Прахом

Барра любил лес — за шелест листвы, пение птиц и шорохи лап, больших и маленьких; за фырканье и вой. Любил за запахи свежей хвои, прелой листвы и сочных ягод. Любил за то, что только здесь мог уединиться. Летом жить можно: всего-то нужно наломать веток и соорудить шалаш, а вот зимой туго придётся. Барра подбросил хворост в костёр и уставился на ярко вспыхнувшие языки пламени. По-хорошему, ему стоило уехать, прижиться где-нибудь и осесть. Руки не из того места, куда он любил сунуть член, выросли. Шершавые, мозолистые, с обломанными ногтями и толстыми костяшками, такие не могли быть у богатого баловня. Барра привык к нелёгкой работе. Искорка отделилась от огня и улетела прочь, гонимая ветерком. Заухала сова. «Только как же… Не предупредить нельзя!» — задумался Барра. Невлин наверняка придёт его искать. В одиночку. Сердце ёкнуло от воспоминаний. Уже «искупался» там, у водопадов, дурак юный. И то к счастью, что Барра гнало к воде простое желание — окунуться: день выдался как никогда жарким, вдобавок рубашка, всегда выстиранная Аоданом и выглаженная, а теперь — потемневшая от грязи, измятая, прилипла к телу. Сквозь шум падавшей воды удалось различить и сдавленный — очевидно, кто-то кому-то зажал ладонью рот — вскрик, и глухое рычание альфы — наверняка ошалевшего от гона. Барра был зол — оттого, что парочке вздумалось уединиться именно здесь. Наверняка вырвались из Ананта — деревни по ту сторону леса. Рука невольно потянулась к колчану, пальцы сжали древко стрелы… Барра не думал никого убивать, только попугать, дать понять, что здесь он присмотрел территорию для себя; что чужакам не рад. Желание спустить тетиву появилось, когда донеслось рыдание. Значит, омега не хотел. Барра ринулся в сторону шума, одновременно втягивая воздух. Догадка подтвердилась: если резкий альфий запах бил в ноздри, то более мягкий омежий не ощущался вовсе. Невольное желание защитить дурака, которого занесло вглубь леса, гнало вперёд. Сначала выручить, а потом обругать и пинками толкнуть в объятия родителей, решил Барра, натягивая тетиву. Он надеялся, что желание случки у дикаря не слишком велико. Убивать никого не хотелось. Только чем ближе, тем чётче ощущался в альфьем смраде запах, знакомый. Родной. В висках застучало. Клятый безумец осмелился посягнуть на то, что принадлежало ему, Барра. Дыхание участилось, в висках застучало, перед глазами появилась красная пелена — налились кровью, значит. И рык показался точно звучащим со стороны… Барра повесил на плечо ставший ненужным лук, вернул в колчан стрелу и, на ходу достав из ножен кинжал, в несколько шагов подбежал к насильнику, взялся за растрёпанные тёмные волосы и изо всех сил потянул на себя. Чужак, не ожидавший нападения, задёргался. Барра отбросил его и, не мешкая, всадил оружие в живот, потом ещё — в шею, потому что жертва согнулась пополам. Третий удар пришёлся в спину — между лопатками. Рык сменился скулёжем и затих. Барра вытер кинжал об одежду убитого и посмотрел на сына. Невлин таращился на него, переводил взгляд на насильника и часто дышал. Грудная клетка вздымалась и опадала. Тёмные соски, заметил Барра и облизал губы, затем ещё раз осмотрел труп. Так и есть, дикий: волосы сбились в колтуны, длинную бороду давно никто не подстригал, на кожаной одежде — прорехи. Штаны спущены, достоинство стало вялым и оттого — небольшим. Барра понимал, каково это, когда не с кем утолить страсть, ведь у него самого бывало так, что яростная дрочка не помогала. Совсем недавно приключился гон, одолели видения, как он подмял под себя податливое тело, коленями раздвинул ноги и вошёл в тугую влажную плоть, зарылся носом в чёрные волосы, вдохнул запах, притягательный, манящий… Проклятье, трудно сказать, что хуже — одичание и превращение в животное, или это. Тем более Невлин здесь, рядом. Кто знает, что было бы, если бы он попался тогда? — Вижу, что цел. Как правило, насильники сдирают штаны, а не верх, — пробормотал Барра и отвернулся. Он приметил рубашку, целую, и жилет на земле, там же и лукошко с ягодами, и прислонённый к нему лук и колчан… — Учил тебя, дурака, не расставаться с оружием. Как выяснилось, зря. Только сейчас до него стало доходить, чем могло всё закончиться. Над его сыном надругалась бы обезумевшая от похоти мразь. Над его мальчиком, его плотью и кровью. Его истинным. Барра сплюнул. Рано, ой как рано он оставил семью. Аодан не в силах помешать сыну творить глупости. Невлин на свою голову ягоды решил собрать, заодно — искупаться. — Со мной всё в порядке! — бегло проговорил он и с немалым трудом поднялся, затем направился к отцу и уставился прямо в лицо. В глазах ещё стоял страх. — Знаю, заругаешь, только я не один пришёл, а с Гвеном и Бретом. — Он подобрал одежду. — Я всегда с ними хожу. Нам… — принялся натягивать рубаху через голову, — совсем туго стало. Я богатеям ягоды ношу, они же любят сладенькое, а грибов мы часть сушим, а часть я на рынке продаю. Пристыдить пытался, донести, что им тяжело. Аодан-то никогда не жаловался, не пропал с больным сыном на руках, пока его мужа носило на Юг в поисках лекарства. Поэтому казалось, что всё у него получается легко. Теперь Невлин-то вырос и мог помочь. И едва не стал жертвой. Нёс невесть что, даже трупа не испугался. Сыну охотника, бояться крови смешно, только убитого человека увидел впервые. Но на лице безразличие. — Сюда пришёл искупаться, — заключил Барра. Кивок в ответ. И дрожь в руках, хорошо заметная, когда сын застёгивал ремешки жилета. Тот испугался, но постарался не подать вида. — Я и раньше сюда ходил, только… Никого никогда не видел! — теперь и в голосе дрожь. Барра посмотрел на пояс сыновних штанов. Невлин не забыл о ремне с пряжкой. Поэтому так трудно оказалось сорвать одежду с весьма привлекательного задка. Альфа начисто потерял голову, иначе дождался бы, пока Невлин разденется догола, а потом напал. Но тогда всё было бы гораздо хуже. Барра не выдержал, схватил сына за предплечья и притянул к себе. Тот только ойкнул. — «Не видел»! — передразнил он. Лучше бы не делал этого: лицо Невлина, насмерть перепуганное, совсем близко, чёрная прядь пощекотала щеку. И запах, притягательный. Немудрено, что у безумца от гона вконец перестала работать голова. — Забыл, чему я тебя учил, быстро! — Он отпустил сына и вдохнул свежий воздух. — Зря я тебя не порол, ой зря… Невлин шмыгнул носом и взял лук. Лучше Барра самому проводить сына до Калдера, иначе тот натворит по дороге глупостей или станет жертвой. Похотливых болванов много. Он проводил. И отметил, что Невлин удалился гораздо дальше той поляны, где должен был с Гвеном и Бретом собирать ягоды. Юный, глупый, наивный юноша. …и желанный к тому же. Барра втянул воздух. Он даже подумал о том, чтобы вернуться домой, потому что за Невлином нужен глаз да глаз, но был уверен — сорвётся. Ведь едва удержался от желания поцеловать, когда упрекал. Каждый день находиться под одной крышей станет пыткой. — Когда собираешься в лес? — уточнил он. Невлин улыбнулся. — Завтра я буду шить, да и ягоды, если сегодня не купят, продам. Через два дня мы условились с Бретом на этой же поляне. Через два дня... Барра будет ждать. И лично проследит, чтобы Невлин не натворил глупостей, займёт чем-нибудь, например, в очередной раз поучит ставить силки. Всё смахивало на то, будто с любимым условился встретиться. Уход ни к чему хорошему не привёл, вынудил сына много работать, а не праздно бездельничать. Невлин удирал бы на прогулку, будь у него свободное время, встретил молодого красавца. Барра согласился бы даже на Галвина, только бы всё разрешилось. Все два дня он надеялся, что Невлин останется в Калдере. Поначалу вздохнул, не завидев в толпе стариков черноволосую макушку, с облегчением, потом разочарованно: научил-таки сына двигаться бесшумно, и тот обогнул кусты. Барра учуял знакомый запах. Некуда было деваться, и они ушли вглубь леса. Барра не позволял ни себе, ни сыну отдохнуть. Не до того было, к тому же силки оказались с добычей. Невлин ушёл домой не с пустыми руками. И появился тогда, когда условились. Барра зажмурился и потряс головой, затем придвинулся ближе к костру. Если бы Невлин знал, с каким трудом его отцу удавалось сдержать желание поцеловать губы, довольно пухлые. Тот не сомневался, чувствовал, что сын никогда не испытывал такой ласки. Но приходилось держаться друг от друга подальше. «Замуж, причём как можно скорее!» — вновь одолела мысль. Барра подкинул ещё хворост и подтянул ноги. Хотя бы с Галвином стоит переговорить. Неважно, сколько у него детей на стороне, но если влюблён, то пусть сделает Невлина счастливым. В конце концов, самому Барра истинный счастья не принёс и не сможет принести. Даже если всё сложится, даже если он увезёт Невлина туда, где их никто не знает, не выйдет ничего хорошего. Нет-нет — да и совесть, ехидная, проклятущая, даст знать, кого он трахает. К тому же из жизни нельзя выбросить Аодана — того самого, с кем прожил не один год, кто стал первым любовником и кто был рядом. Кто подарил истинного. Не поймёт муж, если всё рассказать, а если и поймёт, то наверняка начнёт винить себя, укоряя за того, кому дал жизнь. Не всё было гладко в их с Барра жизни. Только Аодан не заслужил горя. Барра открыл глаза и устало посмотрел на огонь. Вспомнился кузнец и его горе. Куда легче, как оказалось, жить с тем, кто рядом. «Галвин!» — мелькнула очередная мысль. Завтра Невлин не собирался к отцу. Значит, стоило найти его поклонника. Пусть берёт, пока влюблён. В таком случае, зная, что сын за надёжными плечами, можно спокойно покинуть эти места и попытаться начать строить жизнь заново. С этой мыслью Барра полез в шалаш, устроился на шкурах и закрыл глаза. Аодан выделывал, вспомнил он, засыпая.

***

Утро выдалось прохладным. Костерок давно погас. Хорошо, что ни один хищник не забрёл, упрекнул себя Барра, поднимаясь. Хотя он спал крепко, но чувствовал себя разбитым, точно любимая миска сына. В довершение ко всему приснился Аодан. Руки, обветренные, расчёсывали лисью шкурку, мягкую, в светло-голубых глазах стоял укор. Чует? Невлин поделился? Вряд ли, иначе спрятал бы сына. Барра знал мужа довольно хорошо. Тот порой был излишне строг, но до безумия любил единственного ребёнка и не позволил бы тому стать несчастным. Ведь связь с родным отцом — это порочные отношения. Барра расчесал пятернёй волосы, почесал зудевшую кожу и, вытащив застрявший сухой лист, задумался. Хотелось окунуться. Вода в реке всегда была холодной, течение — быстрым. После ночи и вовсе ледяная, но наверняка поможет окончательно проснуться и остудить голову, привести мысли в порядок. К тому же Барра не хотелось беседовать с Галвином грязным, пропахшим потом, похожим на дикаря. И без того сердце ухало и зубы скрипели от мысли, что к сыну будет прикасаться чужой человек. «Мой Невлин, мой!» — упорно вертелось в голове. Лучше бы не видел сына, не бередил себе душу, уехал сразу… Но тогда бы Невлин стал жертвой того чудовища. Хорошо, если бы ушёл живым, но как правило, дикие утаскивали «добычу» с собой, если та сопротивлялась — убивали. Порой метили — да так, что в запале перегрызали жилы на шее. Барра нацепил колчан, поправил ножны и полез в мешок, чтобы достать чистую рубашку, принесённую Невлином в прошлую встречу, заодно заштопанную. Та, что сейчас была сейчас надета, превратилась в лохмотья. Вряд ли Барра выглядел краше того ублюдка, которого убил. Порой он выдирал сбившиеся в колтуны волосы им же самим выструганной расчёской, переплетал бороду. Скоро позабудет о простых действиях и одичает. Пора уходить. Этого хотелось меньше всего, но так лучше, это Барра понимал. Потому что невыносимо глядеть в светло-карие глаза, вдыхать запах истинного и запрещать себе прикасаться. Во время первой течки обошлось, но если подобное повторится — вряд ли Невлин останется невинным. Потому что чем больше времени Барра находился с сыном, тем невыносимее становилось желание. Даже сейчас в паху заныло, когда вспомнились тёмные торчащие соски, крохотные, к которым хотелось припасть губами. Барра вылез из шалаша и направился в сторону водопадов. Пёс с ними, с силками. Времени их проверить будет предостаточно. Хорошо бы отнести несколько тушек Винну и сделать то, чего давно хотелось, — напиться, вероятно, даже не одному, а с Галвином. Барра бодро шёл, хотя мысли одолевали невесёлые. Он точно отрывал кусок от себя, медленно. Рана кровоточила, но он был уверен — заживёт. Много времени понадобится на это. И рубец останется, здоровенный, багровый. Не забудет своего истинного. Барра обругал себя, споткнувшись о корень, что повёл себя, будто юнец, возомнивший себя опытным, и переключился на тропинку. Не ровен час, растянется на земле, а то и сломает ногу. Будет лучше, если умрёт, враз став беспомощным. Смертью проблемы решают слабаки, Барра всегда верил в это и себя таким не считал, верил, что нужно бороться до самого конца. Шум льющейся воды приласкал слух. Вскоре Барра вышел на берег и остановился. Утро испортила вонь от тела, которое Барра оттащил в яму и присыпал ветками. Дикарь даже голодным падальщикам не был нужен и сейчас разлагался и портил свежесть смрадом. Невлин предлагал сбросить труп в воду. Барра усмехнулся. Не хватало отравить воду всякой мерзостью. Он повозился со шнуровкой штанов и спустил их. Ножны с кинжалом остались висеть на поясе. Чтобы снять рубашку, пришлось поставить колчан у ног и бросить лук на землю. Барра не любил оставаться безоружным, поэтому торопливо раздевался, затем подобрал оружие. Он по щиколотку вошёл в воду и постоял, дожидаясь, пока ступни не привыкнут к холоду, присел и, набрав пригоршню воды, плеснул на грудь. Прекрасно, когда тело привыкает к ледяной воде. Холод сменяется свежестью. Барра фыркал, плескался, тряс головой и наслаждался. Солнце взошло, осталось обсохнуть и согреться. Он вышел на берег и уселся. Если бы не бдительность, то утро можно было бы назвать безмятежным. Обсохнув и одевшись, Барра покинул берег. Только следы на песке кому-то дадут понять, что в этом месте кто-то искал уединения.

***

Добычи оказалось куда больше, чем ожидалось. Пришлось вернуться за мешком. Тем лучше: хватит и семье, и Галвину, и даже на бутылку. Барра пересёк ворота и встал как вкопанный. В Калдере ничего не поменялось: всё тот же жрец, всё та же толпа на площади. Хоть что-то хорошее в том, что он покинул это место. Ничего, кроме скрежета зубов, проповедь и разнообразные запахи не вызывали. — О, Барра! — раздался удивлённый возглас. — Договориться о разводе пришёл? Голос не узнать было трудно. Анион, конечно. Барра обернулся. Так и есть: кузнец держал одной рукой под локоть Анвелла, второй — младшего сынишку, который ёрзал и норовил слезть. Всё бы ничего, только Барра знал, что благополучие этой семьи — мнимое. Глаза Аниона счастливо блестели, взгляд его мужа, напротив, был потухшим. Барра подошёл к ним, мысленно обругав себя за невнимательность: живот Анвелла пропал. Значит, что-то стряслось, потому что крохи-младенца нет. — Куда мне? Сына бы пристроить. Анион вздохнул. — Это правильно, наверное. То есть не торопись. Аодан-то никого не встретит, а с истинным… Ну-у… Всякое может стрястись! Вот она, причина несчастного взгляда Анвелла. «Уж не ты ли приложил руку?» — задумался Барра. Не его это дело. Если и так, Анион не признается. Вон какой крепкий. Пудовые кузнецовы кулаки куда более тяжёлые, чем охотничьи. — Ладно, я пойду! — Барра поправил мешок и, вспомнив, зачем пришёл, уточнил: — Галвина не видел? Даже Анвелл ожил и с любопытством посмотрел. — Видел. Вчера. Нос распухший, течёт, как всегда. Дома, за ткацким станком должен быть, — ответил Анион и отпустил руку мужа. — Давно тебя не видел, друг. Может, выпьем у Винна? — Барра кивнул. — Ступай домой! — приказал кузнец мужу и опустил малыша на землю. Тот побежал к папе и крепко обнял. Барра, расталкивая толпу, начал пробираться к «Лейсу». Кто-то возмутился, но, приметив охотника и кузнеца разом, притих. С двумя крепкими альфами никому связываться не хотелось. Оставшийся путь прошёл легко. Винн заулыбался, завидев заячьи тушки, и не торгуясь предложил пиво и закуску. Когда Барра пил — которую по счёту? — кружку, Анион заговорил: — Как видишь, мы вместе, — хохотнул. — Вижу! — Барра поджал губы. — Ты?.. — Он, как ему казалось, красноречиво посмотрел на приятеля. Тот хмыкнул. — Я убийца, по-твоему? Да, молот держу, но черепа крошить не приучен, знаешь ли! — Анион пригладил бороду. — Мой соперник не собирался рушить свою семью. Это мой-то дурак думал, что пришлый торгаш бросит своего бету, который таскается за ним хвостиком. Нет! Истинный и любимый — далеко не всегда один и тот же человек. Истинная пара Анвелла — бродячий торговец, у которого есть муж. — А ребёнок? — полюбопытствовал Барра. — Ребёнка он забрал. Анвелл-то едва разродиться успел — только и видали. Я не противился. Зачем мне чужой ублюдок? А так и бете хорошо, и я не в обиде! — Верхняя губа Аниона дрогнула, обнажив зубы. — Везёт некоторым: альфа с первого раза получился. Я стараюсь, но даже омегу не могу… Не видать мне внуков. Посетителей было мало, менестрель, очевидно, ещё спал, поэтому каждое слово было легко различимо. Выяснилась причина грусти Анвелла. Истинный покинул, прихватив ребёнка. Аниону было радостно, его мужу — увы. Барра сделал последний глоток. Голова с непривычки — он давно не пил ничего крепче воды — закружилась. Анион решил всё за мужа, не спросив отдал ребёнка, решил, что Анвелл ещё подарит ему детей. Кузнец не собирался рушить семью, возлюбленный его мужа — тоже. — Ты сможешь его трахать? — Барра рыкнул. — Зная, что он воображает не тебя, но то, как истинный суёт член в его зад. Он будет воротить морду и не смотреть на тебя. Сможешь после этого кончить? Анион со стуком поставил кружку, деревянную, поэтому та не разбилась. Пиво пролилось. — Ты что несёшь? — Он оскалился, выставив напоказ клыки и сощурив глаза. — Ах, да, ты же сам встретил истинного, представлял, что суёшь член не в зад Аодана, а в его. Только… Знаешь, почему я не любопытствовал? Потому что мне противно. Мне жаль твоего мужа. Он же затемно ложится, а утром, когда все ещё спят, уже за работой! А Невлин… Дождёшься, что мальчишку оттрахают в лесу. Хорошо, если всего лишь брюхо вздуется. А если… Барра не дослушал, поднялся, нацепил лук на плечо и подобрал мешок. Только ссоры с приятелем и не хватало, которому не объяснить, как и почему он покинул дом. Такое вообще никому не рассказать. Винн улыбнулся и попрощался с посетителем, Барра отворил дверь и зажмурился от яркого солнца. Беседа пошла на пользу. Вспомнился полный грусти взгляд Анвелла, тёмные круги под глазами, а всё из-за того, что кто-то другой распорядился судьбами — его и новорождённого крохи-альфы. «Поговорить с Аоданом, рассказать всё как есть, не трусить!» — решился Барра. Муж поможет убедить Невлина, что скорое замужество убережёт от беды. Барра знал: ему будет больно от осознания, что кто-то толкается в тело, которое должен ласкать он, но смирится. Хватит бездействовать, и так повёл себя, спрятался, точно трус. Не помогло: встречался с Невлином там, в лесу. Страшно предположить, что было бы, если бы у сына началась течка. — Осторожнее! — рявкнул нёсший корзину калдерец, когда Барра толкнул его и продолжил путь, не подумав извиниться и не обратив никакого внимания на непристойную брань. Скоро дом, почти пришёл. Барра миновал улочку и толкнул хорошо знакомую калитку. — Аодан! — позвал он и осмотрелся, потянул носом. Никто не ответил. Он поспешил к двери. Заперто изнутри. В одуревшей от хмеля голове даже мысли не возникло, зачем муж закрылся. Барра постучал, потом ещё. На третий раз он отшвырнул мешок и загромыхал. Успокоился, когда услыхал шлёпанье босых ног. Скрипнула задвижка, дверь приоткрылась. Дома не Аодан, но Невлин. На свою голову и голову своего отца, проклятье! В светло-карих глазах — блеск, губы необычайно красные — искусанные. И запах такой, что в висках застучало, сердце заколотилось, в паху разлилось истомой. Доигрался, додразнился походами в лес. Вдобавок Барра выпил, поэтому смело шагнул в дом и задвинул щеколду, чтобы никто не помешал им, истинным, даже муж, пока ещё нынешний. — Я только хотел сказать… Он сказал, чтобы ты не прятался… — речь Невлина звучала сбивчиво, верхняя губа подрагивала. Пусть Аодан говорит всё, что захочется. Пусть проклянёт, лишь бы не появился и не помешал. Барра сдавил плечи сына, притянул к себе и крепко прижал к себе дрожавшее от желания тело, зарылся пальцами в волосы, поцеловал в висок, лизнул. Ощутив вкус пота, солоноватый, с любимыми нотками, не выдержал и припал к губам. Невлин целовал неумело, поэтому Барра сдерживал себя, чтобы не причинить ему боль, сминал рубашку и поглаживал между лопатками. Невлин повис на шее отца, прижался настолько крепко, что чётко ощущалось сердцебиение. Барра провёл ладонью вдоль позвоночника, сместил её к ягодице, упругой, и легонько сжал. — Идём, — шепнул он, отстранился и потянул Невлина за собой. Тот легонько воспротивился, и это немного отрезвило. Барра едва не отвёл сына в их с Аоданом спальню. Это неправильно, мерзко — трахаться там, где до этого коротал ночи с мужем. Заминка была недолгой. Барра в несколько шагов очутился в спальне сына и, втащив Невлина, запер дверь. Окно не было занавешено, в лучиках солнца летали пылинки. Стояла духота, запах был очень силён. Если бы Невлин оттолкнул, вероятно, удалось бы заставить думать голову, но не головку, которую немилосердно натирали тесные штаны. Барра толкнул сына на кровать и, отшвырнув бесполезные лук и колчан, навалился сверху. Всё так, как он воображал: чёрные волосы разметались на подушке, губы приоткрылись. Барра поцеловал их, затем подбородок, шею и часто бьющуюся жилу. Хотелось прокусить кожу, ощутить вкус крови во рту… Этого делать нельзя. Сына заплюют все, когда поймут, кто именно оставил метку. Увезти мальчишку нужно туда, где никто его не знает, а потом только давать всем понять, чей истинный. Барра скатился на бок и посмотрел в лицо сына, в глаза, полные не только страсти, но и слёз. Невлин осознавал не меньше отца, что их связь — омерзительна. Даже не похвастаться меткой. Осознавал, но не отталкивал, наоборот: Барра даже сквозь жилет ощущал тепло его руки. — Славный мой, зачем?.. — шепнул он, задирая длиннополую рубашку и оголяя ноги сына, поросшие тёмными волосками, стройные и ровные, подрагивавшие от желания. — Зачем открыл дверь? Невлин не ответил, что немудрено: член, небольшой, увенчанный ярко-розовой головкой, был напряжён. Барра запустил руку под рубашку и один за другим погладил соски, и без того твёрдые. Невлин закусил губу, чтобы не застонать, часто задышал и выгнулся навстречу ласкам. — Представлял… Тебя… Голос твой… — шепнул он, — услышал… Воображал отца родного с ним в постели. С ними, истинными, всегда так. С Барра подобное было в мыслях — и вздёрнутый задок, и покрасневший вход, сочившийся смазкой… Он собственные слова услышал точно со стороны, когда попросил Невлина перевернуться и встать на четвереньки. Тот охотно послушался. Барра одной рукой погладил откляченный зад, ребром ладони провёл между ягодицами, растирая смазку; другой дёрнул шнуровку штанов. Та поддалась неожиданно легко. Ну вот и всё. Барра обхватил ладонью собственный член, набухший и донельзя твёрдый, затем придвинулся к Невлину и приставил головку к влажному припухшему входу. Опять едкий укол совести, запоздалый, потому что появился уже после того, как он толкнулся. Следовало хотя бы осторожнее двигаться, ведь зад тесный. Невлину могло быть больно, хотя Барра не торопился и давал к себе привыкнуть. Неспешно он вошёл до самого основания и замер. Невлин уткнулся лицом в подушку, рубашка задралась до лопаток. Барра провёл по его спине пальцами, ощущая позвонки, затем отстранился и снова медленно толкнулся в тугую плоть. Услыхав всхлип, повторил. Хорошо! Вот оно как, значит, с истинным. Ничей запах — ни Аодана, ни одного из немногих любовников — не волновал так. Ничьё тело не хотелось ласкать, ощупывать, пробовать на вкус. Барра поглаживал живот, толкаясь, пригибался, ласкал пальцами соски, порой нащупывал член, маленький и горячий, прикасался к головке, отчего получал в ответ протяжный стон. И любовался — выгнутой спиной, растрёпанными волосами, припухшими губами, когда Невлин поворачивал голову. Наслаждался сладостными вздохами и всхлипами. Его истинный казался невероятно красивым. Барра стал счастлив в тот миг, когда понял, что они вот-вот станут единым целым, упивался зрелищем подрагивавшего от наслаждения тела; ощущением того, как тугая плоть обхватывает его член, плотно. И забыл, что Невлин невинен, что его зад не растянут, что вытащить член с набухшим до предела узлом невозможно, что резкое движение причинит боль. Когда пик наслаждения схлынул, Барра навалился на Невлина и закрыл глаза. Тот подрагивал, порой — всхлипывал. Осталось дождаться, пока узел не опадёт. «Дурак пьяный!» — обругал себя Барра, зарываясь лицом в чёрные волосы и закрывая глаза, чтобы не думать о том, в кого он очередной раз кончает, чьё именно тело дрожит под ним от страсти. И без того осознание, что он только что лишил невинности собственного сына будет мучить всю жизнь.