил Барра и жестом показал, какой именно длины. Пахло гарью и металлом, отчего во рту появился едкий привкус, будто хлебнул крови. Анион стёр тылом кисти пот со лба, затем поправил сбившееся очелье и пригладил бороду, заплетённую в косу. — Ну этого добра у меня полно, — он улыбнулся, — в сарае целый ящик. Бери сколько нужно. Анион знал, что Барра в долгу не останется. Ещё бы, их отцы были хорошими друзьями. Дети по их стопам не пошли — уж слишком разными уродились. Анион, достаточно замкнутый, предпочитал решать размолвки словом, хотя силы ему, сыну и одновременно ученику кузнеца, позволяли накостылять по чужой шее. Барра же рос задиристым, вспыльчивым, за что частенько хаживал с синяками под одним, а то и под двумя глазами. Когда выросли, ближе друг к другу не стали, разве что уважали друг друга. — Сочтёмся, — пообещал Барра и развернулся, затем обогнул кузницу и вошёл в дворик, чистый. Кеган — который по счёту сын Аниона? — подметал выложенную камнем дорожку, по двору носилась многочисленная детвора. Прекрасное зрелище. Барра сжал губы, вспомнив насмешки, дескать, смог сделать только один удачный выстрел. — Рано явился! Обед не готов! — раздался из-за угла голос Анвелла, мужа Аниона. Вскоре тот вышел сам, забавный, круглый, с походкой вразвалочку. — А, ты, Барра, ну заходи. Знаешь, где сарай. — На всякий случай он махнул рукой, затем оправил мокрую — стирал, очевидно — рубашку на большом животе. Если раньше Барра завидовал этой семье, то сейчас, глядя на русые растрёпанные кудри Анвелла, большое брюхо, понял: не стоит. Что, если один из пары встретит истинного? Это могло случиться как с Анионом, так и с Анвеллом. Будь пара бесплодной или с одним-двумя детьми, всё было бы решить куда легче. Но куда деть весь выводок хохочущих малышей? «Со своей жизнью разобраться бы!» — разозлился на себя Барра и направился в сторону сарая. Он чувствовал на себе пристальный взгляд зелёных глаз: Анвелл уставился ему в спину. — Постой, покажу, где что. Анион переставил всё так, что даже я ничего найти не в силах, — произнёс тот. Раньше Анвелл относился холодно-равнодушно к приятелям мужа. Значит, что-то понадобилось, догадался Барра и дождался хозяина. Тот пошёл впереди, переваливаясь с ноги на ногу. Пришлось подавить недовольный рык, готовый вырваться из горла, и медленно пойти следом. Когда добрались, Анвелл отворил дверь и протиснулся внутрь. Чтобы попасть в сарай, отнюдь не маленькому охотнику понадобилось наклонить голову — настолько низким был вход. Не солгал. Отчего-то ящики оказались у противоположной стены, и вскоре он понял почему: там, где раньше они находились, стояла кровать. Здесь? В сарае? Он принюхался: запах Аниона, крепкий, отдающий железом, перебивал всё. В углу валялось тряпьё, не выстиранное, которое, похоже, издавало его. Значит, кузнец здесь живёт. Но что могло произойти с безупречной многодетной семьёй? — Гвозди там, — махнул рукой Анвелл и всмотрелся в лицо гостя. — Да, Анион ночует здесь, потому что наш младший плачет по ночам. Ему нужно выспаться. Никто не против. Лжёт ведь. Барра был злым, раздражительным, когда кроха Невлин не давал спать, уходил ночевать в лес. Но ведь возвращался, а Аодан ворчал, но приводил его вещи в порядок. Вдобавок Барра привык к сыну, и когда тот подрос, засыпал даже под громкий ор. Ко всему можно привыкнуть, и потом ребёнком больше, ребёнком меньше — разницы никакой. — Лжёшь ты, — заметил Барра. — Сказал бы правду: неладное в вашей семье. Сам знаешь, что я не сплетник. — Анвелл отвернулся, затем негромко выругался. — Истинный появился? — Кивок в ответ. — Ну так отпустил бы его, коль невмоготу жить с изменником! На этот раз последовал вздох, тяжёлый, усталый. — Уходить нужно мне. Только куда их… — Анвелл кивнул в сторону двери, — девать? Не могу их бросить, Анион прямо заявил: не отдаст мне детей. Вот оно что, осенило Барра. Не у него одного беда. Анвелл, вернейший муж, встретил истинного, от которого, наверное, носил последнего ребёнка. Барра бессильно опёрся на стену и крепко зажмурился. «За что, клятый? — послал он мысленный упрёк Джодоку. — За что ты рушишь семьи и губишь жизни?!» Он знал, что на этот вопрос ответ не получит.