Прахом

Некоторые раны никогда не затянутся, потому что слишком глубокие. Умереть от них тоже нельзя. Аодан перебирал собственные пряди. Ещё совсем недавно волосы были огненно-рыжими, теперь разбавились сединой. Приходилось заставлять себя что-то делать. В доме по-прежнему царила чистота. Будь воля, Аодан бы много спал. Во сне жизнь шла быстрее. Глядишь, и смерть скорее бы забрала. Всё точно сопротивлялось, даже выпивка не помогала забыться. В нетрезвую голову лезли воспоминания. Вот маленький Невлин учился влезать на скамью. Однажды грохнулся и расплакался, отчего сердце едва не оборвалось. «Уймись, со всеми детьми бывает, когда учатся ходить!» — успокоил Барра. Аодан каждый день что-то делал. Частенько слушал стук молота о наковальню и рассказывал байки детям кузнеца. Их было много; светловолосые, они ничуть не походили на непоседливого Невлина, хотя всё же порой норовили взобраться на шею. В чужом доме было куда легче. Аодан оставался ночевать. Анион не противился. Там не вспоминалось прошлое. Дома пришлось заколотить дверь, чтобы отбить желание просиживать в комнате сына. Аодан сжёг вещи Невлина — все до единой. Казалось, с дымом уйдут и воспоминания. То тут, то там попадался чёрный волос. Как Аодан ни натирал пол, вымести не смог. Сын будто обвинил нерадивого родителя, который, наслушавшись о плачевных последствиях аборта, счёл, что это случится не с его ребёнком. — Я тебя понимаю. Сам не позволял это делать Анвеллу. Наивно решил, дети удержат его дома. Сглупил. Теперь вынужден разрываться между ними и работой! — признался Анион. — Никто и ничто не сдержит, даже кровные узы. Аодан вздрогнул. Анион знал о его сыне и муже? — Не помогут, — глухо повторил и уложил самого маленького сынишку кузнеца в постель. — Ты прав: кровные узы не сдержат. Возня с чужими малышами грела измученную душу. Аодан живой, нужен им. Одинокие нашли друг друга: Анион встретил Аодана, который не забоялся оравы малышей, не собирался вступать в брак, на которого он оставлял многочисленную малышню, когда от гона не соображала голова. Несчастный кузнец был рад, что его дети — беты, которым не придётся бояться, что желание размножаться перечеркнёт задуманное. Анион радовался, когда Аодан возвращался после отлучек: течки проходили мучительно тяжело, потому что помочь некому. После долго болела голова, тянуло низ живота и тошнило. Аодан не молил богов о милости, потому что заслужил одиночество. Наступили проклятые дни, когда нужно запереться. Предвестники неумолимо дали понять — вот-вот начнётся течка, которую придётся переждать дома. Опять послышится голос сына, лёгкие шаги. Не в первый раз такие видения. «Вот оно, наказание! Воспоминания сведут с ума, я обезумею! Если прибьют как бешеного пса, туда мне дорога!» — Аодан направился к площади. Ноги, обутые в меховые сапоги — лишнее напоминание о Барра — утопали в снегу. Ничто, казалось, не пугало калдерцев: ни лютый мороз, ни сильный снегопад. Они каждый день приходили послушать жрецовы бредни, будто днями они маялись бездельем. Аодан почти забросил скорнячное дело. Иногда ему приносили мех, зимой роскошный и пушистый, просили выделать. Он не отказывал и с былым упоением возился со шкуркой, гнал невесёлые мысли, воображал себя молодым, когда сына не было и в помине. Но дряблая кожа на руках, толстые суставы напоминали, что он далеко не молод и некогда был не одинок. Горожане щедро угощали, благодарили за жилетку, снисходительно заговаривали и делали вид, будто Невлина никогда не было, будто тот не появлялся на свет, снился. Сын — плод воображения из-за одиночества. И с Барра Аодан никогда не связывался. Кроме Брендана, у него никого не было. Если бы Аодан не сталкивался с мужем, то смог бы убедить себя, что семья привиделась. Он делал вид, что не догадывался, где соседи брали шкурки. Понимал, что надо разорвать связывавшую его с Барра нить, но не решался подойти. В такие моменты Аодан разворачивал детей Аниона и ловил на себе взгляд — ненавидящий? презрительный? — карих глаз. Он уходил, чтобы не видеть мужа. «Почему не уехал?» — гадал он. Барра не оставил своего истинного. Он навещал могилу тогда же, когда и Аодан, который прятался за деревьями, дрожал от холода и дожидался, пока он не уйдёт. Барра подолгу сидел. Аодан таращился в спину, укрытую шкурами. Иногда он не дожидался, уходил и возвращался на следующий день. Но опять заставал мужа. Барра не был наивным и видел, что Аодан неподалёку, чуял запах, озирался, но держался на расстоянии. Вне сомнений, он жил в доме Ли, найти его нетрудно, но оба предпочли избегать встреч. — …и сказал Джодок убитому горем воину, которому Дуфф пообещал вернуть истинного за верность: «Он любит слабых, кто при жизни рассыпается прахом. Из них он получает верных последователей». И собрал воин волю в кулак, и взглянул на того, кто рядом. И не смог он сразу принять его, но заставил себя и стал счастлив! — рассказ жреца вывел из раздумий. Аодан дожил, что одиночество, клятое, и нежелание возвращаться в опустевший дом вынудили слушать бредни старого бездельника, с которого давно сыпался прах, но который не подыхал, который щурил глаза, когда замечал его, и ненадолго прерывал речь. Который после похорон заговорил о Брендане и попросил прийти. Аодан не видел смысла в беседах, потому что сына жрец не оживит. «Если бы можно было вернуть, то… Невлин бы не простил меня. Я бы понял, потому что заслужил!» — рассуждал он. Светло-карие глаза смотрели бы с ненавистью, зато Аодан знал бы, что с сыном всё в порядке. Проповедь закончилась, все стали расходиться, он стоял, непонятно на что надеясь. Жрец вытаращился на него и не пошевелился. «Судьба Брендана для меня как на ладони!» — вспомнились его слова. Судьба сына — тоже известна? Горький пьяница давно напутствовал, что Невлин должен умереть от болотной лихорадки, что нельзя ему мешать. Ноги сами понесли к беседке. Аодан поскользнулся и содрал руки, спешно поднялся и вскочил под крышу. Жрец обречённо посмотрел на него. — Ты знал! — Горло засаднило. Тем лучше, умрёт от ангины или крупа. Кивок головой, укрытой серым, в заплатках капюшоном. — В последнее время многие перестали вверять богам жизни — свои и детей. И ты, и Брендан — увы. Он знал, что умрёт. Всем воинам дано это знать. Поэтому он решил не оставлять после себя детей, чтобы не обрекать на нищую жизнь и тяготы. Но забыл, отмахнулся от важного: рождение ребёнка предписано в Джодоковой Книге судеб. Изменить он ничего не смог. Брендан доверял старому пропойце, который нёс откровенную чушь. Не попытаться вылечить мальчика, убить. Надо же! — Ты знал, от кого я носил ребёнка, — вспылил Аодан. — Я видел, что ты носил ребёнка, но знал чьего. Не всё мне дарует Джодок, потому что я смертный, а не ему равный. Убедил, хотя верилось с трудом. — В чём виноват мой сын? — Пропитое лицо сил не было видеть, как и красные слезившиеся глаза, и венозную сеточку на носу. — Что от простого охотника, а не служки вашего?.. — Ни в чём. Не всё подвластно Джодоку, порой Дуфф позволяет сбыться тому, что написано в Книге судеб. «Не-ет, это чушь!» — размышлял Аодан. — Твой сын с рождения предназначен для Барра. Вы с Бренданом не обманули судьбу: истинный всё равно появился на свет. Я ли виноват? Ты сам выбрал Барра! Жрец не пьян. Он совершенно трезв. Запах не шёл, взгляд выцветших слезившихся глаз — ясный. Он мог предупредить позже, но не сделал этого. — Я приходил, когда Невлин умирал от болотной лихорадки. — Аодана трясло не от холода, а от ненависти к старому пропойце, не стыдившемуся брать подаяние, но не давать ничего взамен. — Ты бы не послушал. В закрытое сердце не достучаться, а оно было не просто закрыто, но замуровано. Оно и сейчас такое. Тебе кажется, что с твоих рук не смывается кровь… — Аодан посмотрел на ладони. Покрасневшая от мороза кожа, ссадины. И кровь. — Но не меньше, чем себя, винишь мужа. Пальцы сжались в кулаки. — Как его не винить, когда… Истинный или нет, но Невлин — его сын! Со мной Барра никогда не был осторожен, и с ним. Невлин знал: натерпится, если оставит всё как есть, потому что при всём желании не сможет уехать! — Аодан часто заморгал, сердце заколотилось. Вспомнились стенания и один-единственный вопрос: «Когда?» Невлин таскал по два ведра, брался за самую тяжёлую работу, потому что слышал, что можно избавиться от ребёнка, если носить груз. Не помогло, спину сорвал, дурак юный, корчился от боли и лежал на кровати, с каждым днём теряя уверенность, что отец вернётся. Когда Невлин услышал, что у одного из ребят из каменного дома вздулось пузо; что честь семьи опорочена; что один из богатеев расторг помолвку с ни в чём не повинным братом, сошёл с ума, попросил прощения — за то, что опозорил свою семью. Он боялся, что скоро располнеет, что калдерцы распустят грязные слухи. Сплетни расползлись после смерти. К Аодану никто не забегал, чтобы поболтать. Когда он услышал шепотки, что неудачливый сынок был слабым на заднее место, не выдержал и набросился на болтуна с кулаками, чтобы не смел позорить мёртвого Невлина. Штраф ему простили в память о Брендане. Служки Джодока именно так сказали, проявили ненужное милосердие. Или с безумным связываться не пожелали. — Не прости мужа, потому что вы оба виноваты. — Жрец потёр замёрзшие ладони, его губы дрогнули. — Брендана тебе подарила судьба. Барра ты выбрал сам, а раз выбрал, должен научиться принимать и чувствовать его, как истинного. Он подышал на руки, затем потёр морщинистые щёки. «Не прости!» — мысленно повторил Аодан. Он не собирался этого делать. И не выбирал Барра. Кто подвернулся под руку, того взял по собственной глупости и горячности молодого тела. Мог бы переждать. Тело никуда бы не делось. Невлин не появился бы на свет. Аодан забоялся, что в жару Брендан быстро начнёт разлагаться, что красивое лицо обезобразится, что заведутся опарыши. Какая разница? Брендан умер. Ни один покойник не остался красивым, как при жизни, но все превращались в прах. Аодан развернулся и спешно пошёл прочь. — …и позволь мёртвым стать прахом! — прокричал напоследок жрец загадку. Одно «Не прости…» чего стоило! Аодан не собирался это делать. Его руки в крови, но и Барра виноват не меньше. Последние слова походили на пьяный бред. Он пошёл по знакомой улочке. Брет, вышедший на прогулку, сухо поздоровался, но, получив кивок в ответ, заговаривать не стал. Аодан толкнул калитку дома, затем запер её. Дома никто не ждал. Задвижка примёрзла к скобам и с трудом поддалась. Холодно, очаг растопить некому. Зато копчёное мясо, оставшееся на столе, не испортилось. Желания поесть не появилось. Аодан направился к почти пустой поленнице. Запас дров давно оскудел, хотя он редко разжигал очаг. Заколоченная дверь притянула взгляд, ком сдавил горло и не отпустил, пока в очаге не затлел огонёк. Аодан решился сбросить шубу и, усевшись прямо на полу, поднести к пламени руки. Стало гораздо теплее. «Ты можешь приручить любого зверя, но помни: огонь — никогда! Он любит бережное обращение», — поучал Барра сына, обдувая обожжённую ладошку. Низкий голос прозвучал негромко, но его не перекрыло хныканье. Пламя разгорелось, Аодан отдёрнул руку. Воспоминания одолели: Невлин из любопытства сунул ладонь в очаг, невзирая на предупреждения. «Не бранись, он на своей шкуре усвоил урок», — заметил Барра. «Вот именно. Для кого я несколько раз повторил? Возись теперь с ним!» — проворчал Аодан и намазал ладошку маслом, отчего кроха Невлин зашёлся сильнее. — Я сам был маленьким! — Аодан зажмурился. Он не желал никого слушать и обжигался, далеко не всегда — в детстве. Поэтому считал, что может поучать. «Ничего могло бы не случиться, если бы я остался с течным сыном!» — Аодан закусил губу: жар внизу живота сделался невыносимым, появилась боль, острая, будто схватка. Между ягодицами стало влажно. В последнее время течки стали невыносимыми. Аодан боялся, что не выдержит и откроет дверь, станет посмешищем для калдерцев и падшим для себя. Едва не стал дедом, но течки не прекращались. Точно Джодок решил помучить, напомнить, что Аодан мог дать жизнь не одному ребёнку, но всех загубил, и за это должен подохнуть, одинокий и всеми забытый. Наверняка тело немало времени пролежит, пока неприятный запах не даст понять соседям, что сюда пришла смерть. Заслужил! Аодан закусил губу. Его зазнобило, разгоревшийся огонь не согрел. Тело скоро бросит в пот, будто в лихорадке: долгое отсутствие члена в заднице не прошло без последствий. Ли несколько месяцев как не было в живых, новый знахарь нескоро появится, если повезёт, заезжий целитель осядет в Калдере. Аодан несколько течек вытерпел, и от этого стало горше: мог бы и юным переждать, а не связываться с первым подвернувшимся под руку юнцом. От нового приступа Аодан скорчился, тело бросило в пот. Он поднялся и на нетвёрдых ногах направился к кровати, холодной и неуютной. Ласки помогали мало, легче становилось совсем ненамного. Член не опадал, течка проходила сама собой. Вспомнилось личико, крохотное, сморщенное и красное. Невлин был черноволосым с самого рождения. Аодан прогнал воспоминания прочь и скрючился, подавив желание выйти из дома. Кто-то из альф, учуявших течку, смог бы помочь. Последствий Аодан не боялся, но от мысли, что кто-то прикоснётся к телу, мерзкому, замаранному кровью, стало мерзко. «Ты ещё молод!» — однажды намекнул Анион. Аодан почувствовал себя глубоким стариком. О детях он мечтать не смел. Одного ребёнка не сумел уберечь. Он рухнул на кровать и забрался под одеяло. Скоро всё пройдёт, он вернётся к Аниону и его детям. Благо кузнец не испугался слухов и заявил: — Далеко не у всех можно увидеть кровь на руках. Аодан не понял смысл сказанных слов. Когда поползли слухи, что никто не видел, как Анвелл покинул Калдер, понял: кузнец убил собственного мужа. Аодан не осудил Аниона. Не убийце собственного сына кого-то судить. Его затрясло от похоти, узел на шнуровке плотных кожаных штанов оказался настолько крепким, что развязать дрожавшими пальцами не получилось. Аодан не смог себе помочь, поэтому как никогда позавидовал бездетным бетам. Завидовал, когда глядел на увядавшего Невлина. Казалось, ничего страшнее болевшего ребёнка быть не могло. Могло. Аодан горе, раннюю седину и морщины переживших своих детей родителей. Жалел их, не думал, что случится подобное и с ним. Случилось другое: он загубил Невлина, поэтому отмахивался от ненужных слов утешения, что выбора не было. Был выбор — помочь сыну вырастить внука. Не захотел, поэтому согласен потерять рассудок и перестать соображать, что творит. Надо бы подняться и взглянуть на очаг. «Тебе ли бояться пожара?» — Аодану было не страшно умереть, простить себя он не сможет. Кого угодно, смог бы простить, кроме себя. И не Барра, виноватого не меньше. «Не прости!» — вспомнились слова жреца. Аодан этого не собирался делать! Барра мог уехать к родичам сразу, поделиться страшной тайной, но сдался и тайком встречался с сыном в лесу. Сердце едва не оборвалось, когда Невлин поведал, что случался с собственным отцом не один раз, причём не в течку. Наивному мальчишке ничего не стоило заморочить голову, что истинная пара должна быть парой, а не людьми порознь. Чушь это всё. Дрова в очаге потрескивали, пахло гарью. Аодан опёрся на косяк и задумался. Жрец дал понять, кто виноват. Его слова походили на бредни, но Аодан поверил ему. Только он виноват, что мысли крутились в заднице, а не в голове. От нахлынувшей похоти он зажмурился и потёрся задом о стену. Не помогло. Аодан сунул в рот пальцы и закусил, больно, до крови, чтобы сдержать стон. Дал жизнь истинному собственного мужа и потом отобрал её. «Вот и мучайся теперь, мразь, за то, что натворил! Сходи с ума, чтобы тебя приняли за одичавшего!» — Аодана пристрелят, когда, одуревший от похоти, он набросится на первого встречного. Но пока рядом Анион и дети, он не свихнётся. Следовало заподозрить неладное гораздо раньше. Невлин тянулся к отцу. Младенцем он замолкал на сильных руках, подросшим сорванцом — взбирался на плечи и просил покатать. Тянулся к Барра, а не, как другие дети, к папе. Аодан ревновал — сначала сына к отцу. Потом отца — к сыну. «Ублюдок, пьяница старый! Ведь мог подсказать!» — Аодан бросился в спальню, упал на кровать, подтянул ноги и обхватил колени руками. Он не послушал бы, поднял на смех, возмутился — да что угодно сделал, только не поверил! Прав жрец: сердце замуровано! — Хватит… всех винить! — упрекнул он себя искусанными до крови губами и закрыл глаза в надежде уснуть, хотя знал, что увидит кошмар. Аодану грезилось то, что потерял. Брендан будто не желал уходить, когда семья была полной. Теперь — Барра с маленьким Невлином на руках не давали покоя, отчего после пробуждения становилось мерзко. Аодан, подобно многим дуракам, понял, насколько дорога семья, когда потерял. За это готов расплатиться. Одиночеством.