Прахом

Аодан не любил букеты и не понимал тех, кто украшал ими жилище. Что толку, если цветы быстро увядали? Хороши, но быстро теряли нежный аромат. Иное дело — знахарь. Вот кому нужны листочки, цветки, корешки, которые пучками свисали с потолка. В хижине витал запах сушеных трав, приятный. Даже сам Ли не то пропах ими за всю жизнь, не то уродился таким, Аодан этого не знал. Знахарь щеголял в тёмно-синей рубашке, неуместно шикарной в хижине. Значит, кому-то из богатых помог, догадался Аодан и понюхал ромашку. Этот запах он знал, ничего нового. — Зачастила ваша семейка, — прошамкал Ли беззубым ртом и пригладил бороду. — Только раньше больше Барра ходил. Чую, не то что-то! — Он уставился ясными, будто безоблачное небо, глазами на гостя. Стар Ли, умудрён жизнью, видел, казалось бы, насквозь. Жил одиноко, однако знал, что происходит в семьях, даже мог дать совет. Аодан всегда дивился тому уюту, который царил в хижине. Ли никогда не брал монеты, только утварь, еду или просил что-нибудь починить. Калдерцы охотно помогали. Аодану сегодня было нечем расплатиться, поэтому пришлось потратить день, чтобы прибраться, приготовить пищу и собрать нужные травы. — Далеко не первый день «не то», — вздохнул он. Ли улыбнулся, выставив напоказ клыки — последние зубы, что у него остались. — В последнее время ходишь либо ты, либо твой сын. Значит, дело в Барра. Но его вижу в лесу. Жив и крепок. Ушёл, — заключил он. Спорить не было смысла, поэтому Аодан только кивнул и щёлкнул пальцами, затем отвернулся, чтобы не видеть, как Ли шаркает обутыми в меховые сапоги, несмотря на жару, ногами. Знахарь от старости мёрз, даже жилет нацепил. Умрёт здесь, в одиночестве. Аодан не знал наверняка, остались у Ли родные или нет. Детей точно не было, знахарь не мог их иметь. А вот племянники… Аодан нахмурился. Ни разу не задал себе вопрос: Ли — коренной калдерец или однажды приехал в эти края. Вероятно, кто-то из горожан — его родич. — Пожалуйста, при всём моём уважении… — взмолился он, — не нужно осуждать моего мужа. С истинным бороться нет ни сил, ни желания. Пусть будет счастлив. Ли снял крышку и понюхал содержимое. — Ещё не настоялось. Ох, долго всё, потому что с каждым днём тяжелее собирать травы. Ты очень помог. — Он прикрыл котёл, подошёл к скамье и сел. В нос Аодана ударила смесь запахов — как растений, так и старости. — Истинный, говоришь, хм! — Знахарь покачал головой и поправил сбившееся набок очелье. — Я думал, ты начудил. Барра-то один живёт, никого рядом не видел! Это Аодана не удивило, только догадка подтвердилась, что истинный его мужа — анантец. Барра не мог без леса, поэтому Ли его встречал. — Ну не таскать же его в лес с собой, так? — фыркнул Аодан, зажёг следующую свечу и затушил почти догоревшую. Стемнело. Не ожидал он, что застрянет здесь. Так и течка у сына закончится, пока он доберётся. «Надо было снаружи его запереть!» — упрекнул уже который раз за день самого себя. Невлин — юнец неразумный, мог впустить кого угодно, кто учует манящий запах. Кого угодно могло принести, чтобы попросить шкурок. Недоброе предчувствие, ой недоброе! Аодан поёрзал. — Может, всё так, — опровергнул Ли. — Подумывал предложить ему на зиму перебраться сюда. А что? Дров нарубит, мясо принесёт. Не замёрзнем. Что касается утех, то стар я, мне не надо. — Он поджал губы, отчего и без того ввалившийся рот запал ещё глубже. — Но раз истинный есть, значит, есть. Видать, муж у истинного или ещё какой довесок приключился, раз в лесу шалаш выстроил. Аодана едва отучили сосать палец. Старший брат-отрок подшучивал, дескать, омежье взыграло, но что именно, пояснять родители не позволяли никогда, шикали, отвешивали подзатыльник и закрывали рот. Много позднее стало понятно, что имелось в виду: у Аодана это получалось с Бренданом. Сейчас забылось, Барра он не желал одарить такой лаской. Аодан точно вернулся в детство и поймал себя на том, что сунул палец в рот. Ли покачал головой, но замечание делать не стал. «Неужели я настолько опротивел ему, что он предпочёл уйти? Солгал?» — Аодану в это не верилось. Он знал собственного мужа куда лучше, чем знахарь. Барра не оставил бы сына, которого до безумия любил. — …до безумия любил, — эхом повторил собственные мысли. Неужели… Нет, это мерзко, грязно, порочно. Так не бывает вообще, чтобы отец испытывал к сыну отнюдь не родительские чувства. Но тогда зачем ушёл? Аодан соскочил со скамьи. Зря оставил сына одного в доме. Но ведь рассчитывал взять настой и вернуться ещё до полудня. Не успел, уже стемнело. К тому же Ли довольно проворно для своего почтенного возраста подскочил к двери и задвинул щеколду. — Прости, но не пущу! — Ещё и прислонился к двери. — Измучить меня под конец жизни хочешь? Я же места не найду, гадая, добрался живым или сгинул! А ты сгинешь! Если зверь не растерзает, то заблудишься. Аодан заломил пальцы. — Невлин, один… Течный! — взмолился он. — От течки никто не помер! Он же не больной. Наоборот, здоров и… — Ли улыбнулся, — может подарить внучка. — Тьфу! — Только этого не хватало. Аодан, переживший позор, тычки пальцами в живот, не желал такой судьбы сыну. Сердце ёкнуло. Впору запасаться зельями, только знахаря не обмануть, потому что для себя давно перестал брать, вдобавок пузырёк из самого настоящего стекла всего один. Невлин — не дурачок безмозглый, успокоил себя Аодан. В прошлый раз едва не плакал от стыда из-за воображения, не поддался чувству. Голова на плечах, несмотря на юность, всё же есть. Ли достал из сундука чистую — наверное, хранил для редких гостей — простыню и развернул. Это отвлекло. — Вы собрались меня на кровати устроить? — удивился Аодан. — Гостям — лучшее место! — Старик пожевал губами. — Мне на шкурах не впервой отдыхать. Не богатей, не знавший работы и оттого — болезненный, но человек леса. Аодан уступать не собирался и настаивал на своём. Порой его перекрикивала собака, лающая снаружи. Будь Ли моложе, он принял бы щедрое предложение, ему, уставшему за нелёгкий день, хотелось растянуться на матраце, набитом прелой, судя по запаху, соломой. Да и шкуры, в обилии лежавшие на полу, поела моль. Аодан понял, чем в следующий раз отблагодарить знахаря. Он прекратил спор, просто-напросто улёгшись в углу, на шкурах. Откуда-то задуло. Наверняка щель между брёвнами появилась. Тем лучше, что настоял на своём: знахарь утром мог не подняться от боли в пояснице. Наверняка та от старости ныла, простужать лишний раз не стоило. — Ох, молодёжь! — Ли покачал головой. По сравнению с ним Аодан и был юнцом, что дали понять следующие слова: — Сам ещё в силах ребятёнка выстругать. Пожалеешь, если выстудишь себе всё. Эти слова вызвали улыбку. Аодан — и кроха? Он если и будет держать младенца на руках, то внука, но не сына. Куда ему, одинокому, наверное, уже бесплодному, малыш? Хорошо бы течки прекратились, но ведь нет-нет — и вынуждают бросить дела и запереться, потому что помочь некому. Аодан повернулся к стене и уставился на сучок. Его клонило в сон, веки отяжелели, но отчего-то уснуть не получалось. Он слушал возню. Вскоре Ли задул свечу и, кряхтя, забрался на кровать. Аодан потянул на себя шкуру и задумался. Барра живёт в лесу, а не с избранником. Видать, они не могут быть вместе. «Ты можешь прийти домой. Невлин не говорит, но ведь ты тосковал по сыну. Не зря он воспрял духом от ваших встреч. Закрою глаза на измены, пойму, если не будешь прикасаться ко мне, но ради него, ублюдок, ты должен вернуться!» — мысленно обругал Аодан мужа. Он перевернулся на другой бок, нащупал одну из шкур и подоткнул стену, чтобы не так задувало, затем свернулся калачиком. Поговорить бы с мужем, но недоброе чутьё подсказывало, что как раз таки этого делать нельзя. Аодан решил не столько довериться ему, сколько сохранить гордость и дать понять, что не зависит от Барра. Ли давно храпел, а он ворочался, вздыхал, откидывал с лица пряди и слушал далёкий волчий вой.

***

Пробуждение получилось как никогда тяжёлым, к тому же к Ли едва ли не ввалилась семейка с лихорадившим ребёнком. Аодан забрал зелье и, бегло поблагодарив и попрощавшись, покинул дом знахаря. Стояла сырость. Ноги, обутые только в туфли, мгновенно намокли, штанины прилипли к голеням. Аодан запахнул жилет и поёжился. Пёс, любимец Ли, поднял голову, навострил уши и улёгся. Неясно, зачем знахарь его держал: более доброй собаки Аодану видеть не доводилось. «В лесу живёт. Но где?» — не давала покоя мысль. Блуждать не по проторенной множеством ног тропинке, но по зарослям, не хотелось. Куда легче стать добычей хищников, чем кого-то отыскать. — Да и мальчик, наверное, беспокоится, — успокоил себя Аодан и поспешил в сторону Калдера. От быстрого шага кровь разогналась по жилам, он согрелся. Утро ему понравилось. Стоит отправиться по грибы с Невлином, а то, получается, родные, но точно чужие друг другу люди, которые видятся только вечером, перебрасываются парой слов и расходятся каждый по своим углам. Дела, клятые, отнимали всё время. Приходилось думать, как не пропасть с голода. Бывало хуже, когда Аодан разрывался между Невлином, болевшим, и работой. Он поглядывал на чужой кошелёк, висевший на поясе у одного из богатеев, забредших в «Лейс». Он тогда подрядился мыть пол и подавать пиво. Задуманное сотворить не удалось: некто смуглокожий, усатый, одетый в кожаные штаны и такую же куртку, довольно грубо затянул за угол и отнюдь не вежливо дал понять, что препятствие на пути могло стоить жизни. Аодан по наивности полагал, что головорез — телохранитель богатея, но понял, что ошибся, когда встретил всё там же, в «Лейсе», на следующий день. Тогда-то осенило: из воров голубок, не иначе. Хотелось сообщить страже, чтобы мерзавца, прятавшего ухмылку под усами, закрыли в тюрьме, но было боязно: доказать ничего не мог, к тому же рисковал получить удар кинжалом в живот. Тогда бы Невлин, мальчик, исхудавший донельзя, умер, никому не нужный и больной. Поэтому Аодан пожал плечами, когда служки Джодока спросили, не приметил ли за кем-либо из посетителей странности. Ему воздалось: вор, так и не представившийся, отсыпал монет со словами: «С них, богатых, не убудет. Нам — счастье!» Аодан не постыдился взять чужие деньги. Сын был дороже. Странные отношения с вором принесли плоды. Аодан неожиданно даже для себя поведал, что сын болен, что муж «наследил» до того, как уехал, что двоих детей в одиночку не вытянет, что зелье Ли в этот раз не помогло. Собеседник его выслушал… …и Аодан оставил монеты у его друга. И понял, почему знакомых несло сюда, в низы Калдера. Он корчился от боли, стонал и клялся себе, что подобного не повторится. Ошибся. Приходил несколько раз. Но к боли так и не привык. Аодан потряс головой, отгоняя прочь воспоминания. Всё сложилось хорошо: Невлин вырос в красавца, здорового и доброго. Всё хорошо, но отчего-то на душе неспокойно. Аодан несколько раз споткнулся, однажды едва не выронил драгоценный пузырёк. Хватит витать в облаках. Несмотря на укоры совести, то и дело одолевали мысли — до самого Калдера. Аодан глубоко вдохнул, когда пересёк врата, и что было мочи понёсся к дому, злясь на жреца и собравшуюся толпу. Желающих послушать оказалось как никогда много, пришлось протискиваться. Иные бранились, незнакомец, похоже, заезжий, и вовсе толкнул. Аодан не утерпел и, прошмыгнув мимо опешившего от такой наглости воина Джодока, встал на ступеньку беседки. Жрец запнулся и с удивлением на него посмотрел, из толпы раздались недовольные вскрики. Кто-то схватил за предплечье. Страж, догадался Аодан, потому что рука была затянута в перчатку. — Оставь, — махнул жрец рукой, — он и так вынужден страдать за то, что в своё время ослушался Джодока. И теперь не верует. Впервые хотелось расцеловать бездельника за сивушные бредни. Аодан обошёл его и спустился с другой стороны. — …и решил Адейр силу, дарованную Джодоком, вдохнуть в собственного сына, и произнёс: «Да будет Кевен моим истинным, ибо никому лучше моей плоти и крови не знать мой нрав»! — Аодан замер, лоб покрылся испариной, сердце заколотилось. Давненько он не слышал легенду об Адейре, силаче, убившем чудовище и спасшем людей, просившем вернуть умершего истинного. Джодок услышал его, пожалел и наградил даром самому избрать себе пару. «Искал Адейр черты любимого, но нашёл в собственном сыне!» — мысленно повторил Аодан. Сердце заколотилось, лоб покрылся испариной. — …и не было у них счастья. Их дети рождались больными и слабыми, и суждено им было стать прахом, едва познав жизнь. Так решил Джодок, чтобы Адейру не пришлось гадать, как называть собственных отпрысков — сыновьями или внуками… «Заткнись! Заткнись!» — захотелось крикнуть Аодану. Он едва ли не побежал. Грязная легенда, мерзкая и порочная. Адейр-спаситель избрал истинным сына, потому что увидел черты любимого? Глупости, Невлин похож на Барра. Впору самому выпить сонное зелье до дна, потому что взял невесть что в голову. Он едва успел свернуть в сторону дома, как его остановили. От неожиданности он даже икнул. — О, здравствуй! — Аодан узнал кузнеца. — Наконец-то, а то несёшься так, будто за тобой дикарь гонится! — Анион улыбнулся, выставив напоказ крепкие красивые клыки. — Ладно, перейдём прямо к делу. Мы… Того, малость повздорили с Барра, — два пьяных дурака, что с нас взять? — а спор так и не разрешили. Передай просьбу: пусть придёт потолковать на трезвую голову. Нехорошо это — оставлять за собой ссору. От этих слов едва не остановилось сердце. Барра был здесь. И Невлин, одинокий, беспомощный… — Если увижу, передам, — глухо ответил Аодан. — В лес искать не пойду. — Понимаю! — Анион вздохнул. — Барра никогда не мог успокоиться, пока не побеседует на трезвую голову. Но не в этот раз. Странно, зла-то ему не желаю. Ну пьяные, ну погрызли малость друг друга… — Хотелось побежать домой. Клятый кузнец не отпустил, взял под локоть… — Не думай, я сам к вам приходил, но застал только Невлина. И без этого нелепые мысли полезли в голову, ещё и Барра объявился в Калдере. Аодан чувствовал на себе пронзительный взгляд, пока не свернул за угол. Наверняка кузнец начнёт гадать, что на него нашло. Пусть думает что угодно. Аодану слова не понравились. Анион застал дома Невлина. Но у сына-то течка. Или уже нет? Нашёлся тот, кто по «доброте» «помог»? — Невлин! — позвал Аодан, вбежав в распахнутую настежь калитку. Его сын не мог не услышать зов: двери дома были открыты. И простыня сохла, и длиннополая рубашка, в которой остался вчера. Течка закончилась, Невлин всё выстирал, не поленился. Только куда подевался, гадёныш? Будто нашкодил и спрятался — совсем как в детстве. Аодан снова позвал. В этот раз сын откликнулся и вышел на порог дома в чём был — в тонких полотняных штанах и босой, опёрся на косяк, не думая спускаться. Бросаться в объятия не было нужды, но хотя бы сойти со ступенек мог. Невлин отшатнулся. — Прости, я за вертелом следил, — оправдался он и убежал. — Мясо сгорит! — раздалось из глубины дома. Ничего особенного, мальчишка готовил завтрак, старался, чтобы ничего не пропало. Только отчего так тревожно? Почему сердце заколотилось? Аодан не учуял постороннего запаха. От Невлина пахло как обычно, разве что с нотками похоти, но и это легко объяснить: помог сам себе разрядиться, в этом нет ничего плохого. «Откуда мясо?» — задумался Аодан и ступил в дом. Ещё и зайчатина. Откуда? Барра принёс. Неужели?.. «Это невозможно. Это низко, мерзко. Они отец и сын!» — Аодана едва не затрясло. Невлин повернул вертел и испуганно уставился на него. — Откуда зайчатина? — Аодан поставил пузырёк на стол и обхватил голову руками. Солжёт? Скажет, успел силки проверить вчера, течный, желавший получить член в задницу? — Отец приходил, — не солгал, но сделал вид, будто пристально следит за мясом. Ещё и зачем-то подул на огонь. — Он пробыл здесь до вечера, но ты не появился, и он ушёл. — Хочешь сказать, он меня ждал? — Аодан покачал головой. Пора перестать ловить сына на лжи. Невлин посмотрел на него с грустью. — Ты же сам сказал, что он может приходить. — Так-то так, но ты ухитрился за столь короткое время ему это передать. Зайчатина вкусно пахла, Аодан то и дело сглатывал слюну. Если бы не ссора с сыном... Он зарёкся выяснять отношения голодным. Злой, поэтому обвинил невесть в чём мальчишку. Ведь сам приводил в порядок перепачканные вещи, отмывался после течки холодной водой, а зимой — талым снегом. От сына наверняка пахло бы альфой, если бы что-то случилось. «Их с Барра запахи схожи!» — озадачился Аодан. Он чужака бы учуял, но не родного человека, которым за много лет пропитался дом. Невлин поднялся. — В чём ты — скажи! — меня подозреваешь?! — выпалил. — Хочешь сказать, что я трахался с родным отцом?! Ну давай, скажи в лицо, ну! Словечек неприличных нахватался. Требовать от сына, в то время как сам выражался, Аодан не мог. Пример не подал — услышал мерзость. К тому же Невлин — зрелый юноша, готовый для того, о чём сам выразился. Он стоял, расставив ноги, на скулах — румянец такой, что веснушек не видно, в светло-карих глазах — блеск скорее от слёз, чем от гнева. Потянуло горелым. Аодан бросился к вертелу. — Не скажу, потому что признаю́, что погорячился, — проговорил он и снял прут. Сок капнул в огонь, шипение вынудило ненадолго время замолчать. — Но и ты пойми: я не знал, ждать, пока Ли управится, или бежать домой. Боялся, что ты отопрёшь кому-то. Невлин подвинул большое глиняное блюдо. — Отца-то я впустить могу, — он шмыгнул носом, голос дрогнул, — потому что он… — Родной, — закончил Аодан. Невлин кивнул. Его губы искривились. Казалось, он вот-вот разревётся, будто ребёнок, лишённый забавы. Это сбило с толку. Странно себя повёл, ещё и со злостью огрызнулся. «Сколько раз зарекался не пороть горячку!» — упрекнул себя Аодан. Ведь стоило хотя бы переговорить с Барра, выяснить имя загадочного истинного. Вероятно, муж пару не встретил, ушёл, потому что захотел покоя, надоело стареющее веснушчатое лицо и далеко не изящное расплывшееся тело. Это можно принять. Да что угодно можно принять, кроме страшной догадки. Аодан уселся за стол и посмотрел на руки сына. Тот отделил ножку и положил на тарелку. — Одна тушка? — уточнил он, чтобы сменить разговор. Невлин покачал головой. — Остальные в погребе. Одну я решился разделать, наверное, испортил шкурку. Я не ты! — голос надломился от страха, что папа заругает. Аодану было не до такой мелочи, как шкурка. Он почесал голову и пригладил торчавшую прядь, не перестав упрекать себя, что опустился настолько, что заподозрил сына в жуткой кровосмесительной связи.