Дело о бывшем авроре

No need to carry sadness I can take it Come and lay your hate down No need to feel a thing now I can take it Come and put your hate upon me Hypnogaja

Тина иногда задавалась вопросом: а имеет ли она право оплакивать то, чего никогда не было? Что примерещилось или приснилось. «А Лита Лестейндж любит читать?» Она ведь и правда переживала из-за существования Литы Лестрейндж… Ньют поправил ее прядку так аккуратно и внимательно, словно она тоже была живой — маленьким существом, которое запуталось лапкой в сетях, и очень важно его освободить и вернуть на положенное место. Его взгляд, который до этого блуждал в стороне, перескакивал со стены причала на немагов с тележками, на корабельные тросы, на его собственный чемодан — целых несколько секунд был устремлен прямо на Тину, и она могла разглядеть его глаза. Удивительные, светлые, серо-голубые, кажется. «Прости, а что ты скажешь, если я привезу тебе экземпляр лично?» Вот и все, что ей осталось. Легкое прикосновение кончиков пальцев к щеке и пара дней блаженного счастья, такого, что распирало грудь и хотелось петь. Пара дней уверенности, что все обязательно будет хорошо. Она хранила их в маленькой запечатанной коробочке в глубине своей души, спрятав от целого света. И теперь эти воспоминания вырвали с куском сердца, и даже думать о них было больно, но не думать — невозможно. Почему она тогда не почувствовала? Почему не повернулась и не увидела его, почему не догадалась, что уже сейчас, совсем рядом, кто-то знает, что Ньют никогда не допишет свою книгу и не привезет ей экземпляр. Что она больше никогда не заглянет в чемодан и ее глупые, робкие романтические мечты завянут и умрут. Может, если бы она им не поддалась, сейчас не было бы так невыносимо больно. Когда ушли родители, винить было некого. Когда погиб Криденс, Гриндевальд получил по заслугам, и стало немного легче. Когда она прочла о смерти Ньюта, то поняла, что ей не победить в этой войне, ведь целая вселенная по неясной причине ополчилась против нее. Грейвс прав: она слабая. Укрылась аврорским плащом, как панцирем, но внутри так и осталась боязливым слизняком. Маленькой девочкой, которая лавирует, выбиваясь из сил, пытаясь выжить в мире таких, как Стаффорд. Таких, как Грейвс. Не нужно было давать этой девочке шанс на выживание. Аппарировать на Стейтен-Айленд оказалось сложнее, чем она думала. Вспышка острой боли в пальце и сильное головокружение заставили ее на миг остановиться, прислонившись к ограде. И если головокружение прошло, то понадобилось еще немного времени, чтобы понять, почему палец продолжает саднить. Кажется, кусок ее ногтя остался в Рэритане. Кроме того, она промахнулась с точкой прибытия, и потеряла, наверное, около получаса, пока пешком добиралась до адреса, выписанного из телефонной книги. Но ей было с кем поговорить, пусть и повторял ее невидимый собеседник одну и ту же фразу. «Что ты скажешь, если я привезу тебе экземпляр лично?» Может быть, за этим они должны были встретиться, за этим были нужны безумные три дня в декабре прошлого года. Не затем, чтобы Тина намечтала себе плед и корзинку для пикника под звездами в чемодане, а ради этого момента. Чтобы она смогла стать сильной. По-настоящему сильной, как всегда мечтала. Она взяла газетную вырезку, хотя лицо Стаффорда и двери с совой узнала бы даже во сне, как и резной забор с тем же гербом. Дорога вела к дому через сад, холодный и промозглый. Желтые окна вдали дразнились обманчивой теплотой. Тина представляла Стаффорда, жалкого и беспомощного, как сегодня утром, застигнутого врасплох в собственной крепости. Но нет, она не будет его мучить или спрашивать о чем-то, ведь он узнал ее утром, а значит, и сам все поймет. Интересно, а он слышал? «Что ты скажешь?..» Под ноги с сердитым «вуф» кинулась большая черная собака, но Тина сразу же оглушила ее заклинанием. Конечно, это не последнее препятствие, но у нее все получится. В голове было так ясно — наверное, впервые в жизни Тина была уверена в том, что делает. — Кто здесь?.. Мэм, у вас все в порядке? Человек упал на мокрую землю, и Тина остановилась. Какая жалость, что с такой репутацией его вряд ли изберут в президенты. Сухой закон не кажется очень уж плохой идеей, когда тебе снова и снова приходится иметь дело с пьяными людьми. Район, в котором жил Стаффорд, представлял собой длинную череду красивых заборов, за которыми скрывались богатые и местами даже со вкусом оформленные дома. Это был уже пригород, и дорога петляла через мокрый лес, приходя то к одним, то к другим воротам. Грейвс все еще надеялся, что он ошибся. Но чутье убеждало его в обратном. Есть слишком много причин, по которым Стаффорд должен остаться жив. Во-первых, Тина пьяна, и будет чудом, если она угробит его, а не себя. Во-вторых, допустим, она достигнет своей цели. Завтра у Стаффорда назначена встреча с Лейком. Лейк не похож на идиота, он знает, что под него копают одновременно полиция и Аврорат. Если его подельника найдут мертвым и он среагирует правильно, легко ускользнет и от тех, и от других. И в-третьих. Как только Тина осознает, что сотворила, с очень высокой долей вероятности она снимет со стены дорогое охотничье ружье и выстрелит себе в голову. Грейвс почти ненавидел ее за желание примерить на себя образ гордой мстительницы, подставить свою и его шеи под удар ради мимолетного ощущения возмездия. Но почти так же ненавидел свой длинный язык и тревогу, смешанную с чувством вины, которая вцепилась в него и стучала под ребрами. Наверное, что-то похожее чувствует пастуший пес, когда недосчитался головы во вверенном ему стаде: упустил, не уследил… Из этого чувства он и черпал силы, чтобы идти по темной дороге, укрывшись невидимым зонтиком от упорного дождя. И облегчение, которое он испытал при виде двух людей на садовой дорожке, оказалось намного сильнее, чем он мог предполагать. Его Ступефай сбил охранника с ног, а сам Грейвс успел сделать еще несколько шагов, прежде чем вторая фигура развернулась, направляя на него палочку. — Тина. Несколько садовых фонарей и свет, льющийся из окон далекого дома, придавали всему происходящему потусторонний флер. Грейвс вглядывался в лицо Тины, но она стояла к дому спиной, и он видел лишь напряженный контур ее фигуры и капли, срывающиеся с кончиков волос.  — Что ты делаешь? Несколько секунд она молчала, будто раздумывала над ответом или пыталась понять, кто вообще перед ней стоит: уж не Стаффорд ли? И не разумнее ли будет швырнуть в него смертельным заклинанием. — Эффективно работаю, — буркнула она наконец и развернулась, чтобы идти дальше. Даже в ее обычном состоянии Грейвс мог бы обезоружить ее за нескольких секунд, увести в безопасное место и там высказать все, что он думает о ее нелепой, немыслимой выходке… но сегодня он уже промахнулся один раз. И был готов нести любую чушь, какую Тина только захочет услышать — лишь бы слушала. — Я виноват, — твердо заговорил он ей в спину. — Я сказал много лишнего. Но ведь ты слишком умная, чтобы поддаться на мои слова. Тина, так и не сделав ни одного шага по направлению к дому, теперь стояла к нему вполоборота, и в бледном свете фонаря Грейвс увидел неприятную улыбку на ее лице. — Только не говорите, что вы Стаффорда пожалели. — Не его, а тебя. — Вот этого не надо! — она зло рассмеялась. — Вы правда думаете, что мир вокруг вас вертится, да? Пришли сейчас уберечь меня от ужасной ошибки, а я должна сказать: «Святые нюхли, мистер Грейвс, спасибо вам, как же вы правы!», — она повысила голос и почти пропищала последние слова, смеясь над собой и над ним, а потом бросила уже тише и совсем горько: — Хорошо, наверное, быть мистером Грейвсом, у которого всегда все под контролем. «Да нихрена у меня не под контролем!» — он с трудом проглотил эти слова, слишком много в них было правды. Он мок под дождем в чужом саду, отсчитывая часы до смерти. Он слишком устал — за бесконечный бестолковый день, за безумную последнюю неделю, но смотрел на Тину и понимал, что сейчас хотя бы один из них должен сохранять разум. Пока она говорила, она никуда не двигалась, и значит, Грейвс выиграл как минимум несколько минут. Он осторожно подвинулся на шаг ближе. — Ты все равно его не вернешь. И легче тебе не станет. — А я и не хочу, чтобы мне было легче. Вы не поймете. Мне это нужно. Пожалуйста, хотя бы не мешайте. Дайте мне сделать то, что я решила. Она говорила спокойно и убежденно, как религиозный фанатик, на которого впервые снизошло озарение, удивленный тем, как он был слеп еще недавно. Грейвс слушал, глядя на облака пара, вырывающиеся у нее изо рта вместе с отрывистыми фразами, и медленно-медленно, словно отодвигался занавес, перед ним выстраивалась новая картина. Тина уже сказала больше, чем хотела. Ведь не в Скамандере дело. Не только в нем. Контроль. Он слишком хорошо знал, что значит не владеть собственной жизнью. И всеми силами стремился придать своей хоть какое-то подобие порядка и цели, не замечая, что делает это за счет Тины. Он делал вид, что все в порядке, но раз за разом выбивал землю у нее из-под ног. Был убежден в собственной правоте и так стремился сделать из Тины свою копию, что она, должно быть, уже дышать не могла, и странно, что держалась так долго. Но сколько же мусора у нее в голове, если она решила, будто убийство — это способ что-либо взять под контроль? Если бы она хотя бы плакала, он мог бы направить ее силы в нужное русло. Но она походила на фейерверк, у которого фитиль уже догорел, и теперь ее злоба и обида тлели, готовые взорваться в любой момент. Она стояла перед ним, обманчиво и опасно спокойная, и вместе с тем очень несчастная и потерянная, а он — мудрее, сильнее, старше, и, проклятье, нужно бы сейчас взять ее за руки и рассказать что-нибудь из бесконечного числа историй о том, как он был неправ, как совершал непоправимые ошибки, обо всем, о чем жалел. Это могло бы притушить пожар, который съедал ее изнутри, блестел в ее глазах и был готов вырваться из кончика ее палочки. Но лишь на время. А сейчас нужен взрыв. Болезненный, но спасительный. Он сделал еще один маленький шаг. — Вы не поймете, — повторила Тина. — Я понимаю, — медленно, уверенно сказал он. — Это твой выбор. Только скажи, ты сможешь? — Вы настолько во мне сомневаетесь? — ответ последовал незамедлительно и сочился ядом. — Нет. Но хочу удостовериться. Тина замолчала, лишь хмуро глядела на него, и Грейвс развел руки в приглашающем жесте. — Попробуй. Он знал, что Тина не ударит его. Она знала, что последует дальше. Но посмотрела на него так, будто и впрямь рассматривала возможность потренироваться на нем. Затем молча развернулась и пошла прочь. Грейвс нарочно направил заклинание чуть выше, и оно пролетело над ее плечом. Тина вздрогнула, пригнулась, вжимая голову в воротник пальто, и уже в повороте, из-под руки, ответила, но промахнулась. Еще несколько молний подряд понеслись в его сторону, Грейвс отразил их и сразу же ответил, не давая ей времени на раздумья. У них было, наверное, несколько минут, пока вспышки не привлекут внимание немагов. Грейвс отступал вглубь сада и тем самым незаметно увлекал Тину дальше от дома, надеясь, что она не догадается аппарировать. Но выставляя очередной щит, понял: она боится. Она была вихрем, смертоносной бешеной силой. Никакого расчета и профессионализма. Чистые эмоции. Сплошная настойчивость и полное отсутствие нацеленности. Несколько раз Тина пыталась пробиться к дому, но Грейвс не давал ей этого сделать. Воздух раскалился от заклинаний, которые она посылала в него без передышки, и если бы она была чуть более собрана, чуть более сосредоточена, ему пришлось бы несладко. Новый луч взмыл вверх, и гудящее пламя вмиг охватило верхушки деревьев. Они оба замерли, а потом там, в сердце огня, большая ветвь треснула и стремительно понеслась вниз. Одним прыжком Грейвс оказался рядом с Тиной, обхватил ее рукой и аппарировал. Не удержав равновесие, он упал все на ту же холодную землю, увлекая Тину за собой. Созданный ими пожар полыхал уже далеко, но новая вспышка блеснула перед его лицом, и он едва успел ударить Тину по руке. Палочка выскользнула из ее пальцев, заклинание, не найдя цели, унеслось в черноту. На секунду Тина с силой уперлась ему в грудь: она уже почти поднялась на ноги, но Грейвс не раздумывая вцепился в ускользающее запястье и потянул на себя. Тина снова потеряла опору, рухнула на колени, при падении больно ударив его в живот, но сразу выпрямила спину и, рыкнув от бессильной ярости, занесла свободную руку. Мокрая ладонь опустилась на щеку Грейвса. Раз. Это он вынесет. Два. Пощечина хлесткая, как удар кнута, и сильная, до звона в ушах. Всю свою ненависть Тина вкладывала в эти удары, и Грейвс терпеливо сносил их, сцепив зубы и зная, что надолго ее не хватит. Три. — Ты не я! Когда ее рука опускалась четвертый раз, он схватил ее на подлете и рывком поднялся, подмяв Тину под себя, придавливая оба предплечья к мокрой земле. Она извивалась и выворачивалась, но у нее не было ни малейшего шанса. Еще около минуты продолжалась борьба, но вот ее рывки стали слабее и Грейвс понял, что она, может быть, его услышит. Тряхнув головой в тщетной попытке остановить капли, заливающиеся за воротник, он наклонился и заговорил четко, раздельно, перекрывая шум дождя и далекий треск огня. — Это мне все равно, одним трупом больше или меньше. Ты лучше этого. Ярость потихоньку отпускала ее тело, уходила, как яд, который вытекает из раны вместе с кровью. Она все еще напрягала руки в тщетных попытках вырваться и упорно молчала. Ее словно и не было здесь, в темноте, он мог видеть ее только по частям и угадывать ее мысли и чувства, собирая мозаику из разрозненных ощущений: доносящееся до слуха тяжелое дыхание, белое пятно в размытом мокром свете, тонкая кожа на запястье, которое упрямо, но бессмысленно пытается выкрутиться из его хватки. — Если хочешь, я лично поубиваю всех, кого тебе вздумается. Но сейчас мне нужна твоя помощь, потому что иначе мне конец. Она еще раз слабо дернулась и наконец замерла, пытаясь отдышаться. — Ты мне нужна. С другого конца сада, а казалось, с другого конца земли, доносились голоса: возбужденные немаги сбежались на пожар. Но они были слишком заняты и не заметили бы двух человек, лежащих среди деревьев — разве что наступив на них. Да и Грейвса они не интересовали: он все еще удерживал тонкие женские руки в своих пальцах и пытался прочесть хоть что-то на бледном лице. — Ты меня слышишь? Тишина. — Слышишь? Мокрые прошлогодние листья шевельнулись в шуме дождя: Тина кивнула. В ставшей привычной темноте Грейвс разглядел, как опустились ее веки. Она обмякла, прижатая к мокрой, рыхлой земле. Она возвращалась. Успел. Облегчение от возможности скинуть со своих плеч ответственность хотя бы за что-то одно в огромном неуправляемом мире, охватило его, и он, разжав пальцы, устало опустил голову, упираясь лбом в лоб Тины. Всего лишь секундная слабость перед тем, как он поднимется и двинется дальше, и поведет ее за собой — выживать и запутываться еще больше… Ее сердце билось совсем рядом. Все на свете было ледяным: земля, воздух, дождь, и только под его руками, под насквозь промокшей одеждой, трепетало живое, теплое тело. Ему хотелось прильнуть к этому теплу, убедиться, что оно настоящее, сберечь его и согреться самому. Ее горячее дыхание преодолевало жалкий сантиметр, который разделял их лица, и дразня, опускалось на его собственные губы. Дождь и виски вымыли запах жасмина, но он снова узнал ту же нотку, которую почувствовал сегодня утром. Запах ее кожи — едва уловимый, грубоватый, но слишком живой, чтобы не заметить. Да и какого, в конце концов?.. Грейвс накрыл ее губы своими. Он хотел прикоснуться легко, но Тина вздрогнула в его руках, еще сильнее вжимаясь в землю, и это было сродни сигналу: жертва бежит. Безотчетным движением он скользнул ладонью по ее плечу, запуская пальцы под длинную шею — такую тонкую, что, кажется, сожми чуть сильнее, и она переломится. Под горячей тонкой кожей бился пульс, она дышала часто, глубоко, отчаянно. Мягкие губы раскрылись под его напором, и шквал почти забытых ощущений ударил ему в голову. На краю сознания мелькнула мысль, что сейчас он заслуженно получит коленом в пах, но дело стоило того. Он поднял левую руку, нащупывая мокрые волосы и холодный лоб Тины, а она так и лежала, не живая не мертвая, только отрывисто дышала… Все закончилось слишком быстро и слишком грубо. Сквозь шум дождя, сквозь бьющий в голове колокол, Грейвс услышал собачий лай и голоса. Он наконец оторвался от ее губ и увидел, как метрах в десяти от их голов движется по земле пятно света от фонарика. Грейвс выпустил Тину из рук и они, поднявшись на колени, принялись шарить руками по корням в поисках палочек. Он увидел их, лежащие рядом, когда свет прошелся в нескольких сантиметрах от его ботинка. Подхватив обе одной рукой, он вцепился в локоть Тины. Они материализовались посреди номера, в котором все еще горел свет — мокрые, вымазанные в земле с головы до ног, и слегка ошеломленные. Избегая его взгляда, не говоря ни слова, Тина поднялась, отобрала у него свою палочку и, оставив за собой вереницу грязных следов, скрылась в ванной комнате. Замок щелкнул, недвусмысленно давая понять, что девушке нужно побыть одной. Грейвс проводил ее задумчивым взглядом. Первая сформировавшаяся мысль в его голове звучала примерно так: «Ну, по крайней мере я уже не ее начальник». Пока ванна наполнялась, Тина сидела, согнувшись, подставив голову под теплую воду. Тонкие струйки сбегали по волосам, по плечам, по спине. Было гадко от звенящей пустоты в голове, от того, что пальцы плохо слушались и ее заносило при каждом движении. Гадко от себя самой. А еще — сладко от мелких-мелких мурашек, которые крались вдоль позвоночника, и от того, как губы горели. Благородный гнев, решительность, желание круто изменить свою жизнь — все идеи, подсказанные немаговским алкоголем, были забыты так же быстро, как и пришли. Тина вслушивалась в шум воды и ждала, когда пройдет опьянение, а вместе с ним — и ступор, но почему-то этот благословенный момент никак не желал наступать. Зато приходили отчаяние и досада на себя: даже преследуя высокую цель, она выставила себя полной идиоткой. Грейвс снова оказался умнее и сильнее, а еще использовал отвратительный, подлый прием. И… это, наверное, очень плохо, что всего лишь полчаса назад она думала о Ньюте, а потом не нашла в себе сил сопротивляться. Не нашла и не хотела находить. «Ньют мертв, а ты нет», — эта мысль прозвучала в ее голове знакомым мягким баритоном. Тина села, уткнувшись носом в колени, и вернулась мыслями в тот момент. Холод, сырость, грязь, и она понимает, что опять повержена, во всех смыслах этого слова. Что бы она ни делала, получаются только новые и новые ошибки, которые он вынужден исправлять, и ей остается лишь подчиниться рукам, которые с силой прижимают ее к земле, его голосу, который говорит, как всегда, резко, но она не понимает ни слова… и вот когда она от унижения готова провалиться сквозь эту самую землю, она чувствует его поцелуй. Совсем не похожий на тот, что был в лифте сегодня утром или на тот, что был три года назад. Такой же резкий, как голос, такой же сильный, как его ладонь, которая легла ей на горло, окончательно лишая возможности двигаться и мыслить, потому что слишком много раз она представляла себе… Тина качнулась, потеряла равновесие и, скользнув по гладкому дну ванны, нырнула лицом под воду. Увы, трезвее она от этого не стала. Когда Тина вернулась, Грейвс курил, выпуская дым в открытое окно. Чары не давали ночному холоду проникнуть в комнату, но после произошедшего в саду ему до сих пор казалось, что в номере жарко. Услышав звук открывающейся двери, он обернулся и столкнулся взглядом с Тиной. Она стояла на пороге, одетая в пижаму, прижимая к груди ворох одежды, и смотрела на него во все глаза. Потом в несколько решительных шагов подошла к кровати, остановилась и снова уставилась на него. — Я ложусь спать, — объявила она. Грейвс колебался, не вполне понимая, как ему реагировать на такое заявление. Несмотря на очень уверенный вид, Тина по-прежнему была бесповоротно пьяна. — Хорошо. Он рассматривал ее с наглым любопытством, впервые отпуская на волю свои крайне непрофессиональные, но неизбежные мысли. В застегнутой наглухо пижаме, с растрепанными, только что высушенными волосами, Тина не выглядела красивой. Скорее забавной. Но было что-то трогательно-нежное в босых ступнях, прикрытых длинными штанинами, и тонких запястьях, выглядывающих из рукавов. Рубашка, широкая в плечах, свободно висела на ней, лишь слегка очерчивая контур груди, заставляя воображение работать вовсю. Где-то под плотной белой материей скрывалась тонкая талия и плоский живот с аккуратным пупком. И если провести по нему губами, едва-едва касаясь, можно ощутить невидимый, короткий, мягчайший пушок. А потом проложить цепочку таких же невесомых поцелуев вниз и услышать… — Я не хочу говорить о том, что произошло. Грейвс моргнул, прогоняя видение изогнувшегося на шелковой простыне обнаженного тела. — Как скажешь. Видимо, осмелев от его покладистости, Тина шагнула вперед и вытянула руку: — Отдайте мне свою палочку. Вот это было что-то новенькое. Грейвс напрягся. — Зачем? — Затем, что я вас боюсь. Честно. В ее воспаленных рассуждениях определенно была логика, недоступная ему, трезвому. Отсутствие палочки не помешало бы ему ночью забраться к ней в постель, если она об этом. — Нет, — спокойно ответил он. — И не потому, что я что-то задумал. Мы находимся в розыске, в чужом городе, а ты хочешь забрать у меня единственное средство защиты. Тина смутилась, хотя очень постаралась этого не показать, отвернулась и, наклонившись, принялась взбивать подушку. Вид с этого ракурса давал еще больше поводов для разыгравшейся фантазии. — Ты можешь окружить свою кровать щитом, — напомнил Грейвс. — Спасибо, я разберусь. Он еще раз скользнул взглядом по ее фигуре и, взяв со стола пачку сигарет, вышел из номера. Владелица отеля отложила вязание и дремала, прислонившись к спинке стула, но проснулась при первых звуках его шагов. Многие авроры позавидовали бы такому чуткому сну. — Я же говорила, вы вовремя пришли, — довольно сказала она. — Простите? — Дождь-то так и льет! Грейвс улыбнулся в ответ. Забавно, с ее точки зрения мистер и миссис Мейсон весь вечер просидели в своем номере. Занимались разными супружескими делами. Третью сигарету за полчаса он курил, глядя, как с карниза стекают все те же унылые, холодные капли. Он мог в любой момент поднять голову, чтобы увидеть свет в окне второго этажа, и от этого ему было очень спокойно. Пастуший пес вернул беглянку на законное место и умиротворенно отдыхал, положив большую голову на передние лапы. Да уж, вернуться бы сейчас на несколько лет назад и тогдашнему себе ткнуть пальцем в аврора Голдштейн — вот было бы смешно. Ему и сейчас было смешно от того, как неожиданно проявилось все, что зрело последние дни. Нет ничего удивительного в том, что он сорвался. В последний раз он щупал живую женщину где-то в прошлой жизни, и ничем хорошим это не закончилось. А сейчас, когда он был на пределе физических и моральных сил, из всех людей мира именно Тина оказалось рядом с ним — слишком близко. И это было… правильно. Когда на тебя наезжает паровоз, уже не имеет значения, что толкнуло тебя на рельсы — простое физическое влечение или большое светлое чувство. С этим можно и нужно разбираться уже потом. Будь Тина старше, имей больше опыта, она бы с ним согласилась. Но Тина — маленький зверек, который боится его до одури. Тонкая натура, хрустальная ваза, полная запретов и противоречий. Этими хрупкими ручками она удерживала свой паровоз шесть лет. Если бы только у него было чуть больше времени… Он вдруг остро ощутил твердость земли под ногами, мелкие брызги, залетающие под карниз, и все это — и мелкий дождь, и холодный воздух, и само воспоминание о живом, гибком теле в его руках — показалось ему прекрасным, до щемящей боли в сердце. Он курил и уж точно не думал о том, как приятно одну за другой расстегивать пуговицы белой пижамы.