Прахом

Хотелось сделать много — руки опускались, как назло, предательски дрожали. Хоть уходи из дома. Но некуда: сейчас разгар дня, в довершение ко всему страх, тягучий, липкий, останавливал. Невлину казалось, папа обо всём догадался, а если нет, то заподозрил. Подозрительный прищур светло-голубых глаз дал это понять, к тому же ноздри дрогнули, когда Аодан принюхался. «Если уйти, то легко пропустить следы!» — озаботился Невлин. Он в который раз вскочил в дом, приметив, что папа направился в погреб, заглянул в спальню и потянул носом. Ничего, только его запах. Он нарочно бросил под кровать тряпицу, которой вчера обтирал тело, чтобы ничто не дало понять о том, что совсем недавно здесь побывал отец. «Прости! — вспомнился шёпот и последовавший за ним протяжный стон. В тот же миг Барра дёрнулся. — Сынок, прости!» От него пахло пивом и ещё чем-то — похотью, наверное. От него всегда так пахло после того как отпирал дверь своей спальни, разве что раньше Аоданом ещё. Иногда можно было уловить незнакомые нотки, иногда — и никакие. Маленький Невлин не любил этот запах из-за примесей. В душе невольно вскипало негодование, и он громко заявлял: «Ты только мой, отец!» Барра смеялся, подхватывал сына на руки, кружил и приговаривал: «Твой. Чей же ещё, наивный ты мой?» Невлин смотрел на его улыбку, на клыки, крепкие и острые, на лучики морщинок у глаз, на тогда ещё как смоль чёрную бороду… Взрослея, он понял, что ему всё равно, как пахнет Аодан. Сердце ёкало, когда Невлин вынюхивал запах Барра, шедший от него, злился и обижался. Потому что не желал делить отца даже с папой. По детской наивности он полагал, что родители всего лишь обнимаются, не более. Даже представлял подброшенного вверх хохочущего Аодана, которого ловили сильные руки. «Что бы ты делал, будь у тебя братья?» — вздыхал тот, качая огненно-рыжей головой. «Не будет их! Отец мой. Мо-ой!» — кричал Невлин и топал ножкой. «Баловень, а всё потому, что один у нас», — заключал Барра. Детские воспоминания одолели именно сейчас. Невлин не хотел никаких братьев. Чтобы не делить с ними отца. Желание сбылось. Барра на самом деле должен принадлежать только ему, вчера принадлежал ему всецело и безраздельно, только отчего-то сейчас мучительно больно. «Потерял невинность с отцом!» — с ужасом осознал Невлин, когда отмывал засохшие следы семени с ягодиц и бёдер, когда отстирывал белёсые пятна с одежды и простыни. Что это — наказание Джодока или происки Дуффа, он не мог понять. И не выяснит, потому что таким ни с кем не поделиться, и уж тем более — с родным человеком. Аодан не поймёт, не поддержит, ещё прогонит чего доброго. Невлин сел на кровать, ту самую, которая поскрипывала, угрожала сломаться от веса двух тел. Выдержала. Лучше бы треснула, развалилась. Вероятно, тогда бы двое опомнились. Только не было бы так хорошо. Сладко, когда член толкается в желающий случки зад. Если совсем недавно Невлин смутно представлял те ощущения, то теперь в полной мере испытал чувство наполненности, к тому же приятны поглаживания чувствительных мест. От воспоминаний о пальцах, теребивших соски, заныло внизу живота. Отец чувствовал все жаждущие ласк точки. Даже боль от первого толчка не смогла притупить сладкую истому, которая разлилась по всему телу, вызвала дрожь. Невлин был уверен — не испытает больше ни с кем ничего подобного. От отца одуряюще пахло. Он выдохнул в затылок сына, когда навалился всем телом, и от этого пробежали по коже мурашки. Невлин не мог пошевелиться, даже когда Барра перекатился на бок и увлёк его за собой, встать не получилось — уж слишком крепко они сцепились. Невлину казалось — вот-вот придёт папа, он молил богов, чтобы этого не случилось… И забывал о страхах, когда волна наслаждения заставляла его выгнуться. …Потом было неловко смотреть на отца. Тот молча оделся и бросил: — Приходи через день. Буду ждать тебя там, где обычно, в полдень. Он ушёл, оставив после себя дивный шлейф, который будоражил чресла, и чего-то ещё. Похоти, подаренной истинному. Когда дверь хлопнула, Невлин улёгся и уснул, зарывшись лицом в подушку. Утром решил, что всё оказалось видением, вызванным течкой, но ощущение липкости между ягодицами дало понять — отнюдь. Он провёл между ними пальцами и, взглянув на семя, белёсое, пахнувшее отцом, уверился, что всё произошло наяву. К горлу подступил ком, одновременно подкатил страх, к глазам — слёзы. Не стоило вспоминать, нужно заняться чем-нибудь, а то от безделья можно свихнуться. — Мразь я. Даже в мыслях не появилось, что с папой могло что-то случиться, — шепнул Невлин. Всё поплыло. Он обхватил голову руками и согнулся, уткнулся носом в колени, ощутил кожей плотную ткань штанов (которые надел, боясь, что семя просочится). Его трясло от рыданий. Ощущение одиночества, что ни с кем не поделиться, обострило чувство стыда. Объятия не на шутку перепугали. Невлин вскрикнул. Тряпица, оставленная под кроватью, заглушила сторонний запах, поэтому он не заметил, что не один. — Тихо, — голос знакомый, ласковый, — тихо, родной. Наговорил я тебе лишнего, признаю. — Аодан потянул к себе сына, вынудил положить голову на плечо. Тот замер, когда он уткнулся носом в макушку. — Наверное, хаял за то, что долго не приходил. Так? Невлин удивился, но кивнул. Он даже не пожалел куриное яйцо и вымыл волосы, чтобы не пахли. Постарался избавиться от запаха отца. Лучше так, чем если папа обо всём догадается. — Я… Сам я наговорил лишнего тогда… Ну-у… Когда накричал… — Невлин закусил губу, потому что отчаяние толкало поделиться постыдным. Ну кто же виноват, что он и отец — истинная пара? Аодан вздохнул и прижал сына крепче. Тот почувствовал, как неровно билось его сердце. Испереживался из-за расставания с отцом? Невлин отстранился. Слёзы давно высохли, захотелось рассмеяться, горько, злорадно — оттого, что с папой, помимо кровных уз, появилось кое-что общее: их обоих трахал один и тот же человек. — Ладно, давай прекратим склоки. — Аодан заглянул под кровать и, выудив тряпку, сунул сыну. — Выстирай, а то… — он покачал головой и с грустью посмотрел, — уродился в своего отца. Мне показалось, будто он здесь побывал. Невлин сжал руку в кулак. Дыхание спёрло. Не показалось. Он закусил губу, истерзанную как его зубами, так и отцовским ртом. Барра целовал настойчиво, хотя и осторожно. Его губы были в меру твёрдыми, шершавыми, борода — мягкой. Для Невлина эти ощущения оказались и новыми, и знакомыми одновременно. Отец целовал его лоб, щекотал кожу усами. Позднее позволил сыну узнать губы ближе, прочувствовать язык во рту. Первый поцелуй, такой сладкий. И такой порочный… Невлину не хотелось больше стирать. Он выбежал из спальни и бросил тряпку в тлевшие угли. Сухая ткань мгновенно вспыхнула. Краем глаза он заметил, как Аодан покачал головой и не стал ругать расточительного сына и вышел во двор. Надо бы помочь ему. Но как посмотреть в бледно-голубые глаза после лжи? Как можно сбегать в лес после того, что случилось? Невлин был уверен, что не выдержит и охотно отдастся ещё раз — уж слишком сладким стал вчерашний день. Потом придётся прятать глаза, отворачиваться и заниматься хоть чем-нибудь, только бы не смотреть в папино лицо. Не вынесет такого, это он знал. Лучше вообще не видеться с отцом.

***

— Почему ты не пошёл вчера за корой ивы? Мне кожу дубить нечем. — Хоть прячься. Не объяснить, что стыдно до сих пор. Невлин и так с трудом успокоился и понял, что он — всё тот же, что потерять невинность — это далеко не самое страшное. Смертельная болезнь куда хуже. — Живот прихватило. Боялся, что не дойду. Вроде отпустило, — солгал. — В другой раз схожу. — Он помешал раствор в кадке и поморщился, когда в нос ударил неприятный запах. — Живот? — Аодан нахмурился. Не поверил, по лицу видно. — Не замечал я, чтобы ты не слезал с ведра. — Говорю же: поболел и перестал! — Собственное обещание не сдержал. Зарёкся срываться на крик. Вдох-выдох, Невлин успокоился и жалобно, как ему показалось, добавил: — Что с тобой? Почему ты мне не веришь в последнее время? Он не выдержал и посмотрел вниз, затем перемешал бродивший раствор палкой. Плёнка растворилась, но вид, будто занят, нужно было сделать. — Дай сюда! — Аодан отобрал ветку. Невлин почувствовал пристальный взгляд на макушке. Он пожалел, что собрал волосы в хвост. Пряди хотя бы закрыли лицо. — Потому что ты в последнее время ведёшь себя, будто пытаешься скрыть то, что сотворил. — Пришлось посмотреть в блёклые глаза, потому что занятие прервано. Под глазами папы пролегли тени, будто тот забыл, что значит спать. — Идём в дом. Невлин вздрогнул, когда к предплечью прикоснулись. По лбу стекла струйка пота — не из-за жары, день сегодня выдался облачным и прохладным — но из-за волнения. Папа позвал, потому что во дворе их могли подслушать. Пришлось пойти, никак не отвертеться. Невлин запахнул рубашку, когда порыв ветра задул за шиворот, Аодан на ходу привычно вытер руки передником. В любом случае пришлось бы идти в дом: небо прорезала молния. Аодан бросился к навесу и опустил полог, придавил его камнем, чтобы струи дождя не попали в драгоценную кадку со шкурами. Невлин запер дверь, едва папа успел вбежать — с небес полило. Рыжие волосы облепили веснушчатое лицо, струи стекли по скулам. Аодан словно заплакал. Опять стыд, жгучий, едкий. «Зачем богам так издеваться? Истинная пара, которой не судьба быть вместе, папа страдает… За что? Что мы им сделали плохого?» — Невлин погрыз большой палец, затем обтёр о штаны, те самые, плотные. Ему всё ещё казалось, что на тонком полотне появится пятно, которое выдаст его с потрохами. Этого быть не могло: и сорочка, и простыня оставались чистыми, но страх никуда не делся. В доме царил полумрак. Он на мгновение рассеялся, когда сверкнула молния. Невлин дожидался неприятного разговора. Аодан молчал. Хотя было нелегко слушать только раскаты грома, но тем лучше: не придётся сочинять ответы на ходу. — Я думаю, ты что-то скрываешь! — Аодан не выдержал. Он зачерпнул ковшом воду и отпил. — Думал, что именно. Не могу — поверь — догадаться. Ты либо на виду у меня, либо в лесу. Однажды пропал из вида: тогда, когда я оставил тебя, беспомощного… Лучше бы не делал этого, потому что… — ещё один глоток, — не мучился бы догадками. Ты изменился с того дня. Почему? Что тогда произошло? Раскат грома потянул время, но, кроме короткого словечка, Невлин придумать разумный ответ не смог: — Ничего. — Я-то даже решил, будто ты поддался искушению, впустил в дом первого встречного проходимца, а Барра помог тебе затереть следы… Но никто не приходил, кроме твоего отца. Сверкнула молния. Папа расспросил у соседей, кто входил в дом. Однажды он ясно дал понять, что подозревал сына и мужа в мерзкой связи. Вот-вот — и окончательно убедится… Раскат грома хотя был ожидаем, однако Невлин перепугался и вздрогнул. Даже Аодан подскочил — настолько оглушающе прозвучало. — Вот же разошлась непогода, — попытался Невлин сменить тему, хотя в голове прочно засела мысль: папа примет любого «проходимца» как любовника, отругает, но простит. Но на кого свалить вину? На Галвина, ни в чём не повинного? Сказать, что лица не запомнил? Заявить, что соседи не всё могли видеть? Глупо, глупо, глупо! — Не увиливай! — Аодан убрал прядь с сыновнего лба. — Я могу быть зол, но куда деваться? Приму что угодно! Зря зарёкся. Ужасную правду с трудом принял даже Невлин. Барра вовсе не принял, иначе бы не ушёл. Калдерцы никогда не примут, что отец с сыном — любовники, постараются прогнать их из города. Аодану придётся несладко: насмешки и издевательства — не худшее, что могло случиться. Решение отца — лучшее. Как же больно было Невлину! С истинными всегда так, если пара была распадалась. Если до встречи они чувствовали себя свободными и самостоятельными, то после срастались друг с другом — настолько, что становились одним целым. После разлуки от них оставалась половина, бесполезная и жалкая. Папа поделился наболевшим как-то. Невлин себя ощущал точно так же, ему снился отец, уроки стрельбы и сильные руки, тёплые, поддерживавшие за плечи. Другого наставника искать не хотелось, потому что никто не даст того, чем одарил сына Барра. Низ живота сладко ныл от воспоминаний. Невлин тонул в карих глазах, заставлял себя вынырнуть, но жаждал поцелуя. «Он отец мой!» — призывал разум тело заставить оттолкнуть. Безуспешно. Прикосновение шершавых рук, запах, крепкий, манящий, страсть в казавшихся чёрными глазах — всё это легко одолело совесть. — Ничего не случилось, поверь! Просто… — дождь забарабанил в крышу, — я хочу, чтобы он жил с нами. В лесу это не так ощущается, а здесь… Мы семья! — получилось правдоподобно. Искренне, потому что Невлин на самом деле хотел, чтобы Барра вернулся домой, к нему… …но не к Аодану. От этого стало горше, потому что папу он любил сыновней любовью, на какую был способен. В конце-то концов, Аодан остался с ним, по-своему пытался помочь, готов бросить дела и бежать к Ли, чтобы упросить зелье и облегчить страдания сына. Невлин почувствовал себя предателем. Ему враз стал не нужен папа, который был рядом. Который стоял между ним и отцом. — Ох, жил бы со своим истинным и позабыл про нас. Нет, следует за тобой по пятам, не оставит в покое. Бередит душу! — Аодан ударил кулаком по стене. — Знаешь, я подумал, меня здесь ничто не держит… — Нет! — вопль слился с грохотом снаружи. Невлин вдохнул и зажмурился. Медленный выдох — и он продолжил: — Не надо! Он поёжился. Враз стало холодно. — Тише-тише! — не помогло. Даже ласковые поглаживания по волосам не успокоили. — Я всего лишь подумал. Это нелегко — сорваться и уехать. Невлин сел на скамью и погладил собственные плечи. Настроение было под стать погоде: сырым и промозглым. Находиться в одном доме с подозревающим — справедливо, надо заметить! — в разврате папой — невыносимо. — Хорошо, я схожу, настругаю коры, — пообещал он, чтобы отвязался. В любом случае нужно идти к реке. …а ведь у водопадов есть ивняк. «Нет, к реке!» — запросил Невлин себя пойти туда, куда изначально надумал. — Надеюсь на тебя. Дубить будет нечем, — отозвался Аодан. Он предпочитал для шкурок кору ивы, отчего те становились мягкими и охотно скупались заезжими торговцами. Невлин посмотрел на туфли, старенькие, но прочные. Некогда он сам настругал коры, чтобы кожа как следует продубилась. Разговор потёк в обыденное русло. Он был куда приятнее, чем допрос чуть раньше. Гроза бушевала такая, что, казалось, земля сотрясалась. Аодан засуетился и открыл дверь, чтобы спасти драгоценную кадку. Навес мало мог помочь. Невлин не пошевелился, в дверь ворвались струи ливня. Порыв ветра оказался настолько сильным, что сорвал шкуру, укрывавшую скамью. Даже это не вынудило подняться и запереться. Мало того, что порочный, теперь окончательно превратился в лгуна. Папа ведь учуял ложь, попытался уличить в ней сына, но не смог. Пока не смог. Но однажды это случится, если Невлин продолжит встречаться с Барра. Следующая течка не обязательно пройдёт в одиночестве, к тому же почувствовалась разница между прошлой и этой: если первая оставила после себя разбитость и тянущую боль внизу живота, то вторая подарила телу лёгкость. Такую, наверное, испытывал папа, поэтому его походка никогда не была грузной. С первым мужем Аодан наверняка почти летал, а не ходил. Отчего-то у Невлина не было в этом сомнений. Он теперь мог подсчитать, когда в следующий раз его скрутит… …чтобы испытать подобное ещё раз. Порыв ветра вынудил поёжиться и обнять себя. Невлин согнулся и уставился в пол. С кем-либо иным не хотелось, а с отцом он готов лечь, но опять будет на душе мерзко и стыдно. — Один дурак носится по двору, второй дверь не запер! Беспечные! — Как не видеться, когда его брань, похожую на рык, не смог перекрыть грохот? Невлин выпрямился ровно в тот миг, когда Барра втолкнул в дом Аодана. Тот споткнулся и едва не расплескал вонючую жижу. Невлин уставился на отца, вымокшего насквозь. С бороды сорвались крупные капли, волосы прилипли к лицу. Пришёл в грозу, не оставил истинного. Невлину захотелось броситься в объятия. Он бы сделал это, если бы в углу не копошился Аодан, пристраивая кадку. Невинные прикосновения папе вполне могли показаться чем-то неприличным. Барра закрыл дверь. Заскрежетала задвижка. Аодан закончил возню и замер. Невлин не пошевелился. Тишина нарушилась только громом, шумом дождя и каплями, стекавшими с вымокших волос и одежды. Темнота теперь разгонялась всего лишь слабым светом в слюдяном окошке. — Ну здравствуй! — съёрничал Аодан. Невлин почувствовал его ухмылку. — Я вам не помешаю? А то дождь, не хочется вылезать из дома. — Мокрый передник шлёпнулся на пол. — Глупо предполагать, что я, идя в этот дом, рассчитывал не застать тебя, — спокойно, но не менее ехидно ответил Барра и повесил колчан и лук на вбитый в стену гвоздь. Привычно. На ощупь. — Это твой дом, точнее, твоего покойного мужа, чьим единственным наследником стал ты. Им нельзя видеться. Пусть голоса не повысили, но напряжение ощутилось, будто между родителями проскочила молния. Один съязвил, второй припомнил прошлое. — Забыл, что кожевенная — на месте сгоревшего дома твоих родителей? Эта земля — твоя! — напомнил Аодан. — Для постройки дома власти оттяпали кусок у твоих родителей и отдали Брендану. Забыл? Родители начали спорить, кому дом и земля принадлежали по праву. Только делёжки не хватало. Отец вряд ли опустится до того, чтобы прогнать мужа. Аодан не понял, иначе не съехидничал бы. Забоялся остаться бездомным? Взволновался, как бы Барра не привёл в дом истинного? Последнему не бывать, потому что тот с ужасом слушал перепалку. И чувствовал себя мразью. Если бы не Невлин, то отец не связал бы жизнь с Аоданом, нелюбимым некрасивым рыжим скорняком. Жили бы порознь, не ссорились, не страдали. Он во всём виноват своим появлением на свет. Он как никогда чувствовал себя занозой, прочно засевшей в теле. Стоило её убрать — и нарыв проходил, переставал мучить. Невлин побежал к двери, отпер и выскочил на порог, прямо под ливень. Он не вздрогнул, когда прогремело, только поёжился, когда холодная струя затекла за шиворот. По такой погоде не погулять, но в погребе пересидеть можно. В туфлях неприятно захлюпало, одежда прилипла к телу, вдобавок не согреться, Невлин простудится, чего доброго. Но лучше так, чем слушать гадости, не высказанные родителями друг другу, но намёки. Темно, пахло сыростью, зато сухо, вдобавок гул казался далёким. Невлин осторожно спускался, держась за стену. Споткнуться и сломать ногу ему не хотелось. Наконец он ступил на пол, осторожно, на всякий случай, сделал два шага и облегчённо вздохнул. И вздрогнул, услышав шуршание: мышь пробежала, а то и крыса. Не считая этого, здесь тишина и покой. Можно сколько угодно думать, даже с голоду не пропадёт. Пахло квашеными овощами: накануне они с Аоданом целых две бочки закрыли. Дверь скрипнула. Кто-то появился — наверняка Барра. Аодан никогда не побежал бы за расстроенным сыном. Отец мог прийти к истинному… — Невлин! — позвал Барра. Вскоре стал различим его запах. — Я здесь! — отозвался Невлин. Отец уверенно спускался, будто видел в темноте. — Хотел переждать вашу ссору, иначе… — ком заставил запнуться, — выдам нас с потрохами. Понимаешь? Папа… Он догадывается! — Чш-ш! — шикнул Барра. Значит, Аодан не в доме, но во дворе. Отец споро сунул что-то твёрдое в руки сына, укрыл плечи курткой, заботливо запахнул и добавил шёпотом: — Я не зря просил тебя прийти, но ты не пришёл. Обещай, что выпьешь! Знать бы, что именно пить, но уточнять не было времени, поэтому Невлин тихо пообещал. Снова скрип — и зов: — Ну что там? — Всё в порядке, он здесь! — Невлин смог рассмотреть лицо отца. — Спрячь фляжку! — шепнул Барра на ухо. — Завернись в куртку, иди к себе и немедленно выпей. Течка закончилось, но захотелось прижаться к сильному телу. Ведь приятно, когда сильные руки заботливо приобнимали. Невлин завернулся в куртку из плотной бычины, спрятал флягу и последовал за отцом. Аодан обречённо посмотрел на них, его губы дрогнули, что немудрено: он вымок насквозь. — Ладно, вымогатель, ссориться с твоим отцом не будем. Добился своего! — упрекнул он сына. — Правда, Барра? — Я не ссориться сюда пришёл, а потому что соскучился, — процедил тот сквозь зубы. — Понимаю, у меня права нет запретить! — Аодан заметно охрип. Простудился? — Он как мой сын, так и твой. — Шмыгнул носом. Или готов всплакнуть, но сдержался, потому что дождь закончился. Тучи начали рассеиваться, появились солнечные лучи, первые за день, холодные. Невлин ссутулился и, вырвавшись из объятий, побежал к дому. Обещал же, вероятно, успеет. Куда там? Только куртку сбросил и сунул флягу в ларь, когда его позвали: — Невлин, приготовь Барра хоть что-нибудь! Это же твой гость, а не мой! — Не стоит. Отдай куртку — и я уйду! Тем лучше, потому что после всего, что случилось, видеть отца нет сил. Трудно сдержать себя, когда сердце колотится, когда хочется смотреть в решительное лицо, касаться чёрных с проседью волос и вспоминать, как член, горячий, большой, вероятно, — Невлин по неопытности сравнить не мог — вколачивался в тело, дарил ощущение наполненности, которое заставляло выгибаться от наслаждения. Невлин вышел из спальни и протянул отцу одежду. Во взгляде карих глаз мелькнула грусть и ещё что-то — обречённость, наверное. Аодан поочерёдно смотрел то на сына, то на мужа, точно выискивал то, в чём можно их уличить. Или боявшемуся всего и вся Невлину так казалось. На языке вертелся вопрос, что во фляге, но раз отец сказал, что нужно выпить, значит, так и есть. Совсем как в детстве: всего пары слов хватало, чтобы заставить сына проглотить порошок, который привёз с Юга. Который спас жизнь. Невлина рвало от горечи первое время, потом привык. Зато поправился. Наверное, было бы лучше, если бы умер. Папа дал бы жизнь ещё одному малышу. Не истинному, но которого бы отец любил как сына. Теперь-то поздно, Аодан не юн, к тому же старше отца. Дверь скрипнула. Вместе с облегчением появилось и ощущение потери, как раньше, когда, проведя в лесу время, они расставались. Дни разлуки тянулись, но время вместе пролетало мгновенно. Всё до этой поры было невинно, теперь же — нет, и от этого чувство потери стало сильнее. — Зачем приходил-то? — уточнил Аодан, шаря в углу. Он развязал мешок с крупой и взял пригоршню, затем насыпал в миску. — Наверное, меня повидать, — отозвался Невлин. — Ты-то не дал ему сказать. Опять ложь, ещё и папу сделал виноватым. Тот в который раз покачал головой, но промолчал. — Принеси морковь, — приказал Аодан. — Если обед не удался, хотя бы нужно плотно поужинать. Пока я разожгу огонь и вскипячу воду. Невлин ослушаться не посмел. Из погреба он принёс не только морковку, но и лук. Вдвоём они разожгли очаг. Аодан с неудовольствием отметил, что запас дров невелик, затем вздохнул. «Нельзя с отцом так грубо!» — рассудил Невлин. Папа позабыл, каково это — добывать дрова. Барра занимался этим. Аодан не попросит, потому что гордый. Невлин поглядывал на него, когда резал мясо. На лице — беспокойство, руки подрагивали. И порезался, когда чистил морковку. «Надо было лук предложить!» — подумал Невлин, утирая очередную слезу тылом ладони. Ему плакать не хотелось, Аодану бы не помешало спрятать слёзы. Вдвоём они быстро управились — и суп, густой, наваристый, пахнувший укропом, задымился, разлитый по мискам. Отец не дождался вкусноты, жареная на огне дичь до смерти надоела ему. Барра не пожаловался, Невлин почувствовал это. После ужина Аодан удалился к себе, оставив сыну грязную посуду. Невлин сполоснул миски и ложки водой, оттёр котелок от пригоревшей крупы песком и отправился спать. Чутьё, будто о чём-то позабыл, долго не позволяло сомкнуть глаз. О фляге Невлин вспомнил только утром, когда полез за чистой одеждой. Та лежала среди рубашек, плотно закрытая пробкой. Просьбу отца не выполнил. «А надо ли это пить, не зная, что там?» — взыграла осторожность. Надо. Отец не сделает плохо собственному ребёнку, успокоил себя Невлин и вынул пробку. В нос ударил запах, неприятный, от которого начало мутить. Хотелось закрыть, ведь не болен, напротив, здоров, поэтому глотать отраву не было желания. Но отец умолял, значит, это важно. Скрипнувшая дверь, шаги и пение заставили поторопиться. Сюда мог войти папа. Невлин припал к горлышку и осушил флягу до самого дна. Горько, противно, невкусно. Едкая тошнота подкатила к горлу. Невлин почувствовал — его желудок не вытерпит издевательство. Крохотными глоточками следовало пить, а не одним большим. Когда стало невмоготу, он подбежал к ведру, встал на колени и склонился. Из глаз потекли слёзы, запах мочи ударил в нос. Мгновение — и его вывернуло мутно-зелёным горьким настоем.