Прахом

— Джодок, да озари светом воинов своих, да укажи им верный путь в Железную Долину. Да не встретится враг на их пути. И не стать им прахом! — слова молитвы в вечерней тишине были легко различимы. Невлин пристроился спиной к столбу и сложил руки в ожидании. Жрец не мог сидеть на коленях всю ночь — уж слишком стар. Он ничуть не изменился с той поры, как Невлин был маленьким. Никто не мог сказать, сколько ему лет. Сотня-две? Джодок дарует своим служкам вечную жизнь? Сейчас именно так казалось. Ещё бы набраться смелости и заговорить, коль пришёл, задать вопрос, не дававший покоя. Невлин был отнюдь не образцовым верующим, времени на то, чтобы слушать проповеди, не тратил. Но сейчас другое: раз случилось то, о чём у родителей не спросить, значит, стоит попытать счастья у… «Как имя-то?» — попытался он вспомнить. Белен? Бейлин? Лучше придумать обращение, чтобы не выглядеть глупо. Не успел. — Тебя что-то гложет, дитя, — даже не спросил, но утвердил жрец. Невлин кивнул и посмотрел на собственные ступни, затем оправил измятые, заляпанные штанины. — Я знал, что ты рано или поздно придёшь. Жрец — Бавус? Бейвин? — всем говорил одно и то же, старался затянуть на проповеди, искал дураков, готовых его кормить. Даже если умрёт, беседка не останется пустой — монастырь не слишком далеко. Это говорил отец, это поддакивал Аодан. Это слышал Невлин. — Вы вчера назвали меня несчастным, и я хотел бы знать почему, — перешёл он прямо к делу. И потеребил плетёную верёвочку, которой перепоясал рубашку. От взгляда постоянно слезившихся глаз было не по себе. Ещё и от жреца пахло кислятиной — старостью, наверное. Лысина шелушилась, кончики пальцев подрагивали. Да и дыхание неприятное, и в этом ничего удивительного: зубы-то давно сгнили, возможно, даже клыки — самые крепкие — выпали. Губы всегда были поджаты, и жрец — Бангус? Беленус? — ими почти всё время жевал. — Всё же заметил, пришёл. Значит, не дураком урождён. — Он спустился со ступенек хотя тяжко, но ходил без трости. — Догадываюсь, что именно тебя гнетёт, только ответ не я смогу дать, но Аодан. Папа? Невлин открыл рот и начал жадно хватать воздух, точно не — Бавус? Бинас? — жрец был глубоко стар, но он сам. Старый хрыч выжил из ума от беспробудного пьянства. Мало того, что увильнул — возможно, хотел получить мзду — и ответил более чем расплывчато, так едва ли не намекнул, что Аодан сделал сына несчастным. Но как? Да, в семье, особенно в последнее время, случался разлад, но папа любил единственного сына, Невлин почувствовал это. Жрец же — Борас? Бел? — решил, похоже, разрушить то, что в последние дни давалось с таким трудом — мир. Не зря отец говорил, что все служки — бесполезные дармоеды. — Ну уж нет! — Невлин держал крепко за мантию. Жрец бесплодно попытался вырвать широкий рукав просторного одеяния. — Мне загадки не нужны. Либо вы… — Что здесь происходит? — не нужно было родиться дураком, чтобы понять, кто это произнёс. Прихвостень-воин Джодока, больше некому. — Ну-ка отошёл! Быстро! Он схватил Невлина за шиворот и оттащил. Тот грохнулся наземь. Слёзы едва не брызнули из глаз, когда ударился коленками. Раздался треск рвущейся ткани. Грядёт ссора — на этот раз из-за рубашки. Вероятно, и штаны не уцелели, потому что ткань прилипла к телу в том месте, которым Невлин ударился об острый край камня. Проклятые фанатики, эти воины Джодока. Ведь не сделал жрецу ничего плохого, чтобы так обходились. Наверное, сунь Невлин монетку в дрожавшую ладонь, Белус — наконец удалось вспомнить имя — заговорил бы по-другому. Сам жрец развернулся, чтобы уйти. И убрал бы, если бы не окрик: — Это — проклятье! — что ещё такое?! Невлин улыбнулся. Потому что этот голос, низкий, раскатистый, узнал бы из множества подобных. Вот кто не даст его в обиду — тот, о ком он последнее время грезил, кто стал для него образцом великолепия, кем гордился. И кого вожделел. Кто частично стал причиной того, что он пришёл в это место. Барра, отец родной. Невлин не отрываясь смотрел на перетянутые верёвками голенища сапог, на крепкие ноги, обтянутые кожаными штанами. Затем уставился на выпиравший бугор на штанах… — Ты сам сможешь ответить на свой вопрос юноша. Я тебе не нужен. — Не мог, иначе бы не пришёл. Голос жреца оказался далёким… Невлин устыдился и посмотрел на ноги, чтобы не пялиться бесстыдно на отцовский пах. Так и есть, разбил колено — на камне кровь. Он уставился на землю — да на что угодно был готов таращиться, только не на Барра. Хватит запаха, крепкого, который не может исходить от слабака. — Поднимайся! — Невлин вздрогнул от приказа, к тому же отец взял его под руку. —Ты мне предлагаешь бросить дичь и тащить тебя волоком, будто маленького?! Хоть Барра не считал сына маленьким. Невлин с немалым трудом поднялся и едва не упал, когда разбитая коленка разнылась. Он отлепил штанину и уставился на проползавшего у ноги муравья, делая вид, будто это его занимает. Только бы не видеть лицо, глаза, похожие — все так говорили — на его собственные. Только когда отец удалился, стало пусто. Но не легче. Невлин ощутил себя так, будто он — жертва, вокруг которой ходили хищники, обнюхивали, но грозный хозяин запретил трогать. Прохожие таращились на него, кто-то бурно, но невнятно обсуждал происходящее, но открыто никто насмехаться не решился. Побаивались гнева Барра. Всего пара его слов — и сплетники всегда закрывали рты. Невлин развернулся и, не обращая никакого внимания на выпившего дурака, скалившего зубы, поспешил за отцом. Торопливость не привела ни к чему хорошему, и он захромал, стиснул зубы, чтобы не застонать от боли. Только Барра было не провести. Он и в этот раз учуял, что с сыном неладно, и остановился. — Не знаю, что тебя заставило пойти к этому дураку, но… Идём домой, — если первые слова он процедил сквозь зубы, то последние произнёс устало — почти выдохнул. Невлин уставился на спину, широкую. На голых предплечьях вздулись вены. Отец надел рубашку без рукавов. Зря. Не знал, не догадывался, что бугрившиеся мышцы волновали его сына. И ягодицы, туго обтянутые, не меньше… Невлин обошёл отца, чтобы пойти впереди и не таращиться, будто слабый на заднее место, умом обделённый завсегдатай «Лейса». Лучше чувствовать на себе взгляд карих глаз, жгучий, от которого хотелось спрятаться. — Так что же тебе было нужно от дармоеда? — недобро спросил Барра. Ещё и голос, низкий, хрипловатый — простудился? Невлин услышал ласковый шёпот и ощутил тёплое дыхание на ухе — всё же отец догнал его и пошёл рядом. Пахло кровью. Невлин глубоко вдохнул, зная, что отец вымоется, и запах станет слабее. — Ничего. Он меня вчера несчастным назвал, и я хочу знать почему! — Он замер. — Мне обидно. Ну почему я несчастный? У меня есть ты, папа. Вы меня любите, я вас тоже. Только из-за того, что мы не богаты? Невлин понимал, что нёс откровенную чушь. Барра хмыкнул и выпятил нижнюю губу. Не поверил. Выражение лица всегда таким становилось, когда он не верил сыну. Справедливо не поверил. — Только и всего? — И бровь приподнял, недоверчиво. — Этого немало, — оправдался Невлин, глядя прямо в карие глаза. Не только мерзкие сновидения изменили жизнь, но и явь. Не только течка породила желание, но даже вне её хотелось повиснуть на шее отца, ощутить его губы на своих, поцеловать скулы, довольно широкие. Барра отвернулся и покачал головой. — Лжёшь ведь, — заметил он. — Похоже, придётся всё рассказать, иначе и после пойдёшь к этому бесполезному пьянице. Знаю — чую — какие ответы искал… Он сжал губы и сглотнул, зажмурился и тряхнул заплетёнными в косу волосами — отгонял мысли, наверное. Невлин не смог выдавить ни слова, хотя любопытство его снедало. Но не здесь же беседовать — на улочке, где мог услышать кто угодно. Да и… Наверное, папе тоже лучше не знать об их маленькой с отцом тайне. Оставаться наедине тоже нельзя. Более Барра не добавил ни слова до самого дома. Невлин поймал взгляд Аодана — не злой, но грустный. В бледно-голубых глазах — радостная искорка, губы тронула едва заметная улыбка. Наверное, папа решил, будто сынок непутёвый опять удрал в «Лейс», догадался Невлин. Ему стало стыдно: папа любил его, бестолочь, а он… Он желал его мужа, отца родного. Аодан не стал выяснять, где их обоих носило, только взглянул на коленку сына и покачал головой. — Потерпите немного. Закончу — и займусь ужином, — едва слышно добавил. — Сам займусь! — спешно возразил Невлин. — Нет. Шкуру… — Аодан кивнул в сторону мужа, так и стоявшего с тушей кабана на плечах, — испортишь. Я сам займусь разделкой, а вы… — красноречивый взгляд, брошенный на ноги, дал понять, чем нужно заняться, — отдохните, побеседуйте. Барра сгрузил дичь на стол, стоявший у дома. Невлин отвернулся на него и уставился на папу. «Отругай!» — мысленно взмолился. Потому что тогда не почувствовал бы себя мразью. — Что? — спросил Аодан, когда сын повис на его шее. Невлин напрягся, когда ладонь, натруженная, горячая, погладила его вдоль позвоночника. — Давай не будем ссориться, — шепнул он в ухо, покрасневшее. — Всё от тебя зависит, — тон Аодана стал сухим и нарочито холодным, как прежде. Только сердце ухало и жила на шее часто билась. Рад ведь, что все живы, здоровы, выбрал из двух зол… Невлин отстранился и поправил выбившуюся из-под косынки папы рыжую прядь. Аодан фыркнул и отвернулся — привык ухаживать за сыном и не смог принять, что тот вырос и решил не прятаться, но выслушать отца, к тому же любопытство немало снедало: хотелось знать всё здесь и сейчас, иначе… Иначе пойдёт опять искать ответы где угодно, но не здесь, в доме, в котором родился и вырос, натворит глупостей и заставит родителей страдать. Захотелось убежать, но колено ещё саднило, поэтому Невлин медленно пошёл по посыпанной песком дорожке и ступил на порог, затем вошёл в дом, прохладный, надёжно укрывший от уличного зноя. И тёмный. — Отец! Барра точно под пол провалился, в собственном-то доме. Невлин сел на скамью, сложил руки и прислушался. И ухмыльнулся: надо же оказаться таким дураком, чтобы не догадаться, что отец в своей комнате. Наверняка переодевается, шуршит одеждой ведь. Перед глазами встала картинка. Конечно, Невлину довелось видеть отца с голой грудью, со стекающими капельками пота и прилипшими к коже чёрными волосками. Только этот вид никогда не волновал его. Он попытался представить другое: на то, как выглядит голый Галвин с русыми волосками и не такими крепкими мышцами. Но воображение упорно пихало именно чёрную поросль — как на груди, так и ниже пупка, которая терялась за поясом штанов. И это взволновало чресла. — Ну чего тебе? Рожок никто не дал? Или распеленался?! — Барра вырядился в просторную белую рубашку, украшенную по вороту зелёной вышивкой. Точно нарочно выбрал, что надеть, к тому же наглухо зашнуровал ворот. — Я готов послушать, — бегло проговорил Невлин. Вздох. Только просторная одежда смогла скрыть тело, но не запах. — Ладно. Убедил! — Барра взял сына за запястье и легонько сжал. — Ты прав: чем скорее всё узнаешь, тем раньше примешь и смиришься. — Только… — он сдавил руку сына сильнее, — не лги и ответь. Ты уже не малыш, как ни прискорбно это признавать. Но поскольку придётся, то… — он внимательно посмотрел прямо в глаза сына, — не лги хотя бы себе. Тебя тянет ко мне, так? Невлин подпрыгнул на скамье, точно внезапно под задом оказалась игла — настолько неожиданным оказался вопрос. Отец обо всём догадался. Или знал, что так бывает. Ответить не получилось, точно язык внезапно отрезали, и Невлин кивнул. — Не солгал… — шепнул Барра и крепко зажмурился. — Молодец. Похвалил? За постыдное? Невлин повернул голову в сторону двери. Всякое могло быть: разговор, подслушанный папой, — не худшее зло. Но никого, кроме соседского чёрного кота, который почему-то облюбовал этот дом и эту семью. И это никого не удивляло: пищи усатый наглец получал в два раза больше. «Хоть бы мышей ловил!» — то и дело ворчал Аодан, но всё же совал «гостю» угощение: сочные обрезки мяса или крыночку со сметаной или молоком. Именно этот взгляд, пристальный, зелёных раскосых глаз почувствовал Невлин. Он не знал, как оправдаться. Как посмотреть на отца. — Пошёл искать ответ у жреца по этой причине. Так? Стыдишься? — последовал вопрос. Волей-неволей, но посмотреть в карие глаза придётся. Невлин вскинул голову и взглянул в лицо. Дорогое. На которое хотел бы глядеть всю жизнь, поглаживать пальцами бьющуюся жилу на шее... Он кивнул. Отец не пристыдил. Кажется, всё понял. — Ты не мальчишка уже! — Барра принялся расхаживать взад-вперёд, зачем-то обошёл стол и, подойдя к сыну и взяв за плечо, заглянул прямо в глаза и добавил: — Об истинных парах слышал и знаешь, что мы с твоим папой не… — Знаю! — Невлин отпрыгнул, чтобы отец не прикоснулся к нему. Неужели?.. Барра не это хотел сказать. Ведь так не бывает, чтобы отец с сыном… Это мерзко и порочно. — Понял, — грустно добавил он и покачал головой. — Будь ты опытнее, понял бы сам. Я бы не говорил, если бы ты не метался. — Хотя прозвучало вполне ожидаемо, но всё же внезапно, чтобы вот так разом всё осознать. — Поверь, мне самому от этого не легче — выяснить, что мой ребёнок — моя истинная пара. Ладно был бы хотя бы сосед, тогда… Но видеть тебя каждый день и знать, что не могу — не имею права — прикоснуться… — покачал головой, — невыносимо. Это должно было успокоить, убедить, что Невлин — не грязный. Только не помогло: наверное, что-то натворил в прошлой жизни, раз Джодок так наказал. Невлин никогда не понимал, за что должно страдать то тело, чья душа принадлежала отъявленному негодяю. Ладно бы помнил прошлое, а так… Он посмотрел на собственные ладони, подрагивавшие, затем на дырку от сучка в полу — да на что угодно был готов пялиться, лишь бы не на отца, своего отца, любимого. И такого желанного. На того, к кому хотелось прижаться с отнюдь не сыновней нежностью. — Истинные, — глухо повторил Невлин. Значит, будет воображать отца, когда ляжет с кем-то в постель. Даже если бы Галвин пошёл куда дальше, то не помогло. Аодан ведь вспоминал его, первого мужа, ходил на могилу… и представлял, что в постели не отец, а другой человек. И поглаживал именно ту метку, которую оставил… Как же звать его, клятого, кто вклинился в их семью? — Да, только не вздумай ничего говорить Аодану, иначе… — И Барра, и Невлин вздрогнули, услышав шаги на пороге. Понятно дураку. Такое и жрецу не поведать, не то что папе. Об этом вообще никому не рассказать. Весь Калдер будет насмехаться над незадачливым семейством, строить догадки, а то и в лоб спрашивать, каково с ним, с отцом родным, трахаться. Дверь распахнулась. Аодан на ходу вытер передником руки. — О, я думал, за готовку кто-то взялся. Нет, обленились оба, — проворчал он и тут же замолчал. По нахмуренным бровям Невлин понял, что папа заподозрил неладное. — Что-то от меня скрыли, — покачал головой, затем стянул косынку. Ничего удивительного. Невлин, всю жизнь проживший с отцом, знал, когда тот обеспокоен. Лицо бледнело, глаза блестели. Барра теребил рукав, если на нём была рубашка. Наверное, Невлина тоже что-то выдавало. Например, щёлкнувший сустав. Дурная привычка. Пора завязать и что-то на ходу придумать. Не успел. На выручку пришёл Барра. — Я посчитал, что мой сын достаточно взрослый, чтобы понять, кто такие истинные — двое, которым уготована судьба идти по жизни вместе, — зло рассмеялся он. — Мы как раз беседовали, что это не всегда хорошо, что порой пара вынуждена распасться, бросить тех, с кем долгое время прожили бок о бок, родили детей и… — Замолчи! — Невлин бросился к папе, заметив, что тому стало дурно: дыхание участилось, лицо побагровело, рот беспомощно открылся. — Мы ни о чём плохом не говорили… Аодан оттолкнул руку сына. Краснота сменилась бледностью, такие перепады не на шутку перепугали. — Встретил-таки! — шепнул он побелевшими губами. Косынка вывалилась из рук. Повисшую тишину нарушил шелест тонкой ткани. — Да! — Барра не собирался щадить чувства ни мужа, ни даже сына. — Не знал, как сказать, но всё вышло как нельзя хорошо. — И его состояние обеспокоило Невлина. Глаза лихорадочно блестели, с губ то и дело срывался злорадный смешок. — Я ухожу! От тяжести ног доски заскрипели. Кот, очевидно, в этот миг невзлюбил дом, где поселилась склока. Он юркнул в открытую дверь и был таков. Невлин не поверил ушам. Отец покидает дом. Из-за него. Нет, нельзя! Это он, порочный, должен уйти, а не Барра. Он виноват в том, что семья почти распалась. Ком подступил к горлу, по щеке скатилась слеза. Ведь трус он ничтожный, потому что некуда идти. На улице не выдержит, а охотничий навык ещё не настолько хорош, чтобы выжить в лесу. К тому же станет жертвой одичавших альф, подобных зверям, которые не преминут им воспользоваться. Отец не раз предупреждал об этом. Невлин бросился к спальне родителей, куда только что удалился Барра, и ударил в дверь. — Нет! Куда ты пойдёшь?! Молю, оста… Его прервал Аодан. Тот приобнял за плечи и довольно холодно произнёс: — Оставь. Это должно было когда-нибудь случиться. Не легче, ой как не легче от этих слов. Знал бы он, кто истинная пара отца и почему тот уходит. Потому что тоже считал, что это мерзко, и стыдился. Невлин это понимал как никто другой, ведь он плоть и кровь Барра. И его истинный — тот, кто должен понимать своего человека с полуслова, полувздоха, полувзгляда. Невлин чувствовал, когда отец уставал, и не мешал. От его взгляда не могла укрыться ни бледность, ни грусть из-за неудач. Сыновними ли были эти чувства? Ведь к Аодану ничего подобного не испытывал, не знал, плохо папе или радостно, болен тот или просто зол. — Но куда он пойдёт? — голос Невлина дрожал. — Туда, где его ждут. — Неужели папе всё безразлично? Вряд ли, ведь едва не свалился без чувств у порога. Наверное, так лучше, рассудил Невлин. С той лишь разницей, что отцу на самом деле негде жить, что тот не выложил всю правду, уберёг мужа и сына. А ведь Невлин мечтал встретить того, кто будет понимать, щадить его чувства, любить просто за то, что он есть. Он не хотел требовать и воображал, как одарит своего истинного подобным. Домечтался! Невлин опомнился, когда папа толкнул его и усадил на скамью. Даже не заметил, как тот увёл его прочь. — Сейчас ромашку заварю, — участливо предложил Аодан. — Нет, где-то остался корень… — запнулся. — Тебе станет легче. Его лицо побледнело, под глазами пролегли тени. — По-моему, корешки нужны тебе! — Невлин попытался посочувствовать, но вышло раздражённо. Аодан в ответ на эти слова покачал головой. — Давай хоть сейчас не будем грызться. Поверь, мне не легче, чем тебе. Но что должно было случиться, то случилось… — он запнулся. Потому что Невлин не выдержал. Перед глазами всё поплыло, по щекам потекли слёзы. Захотелось оправдаться, только сдавленное рыдание не позволило. Аодан даже не подошёл к сыну и завозился с мешочками, висевшими под потолком. Наверное, решил сделать отвар. Невлин вытирал слёзы, но они продолжали течь из глаз, капали на рубашку. Он шмыгал носом, будто маленький. Только от слёз толку не будет, отец не раз это говорил, поучая сына. Которому лучше бы вообще не появляться на свет. Ну вот, ещё и рыдание в голос, когда-то отец всё же вышел, одетый в кожу, с котомкой в руках и луком за спиной. Барра подошёл к сыну. — Утри сопли. Не маленький. Должен понимать, что так будет лучше всем нам, — в словах слышалась горечь. Но не для Аодана. — Да уж, рушить семью ради истинного — лучше, конечно, — съязвил он. — Мне мой счастье не подарил. Не понимает. Но пусть язвит, лишь бы не узнал правду, не понял, какое чудовище породил. Вот что на что намекал жрец, когда упоминал, что ответ может дать только папа. Барра, ссутулившись, побрёл к выходу, ни с кем не попрощавшись и не оглянувшись. Только дверь хлопнула. Теперь всё, конец. — Появится ещё, — утешил папу — себя — Невлин. Слёзы высохли, только кожу будто стянуло. — Ага, чтобы развестись, — поддакнул Аодан и бросил на стол мешочек. — Не то. Не помнишь, куда я его дел? — У себя посмотри. Не было секретом, что папа заваривал корень, непонятно зачем, потому всегда казался спокойным. Возможно, поэтому таким и был, что жить не мог без своего пойла. Если Невлин чуть раньше хотел есть, то после всего этого желание насытиться пропало. Истинный… Родного отца, надо же… Если Невлин подохнет от голода, Барра вернётся к папе, и всё станет как раньше. Только сына у них не будет. Ведь не забудут свою кровинку. — Если бы можно было повернуть всё вспять, то я бы не появился на свет, — пробормотал Невлин. Он сидел с закрытыми глазами и раскачивался на скамье, чтобы выкинуть из головы недобрые мысли. Поэтому отклик папы показался настолько неожиданным, что он вздрогнул. — Ты что несёшь? — Аодан поставил пузырёк на стол и сел рядом с сыном. — Принёс-таки. Это хорошо: и тебе, и мне нужно выспаться и спокойными встретить новую жизнь. Невлин покосился на бутылочку и уткнулся носом в папину шею — ровнёхонько в метку, оставленную отцом. Которую хотелось выгрызть, выжечь — да что угодно сделать, лишь бы её не стало. Потому что, как выяснилось, Барра должен поставить её на собственном сыне. Невлину было больно от осознания, что он, возможно, останется до конца своих дней одиноким, потому что второго истинного не бывает. От мысли связать судьбу с кем-то ещё стало страшно: вдруг, как папа, даст жизнь истинному собственного мужа? Поэтому он зубами вынул пробку и сделал глоток. Горько — настолько, что затошнило, вдобавок на пустой желудок выпил. Зато подействует наверняка. Невлин было поднёс горлышко ко рту, но отхлебнуть не успел. — Ты что творишь? — Аодан отобрал настойку. — В иное время тебя несколько капель не заставить проглотить, а тут… Он замолчал, когда сын вдруг обнял его и заявил: — Выдержим. Нам и без истинных неплохо, правда? — Чушь не неси! — Аодан ответил поглаживаниями по чёрным волосам. — Молодой ты ещё. Когда встретишь, запоёшь по-другому. Он оказался прав: Невлин встретил, и от этого ему захотелось напеть грустный похоронный мотив.