Прахом

— За что я ценю, кем мне суждено было родиться, — за то, что всегда в здравом уме. Вам не завидую! — Ли глубоко вздохнул и заохал, когда неудачно повернулся. Скамья заскрипела, и Барра пообещал себе взглянуть на неё. — А то было: нагрянул достопочтенный господин, чтобы ноющие коленки полечить, а у папы течка приключилась! — Беззубый рот растянулся в улыбке. Послышался негромкий смех. — Так я появился на свет, благо в папу уродился, а не в жиртреста богатого! Вот оно как. Знахарь благородного происхождения, если можно так сказать. Барра не видел в выскочках из больших каменных домов, заплывших, рано потерявших от сладостей зубы, ничего благородного, но не ему судить. — Конечно, не признал, — съязвил он, роясь в наспех сколоченном кем-то из благодарных за лечение калдерцев ящике. — Богатством бы пришлось делиться. — Нет. Оно мне и не нужно было. Настойки, травы — вот моё. Видеть, как тело медленно, но верно покидает хворь, — большей радости не испытываю. — Ли опять ойкнул и погладил собственную грудь, смял меховую жилетку. Он мёрз даже летом, старость сказалась. «Аодан выделывал шкурки!» — вспомнил Барра. Он сам отчитал мужа, потому что такой прекрасный мех давно не попадался. Даже жалел убивать лисиц, только не было видеть сил, как сын падает в снег в одной тонкой курточке. Из носа постоянно текло, по ночам донимал кашель. Но Аодан решил иначе: отдал жилетку знахарю. Теперь мех местами поела моль, появились проплешины. «Для Невлина ты ещё пару животин убьёшь. А о Ли некому позаботиться», — отмахнулся Аодан от брани. И ведь не переспорить. Спокойно так убедил в собственной правоте. Очевидно, старик почувствовал жалость и тревогу. Наверное, его тронула чужая забота. Вероятно, поэтому предложил Барра пожить у него, расспросами и упрёками не донимал и без возражений приготовил нужный отвар. — За самогон спасибо, для настоек — в самый раз! — Ли вспомнил, что получил драгоценное снадобье. — Только… Знаю я бутылки Винна. — Опять улыбка, на этот раз краешком рта, отчего стал виден расшатанный клык. — Значит, пойло носил в Калдер. — Старик попытался докопаться, кто же загадочный истинный. — Не вяжется с рассказом Аодана, что из Ананта он. Барра сжал в руке рукоять молотка — крепко, до боли. — Это не имеет значения, — спокойно проговорил, хотя рука дрогнула. Знахарь уставился на него ясными, наверняка красивыми в юности глазами. — Так-то так, но ты не из тех, кто прячется. Даже если твой истинный — богатей, чей отец не рад, пойдёшь наперекор всему. Помнится, как ты отправился на Юг, чтобы раздобыть кору хинного дерева для сына. Этот кусок жизни Барра вспоминать не любил. Дорого ему обошлась кора, но сын был дороже. Не зря, как выяснилось. Он отмалчивался на вопросы мужа, как сумел раздобыть отнюдь не дешёвый порошок. Если Аодан напирал, огрызался, рычал, скалил зубы. Тот со временем отстал. — Признателен за предложение, но обсуждать это не намерен! — Барра пригладил бороду. — Как знаешь. Ох, молодёжь! — Ли было всё одно: кто значительно моложе его, тот не знающий жизни глупый юнец. — Или… Сынок-то у тебя вырос уже! Барра сжал руку в кулак. Бить беспомощного старика он не собирался, однако настойчивость ему не понравилась. Знахарь заподозрил что-то? — Это ты на что намекаешь? Давай, говори прямо! — Не получилось сдержаться. Барра дал волю гневу. Ногти впились в ладони, верхняя губа задрожала. — Значит, я прав! — Ли сложил руки на груди. — Начудил твой сынок. Ох, молодёжь, не удержался юноша. — Он потеребил бороду. — Но оно и правильно. Ты не подумай, я не болтун какой. Веришь? Мне такого приходилось наслушаться за всю жизнь. Да и дурные болячки, они… — вздох, — мимо меня не проходили. Бывало всякое: и угрожали, что убьют, если разболтаю, и в коленях ползали. Иные даже сапоги целовали, чтобы молчал! Не убили, потому что другого нет. Некому станет их позор лечить. Барра не болел дурной хворью, потому что изменял Аодану редко, даже во время поездки на Юг. Он понимал, что одного неудачного раза могло хватить, однако ему везло. Не сынок начудил, а его отец. Невлин услышал голос истинного и не смог воспротивиться. Барра предпочёл промолчать и взял в руки гвоздь. Не тот, старый и проржавевший. Нужно к Аниону наведаться. Только знал: не выдержит, пойдёт к сыну. Случившееся не умалило желания, то и дело вспоминался задок, по-юношески упругий, подрагивавшее от желания тело, страсть в светло-карих глазах. Нужно поговорить с Невлином, попросить прощения и раз и навсегда поставить точку в этих порочных отношениях. Или не ставить, принять, что они должны быть вместе. Первое казалось проще — до того, как Барра сорвался. Теперь-то ясно: однажды поддавшись искушению, повторит при первой встрече. И так едва сдержался, чтобы не поцеловать, не почувствовать, как мягкие губы неумело отвечают. Запах, вне течки куда более слабый и тонкий, вызвал желание пусть и не покрыть немедленно, но обнять, поцеловать в шею и оставить метку, чтобы дать всем понять: Невлин не свободен, у него есть альфа. Не в Калдере это сделать. «Почему именно он — мой истинный? Почему сын?» — Барра отвернулся, поймав пристальный взгляд Ли. Тот поднялся, шаркая мягкими туфлями, подошёл к связке, висевшей под потолком, и сорвал несколько листочков. Хорошо знахарю, которому не нужно искать пару; который, зная, что бесплоден, посвятил жизнь лекарскому делу. Туго придётся Калдеру, если тот умрёт, ученика-то и в помине нет. — Вот, в суп можно бросить, — проговорил Ли. — Пахнуть будет, м-м-м! Он закатил глаза — намекнул, чтобы Барра занялся разделкой глухаря. На птицу не пришлось переводить стрелу, Барра нашёл её с перебитым крылом. Решив, что ужину пропадать не стоит, подобрал и свернул голову. Ощипать придётся Барра. Не старому Ли этим заниматься, хотя тот что-то ел, судя по запаху, шедшему из котелка, варил корешки, собирал птичьи яйца, порой калдерцы приносили угощение. Сегодня кто-то приходил. На столе стояла миска, наполненная творогом, в углу — корзинка с овощами. — Бывало, что никого за целый день? — уточнил Барра. — Ну, а то! — Ли откинулся на стену и закрыл глаза. — Я не весь хлеб поедаю. Отломлю краюшку, остальное засушу. Зимой размачиваю. Да и жёлуди выручают, хотя без зубов их есть — та ещё мука. Хуже, когда дров нет, поэтому по осени говорю, чем отплатить. — Опять довольная улыбка. — Рад я, что ты тут появился. Старому в лесу одному жить тяжко. У папы я был. У меня — никого. Живший уединённо знахарь был всегда одиноким, сколько помнил его Барра, казалось, он взялся из ниоткуда. Будто Джодок создал его, бросил в этот лес. Ничего подобного, Ли появился на свет точно так же, как все живые люди. Барра, решив, что ощипать глухаря лучше снаружи, вышел во двор. Пёс, гревшийся на солнышке, лениво посмотрел на него, приподнял уши и снова улёгся спать. — Хорош, наверное… Был! — Собака подняла голову и зевнула, стало заметно, что многих зубов нет. — Скажу правду: я бы взял другого пса, а этого… — Что ты, как можно? — Половицы заскрипели. На порог, пригнувшись, вышел Ли. — Ух, какой он был: ни дня без дичи. Сам не сжирал, мне всё приносил. — Он уселся на ступеньки. — Куда ж его прогонять? Моя очередь отплатить добром. Барра положил глухаря на колоду и принялся выщипывать перья с хвоста. Ухаживать хорошо, когда сам молод и силы позволяют, размышлял он, сбрасывая перья и пух на землю, за что получил замечание. Некоторое время шёл спор, нужны ли перья. На подушку не хватит, к тому же Барра мог прекрасно обойтись без неё. Но у знахаря свои причуды. — Ну и кто сошьёт? Не я же! — Барра усмехнулся. — Даже если каждый день буду приносить по птице. — Полежат, что с ними станется? Нельзя бросаться. Джодоково создание и так станет прахом. — Барра ярых верующих не любил, хотя скривился, но не встрял. Ли продолжил: — Знаешь, почему я не избавляю от нерождённых детей, но охотно делаю отвары, не позволяющие зачать? Нет? Тогда слушай. Нельзя превратить в прах то, что не стало жизнью. Барра претило это слушать. Это не его, а омежьи дела. Аодан захаживал сюда за таким зельем. В последнее время перестал, хотя течки не прекратились. — Знаю, что мой муж сюда приходил, — поделился Барра, — чтобы ты помог избавиться… — Я отпугнул, накричал, чтобы даже не думал. Но пузо так и не выросло: скинул-таки! — От этих слов рука дрогнула, перья посыпались на землю. Барра, негромко ругаясь, сгрёб их в кучку. Ли стар, позабыл о Невлине. — Не хочу винить не зная, но думаю, отыскал Блейра, будь он неладен. Это не было старческим бредом. Это было то, о чём Барра не знал. — Когда это было? — уточнил он. — Так ты не знал. Тьфу, старый недогадливый я пень! — Ли покачал головой. — Я бы не стал его винить, — встал он на защиту Аодана. — Тебя долго не было, а он остался с больным Невлином на руках. Барра понял, что это случилось во время его поездки. Аодан не поверил, что он вернётся. Страх остаться одному не позволил дать жизнь ещё одному малышу. Барра было нелегко узнать об этом спустя много лет, но осудить мужа не смог. Он продолжил ощипывать птицу. Едкие мысли полезли в голову: «Я всегда держал слово. Если бы даже случилось то, чего ты так боялся, то вернулся, чтобы сообщить об этом. Ты даже в это не поверил!» Барра отмёл их. Время могло быть упущено, он — погибнуть. «Или он не выдержал и изменил? Меня долго не было!» — закрались подозрения. Аодан второго мужа заполучил именно так: не выдержал в течку и уволок в погреб. Мог повторить подобное ещё с кем-то. В таком случае лучше, что избавился от чужого ублюдка, успокоил себя Барра. Он взял тушку за лапы и поднял вверх, осмотрел, не осталось ли где-то пёрышко. Он поймал себя на том, что никогда не задумывался, изменял ли ему Аодан. Был уверен в преданности мужа. И ни разу не усомнился. Напрасно? Или ему было всё равно? Едкий укол в глубине души дал понять — не всё равно. Барра знал каждый жест, подмечал, как на солнце темнели веснушки. Поначалу его раздражало щёлканье суставов пальцев, но со временем он привык. Аодан стал привычным — не слишком дорогим, но боги упаси, если прикоснётся чужак. Он волен строить свою жизнь так, как захочет. Решить нужно, как быть с Невлином. Наилучшее — сделать вид, будто ничего не произошло, и убедить в этом сына. Чем реже они будут встречаться, тем лучше для них обоих. От такого решения стало спокойнее, хотя едкое чувство потери нет-нет — и терзало душу. Усилием воли Барра взялся на разделку тушки.

***

Барра был благодарен мужу за то, что тот всегда давал ему возможность выспаться. Если нужно было спозаранку подняться, тот просил лечь у стены, чтобы попусту не беспокоить. Порой занятый шкурками Аодан забывал об ужине, о голодном сыне и спохватывался ближе к ночи. Поэтому Барра, услыхав громкий стук, ожидал недовольное ворчание, шелест одежды и шлёпанье босых ног, но не просьбу. — Открой! — раздался голос знахаря. Вспомнилось, что Барра не дома. Картинка, по-домашнему уютная, оказалась сном. Вот Аодан отчитал нашкодившего сына. Невлин с юношеским пылом огрызнулся. Уставший Барра потёр виски. Голова и без этого болела, ещё и домочадцам вздумалось рассориться. Мирил их он сам. Одного крика «Хватит!» было достаточно, чтобы склоки прекратились. Лицо Аодана краснело, он поджимал губы и щурил глаза. Во взгляде Невлина — обида, что отец не встал на его сторону. Всё это было буднично — настолько, что Барра перестал замечать, что происходило с его родными, забыл выражения лиц. Невлин был просто ребёнком. Барра одолела тоска по прошлому, когда он знать не знал, кто для него сын. Он поднялся и поплёлся к двери. Свеча почти догорела, и он упрекнул себя за крепкий сон. Стареет. Что, если бы заполыхало? Так было бы лучше. Невлин, подобно Аодану, недолго бы горевал. Желать уйти из жизни ради мнимого благополучия сына — глупо. Нужно всё решить одним ударом, но не кулака, а слова. Барра пристыдил себя за дурацкие мысли и отпер засов. Едва он это сделал, как дверь с силой толкнули. Яркая вспышка света факела — куда угасающей свече? — осветила хижину. Вошедший дородный альфа в кожаном нагруднике опешил, затем посмотрел в сторону кровати на кряхтевшего и пытавшегося сесть Ли. Тот нашарил ступнями туфли. Обувшись, поднялся. — Что на этот раз? — Посланник одного из богатеев — Барра догадался, что гость из них, по хорошим кожаным доспехам — пришёл не в первый раз. Тот сжал губы. — То же, что и всегда, — процедил. — Поторапливайся! Собирай нужное — и идём! У богатых уважения к старости не было. Ли отказывать не стал. Он неспешно перебрал пучки трав. Получал хорошую мзду, за которую можно среди ночи пойти куда угодно. Трудно сказать, куда знахарь тратил монеты. Покупал сухие травы, которые в этих местах не растут, и настойки из них у заезжих торговцев, порой захаживал в «Лейс», чтобы выпить кружку пива. Барра видел его там. Гость шумно вздыхал, перетаптывался, порой недовольно рычал, торопил. Хватило короткого намёка, что забытое в спешке могло привести к недобрым последствиям, чтобы он заткнулся. За много лет Ли научился беседовать с разными ублюдками. У Барра чесались руки выставить наглеца вон, чтобы подумал, стоит ли так неуважительно относиться к знахарю, который куда старше, вероятно, лечил понос и сопли, когда незваный гость едва научился переставлять ноги. Вскоре дверь хлопнула, и всё стихло, исчезло вместе с неровным светом от факела. Свечу задул порыв ветра или сама погасла. Барра было всё равно, зато не нужно упрекать себя за слишком крепкий сон. Он был против того, чтобы оставлять в доме горевшие свечи. Зачем? Хищники не заберутся, умереть в муках куда легче, чем казалось. Ли либо везло, либо он никогда крепко не спал, но с появлением нового жильца чувствовал себя под защитой. — Странно, что он не взял ученика, — пробормотал Барра, откинулся на шкуры и заложил за голову руки. Богатеи могли себе позволить заплатить обученному медицине в столице лекарю, но послали гонца именно к старому Ли. «Странно это все!» — Барра закрыл глаза. Он знал, что не уснёт. Дождётся знахаря и покинет хижину, пойдёт к сыну. Они должны прийти к согласию, оба. Хоть к какому-нибудь. Как хорошо было раньше. Барра не любил выпечку, сердился, глядя, как Невлин вертел сковороду, чтобы тесто растеклось. Пахло как жареным, так и горелым: блины не получались. Аодан ворчал, что сын за короткое время ухитрился истратить большой запас муки. — Да пусть учится! — подбодрил Невлина Барра, хотя ему отчаянно хотелось мяса. Он позабыл о возне, хотя видел, как сын понемногу учился. Были и горелые блины, и злой взгляд блёклых глаз — за то, что Барра вступился за переводившего попусту припасы сына. — Пусть учится! — Взмах руками, бледными, с обломанными ногтями и тёмными пятнами. — Учи его сам. Это же твой истинный! Кого я породил?! Зачем?! Знал — удавил бы в своё время! От этих слов сердце замерло даже у Барра, не то что у побледневшего мальчишки, в чьих светло-карих глазах застыли слёзы. — Разве мы в этом виноваты?.. — шепнул Невлин. Не виноваты, у Аодана нет права в этом попрекать. Он перешёл границы, за это должен быть наказан. Он с отчаянием — не с ненавистью — посмотрел на мужа, потиравшего кулак, и приложил ладонь к ушибленной скуле. Барра легче не стало. Он никогда не бил мужа. Поэтому обрадовался, когда осознал, что не дома, что всё — сон. Он сел и обхватил голову руками, гадая, как бы повёл себя Аодан, знай, кого именно выносил. Тем лучше, что до поры до времени этого не дано. Барра поднялся и открыл дверь. Рассвет занялся, а Ли всё нет. «Знать бы, куда отправился. Богатые ублюдки могут утащить знахаря, когда им надо, но помочь добраться домой — нет!» — рассудил он и вышел на порог. Давешний пёс не менее лениво, чем вчера, поднял голову и улёгся спать. Барра сбежал со ступенек, обогнул дом и вышел ровнёхонько к бившему из-под земли ключу, набрал воды и плеснул в лицо. Будто лёд. Холод давно не мог напугать. Капли стеали с бороды на грудь, затем вниз, на живот, затерялись за поясом штанов… Окунуться бы полностью, но нужно проверить силки. Хотелось жареного мяса. Супом Барра насытиться не мог, тушеной зайчатиной — вполне. Это блюдо старый знахарь охотно съест. На этом он решил и отправился в дом. И замер, услыхав лошадиное фырканье. Конь переставлял копыта, потрескивали ветки и шуршали листья. Барра юркнул в дом, обругав себя за беспечность: лук он не взял, только кинжал болтался на поясе. Вооружаться не было нужды. Давешнего гонца в кожаном нагруднике он узнал. Богатеи оказались не такими уж ублюдками. Посланник отвязал мешок, притороченный к седлу. Ли неспешно побрёл к дому. Барра дал ему пройти. Гружёный гонец на мгновение остановился и, пригнувшись — дверь была для него, едва ли не семифутового лба, слишком низкой — юркнул внутрь. Выйдя, окинул недобрым взглядом Барра, принюхался, отчего верхняя губа дёрнулась, и удалился. Вскоре раздался стук копыт. Барра зло взглянул на бездельника-пса, который даже не услыхал, что подъехали посторонние, и закрыл дверь. Ли разобрал мешок. «Тряпки-тряпки!» — позлорадствовал Барра, глядя, как старик вынимает одну рубашку за другой. Он сомневался, что богатеи отдали новые вещи. Простые горожане дарили пусть скромную льняную или конопляную, но от души сшитую одежду. На рукаве одной из рубах из тонкой белой ткани Барра приметил дыру. Ли подобрал её. — О, шёлк. Куда мне, старому, в шёлк выряжаться? — Он поднял голову. — Можешь забрать для сына. Невлин перешьёт — и хоть сейчас замуж! Знахарю стало смешно от своей же шутки. Рот растянулся в улыбке. Невлина — замуж? Это лучший выход. Но после того дня, злополучного, но такого сладкого, Барра успел понять, каково это — быть одним целым. Ни с Аоданом, ни с кем-то ещё он подобного не испытывал. Поэтому истинные стояли друг за друга насмерть. Поговаривали, будто они знали друг друга как самих себя. Барра мог бы с уверенностью об этом сказать. «Ещё бы: не знать собственного сына!» — мысленно съехидничал он. Невлину не нужны шёлковые рубашки. Этим он уродился в Аодана и не любил вещи, которые было боязно носить, следовало осторожно стирать и бояться запачкать. — Он это не наденет, — огрызнулся Барра. — Ты спрашивал? Многие юнцы… — Он — не многие юнцы, а мой сын. — Настойчивость старика не понравилась. — Ладно! — Ли сунул рубашку в мешок. — Пусть пропадает. Мне она тоже ни к чему. Так… — он выудил полотняную мошну, в которой что-то зазвенело, — говорят чаще любовники друг о друге, чем отцы о сыновьях. Проклятые, говорил же: монеты не нужны! Не хватало, чтобы старый хрыч что-то заподозрил. Барра подобрал свою рубашку. Лучше окунуться, затем проверить силки. А то от безделья сошёл с ума и принял безобидные слова за подозрение. И с Невлином поговорить нужно, а не прятаться, прийти к согласию. Истинные не могли к нему не прийти. Барра оделся и вышел. Он было направился к водопадам, но остановился. «Лучше туда, где две реки сливаются в одну!» — решил он. Водопад напомнил неприятную встречу, когда над сыном едва не надругались. Неподалёку гнило тело. Место, о котором Барра подумал, поражало красотой. Многочисленные ивы росли вдоль берега, оно находилось близ Калдера. Заодно можно улучить время и навестить семью. Барра любил лес за тень и прохладу даже в зной. В поле ему было душно, солнце, ещё не полуденное, нещадно палило в голову, слепило, вынуждало щуриться. Но это мелочи: стоило выйти на дорогу, пересечь мост, затем свернуть… Путь прошёл на редкость быстро. Барра предвкушал прохладу не успевшей нагреться за день воды. В горле пересохло, и он, вспомнив, что фляга осталась у Невлина, едва не побежал к реке. Устье он нашёл довольно быстро. Пришлось продраться через заросли, но тем лучше: затеявшие стирку кадлерцы наверняка не помешают уединению. Зря так подумал. Барра рыкнул, заметив на одном из деревьев срез. Потом на другом. Кто-то пришёл за корой. И этот незнакомец — омега, очевидно — спрятался, услыхав треск. Это мог быть кто угодно. Барра знал: Аодану нужна кора, чтобы дубить шкуры. Он подошёл к дереву и понюхал срез. Ничего. Второе сохранило запах ладони, которой упёрся в ствол пришедший. «Так я и думал!» — догадался Барра. Наверняка сидел, боялся пошевелиться, глупыш, сжав рукоять ножа, которым добывал кору. Но коленки, скорее всего, предательски подрагивали. Иначе быть не могло. Барра это почувствовал. Нужно было успокоить молоденького дурака, и он решился: — Не трусь, это я! — Никто не пошевелился, только листва зашумела от ветра и рыба плеснула в воде. Он продолжил: — Невлин, хватит прятаться. Пора всё решить хотя бы для самого себя! Ветви кустов зашевелились. Вот-вот выйдет, несмело сделает шаг навстречу. Барра терпеливо ждал и дивился, как и почему он оказывался с сыном наедине. Сначала встреча в лесу, когда у Невлина случилась течка, потом вторая — у водопадов. В третий раз Аодана не оказалось дома, а Барра принесло именно в этот день. Теперь четвёртый... Точно сама судьба дала понять: истинным не суждено бегать друг от друга, всё равно найдутся. Барра посмотрел на тёмную макушку. Невлин опустил голову, будто в чём-то провинился, нож так и остался зажатым в руке, во второй — лукошко. — Ну почему в место, куда ходит пол-Калдера, явился именно ты? — Он вскинул голову. Барра глубоко вдохнул, тряхнул головой и решился: — Потому что мы с тобой два дурака. Бегаем друг от друга, пытаемся отвергнуть то, что в нас самих. Ладно ты, юный, испугался. Но я-то, дурак старый… Нож и лукошко упали на землю. Невлин сделал несколько шагов навстречу и повис на шее. Барра погладил спину, затянутую в курточку, запустил пальцы в волосы и насладился запахом своего истинного — самым будоражившим из всех, что он знал, от которого в висках стучало и разум мутнел. Им обоим будет ой как нелегко, для других они первым делом отец с сыном. Куда хуже придётся впечатлительному Невлину, Барра-то за себя сумеет постоять. Горожане — это не всё. Аодан, что бы ни случилось, не заслужил ни позора, ни боли. Нужно прятаться. Замкнутый круг! — Давай ничего не скажем папе, прошу! — Невлин почувствовал, о чём подумал его истинный? Мысли в их головах были одинаковыми. — Это так, но в любом случае если не сейчас, то позже придётся что-то решить, возможно, уехать, потому что никто этого не поймёт! — Барра с немалым трудом отстранил от себя сына и заглянул в светло-карие глаза. — Ты готов к этому? Невлин кивнул. — Только… — засомневался, — я люблю папу и буду мучиться, как он. Давай ему ничего не скажем! Хотя бы некоторое время. Нужно его подготовить. Уверен, он поймёт, но нельзя выливать всю эту грязь сразу! Барра вздохнул. Всё вернулось на круги своя, разве что они наконец приняли самих себя. — Ладно! — процедил он сквозь зубы. Ему ли не знать, на что можно согласиться ради сына? Как никогда вспомнился Юг и то, как досталась драгоценная кора хинного дерева. — Верно, уехать всегда успеем. Дом где-то построить надо и… — внезапно осенило. — Если всё пойдёт хорошо, и никто ничего не узнает... — Не узнает, — пообещал Невлин, — я же не дурак, чтобы хвастаться. И ты метку не ставь. А папа… Он покричит, но поймёт, потому что сам потерял истинного! Наивный он. Давно Барра таких не видел, и эта чистота манила к себе. Знал бы сын, что дело не в метке, иначе грязные сплетни про достойных людей, придуманные, чтобы испортить жизнь, не ходили бы по Калдеру. Невлина он понимал, потому что сам бы извёлся, гадая, как семья. Страх, что родной человек стал прахом, он никому не желал испытать, даже врагу. Сын будет разрываться между Барра и Аоданом. Осталось одно: набраться терпения и неспешно подготовиться к отъезду. В том числе и к тому, что грядёт нелёгкое время.