Дело о бывшем авроре

Sorrow, you are my light Everything my heart desires Show me your beautiful Anger Sorrow, keeping me sane You turn my nights into days I love your beautiful Anger IAMX

Грейвс по-джентльменски забрал саквояж, учтиво-безразлично попрощался с Якобом и вышел первым. Тина подумала бы, что он собирается сбежать, если бы не видела, как его силуэт остановился в нескольких шагах от витрины. И еще если бы она не знала, что у него нет палочки. И что он точно не взял ее палочку. Она проверила. — Да уж, — брови Якоба коротко, но выразительно взметнулись вверх. — Необычный тип. — Это еще мягко сказано, — улыбнулась Тина. Странно, она никогда не замечала, насколько Якоб похож на Куини. Не внешне, конечно, а самой своей сутью. Сегодня он был не пекарем-немагом, а послом из пока недосягаемого дома. Он был такой же мягкий, и за его многословной болтовней, как и за ничего не значащим щебетом Куини, было скрыто самое главное послание, одно на двоих: «Мы любим тебя, мы сделаем все, чтобы тебе помочь, возвращайся скорее…». Оно было таким очевидным, что Тина растерялась, размякла, позволила увлечь себя, на время позабыв обо всех своих переживаниях… А потом он все испортил. Одним-единственным взглядом, тяжелым, как Ступефай, от которого у нее зашумело в ушах, и мартини лишь частично был тому причиной… как будто он там, у себя в голове, ее уже раздел и думает, с чего бы начать… Тина захлебнулась этим взглядом, он сбил ее с толку, вышиб все мысли из головы, и последние полчаса она почти не слушала Якоба, отвечая наугад. Должно быть, Якоб и сам был уже хорош и в собеседнике нуждался лишь для видимости. Снаружи снова моросил дождь — мелкий, вялый и надоедливый. Из уютного тепла булочной Тина шагнула в темноту промозглой улицы, желтый свет фонарей и отражения в мокром асфальте. Грейвс скользнул взглядом по ее плечу и так же вежливо-бесстрастно, как несколько минут назад прощался с Якобом, подал ей руку. Если этот невозможный человек опять сделает вид, что ничего странного не было, она задушит его голыми руками. Несколько минут они молча медленно шли по улице среди редких прохожих. — У тебя крайне предприимчивые друзья, — сказал Грейвс, когда они свернули за угол. От неожиданности замечания и скопившегося напряжения Тина рассмеялась намного громче, чем следовало бы. — Нет, я серьезно. Надо поработать над деталями, но в целом такой вариант побега имеет право на существование. — Они наверняка давно обсуждают этот план. Куини не раз говорила, что здесь у них нет будущего. Мерси Льюис, будто поговорить больше не о чем… Они остановились. Грейвс по-прежнему смотрел куда угодно, но только не на нее. Тина ждала. О, она невероятно терпеливая, но, проклятье, почему у нее снова такое ощущение, будто он ее экзаменует?! — А ты бы хотела убежать? С ними, — вторую часть он добавил сразу же, успел до того, как вопрос, который вертелся у нее на языке, успел вырваться наружу. — Стать одинокой тетушкой Тиной и воспитывать десяток маленьких Ковальски? За что ты так жесток ко мне? Ну вот, кажется, она и шутить научилась как он. Грейвс улыбнулся уголком рта и впервые с тех пор, как они вышли, перевел на нее взгляд. Он продолжил серьезно: — Я не могу гарантировать тебе безопасность. Я не могу быть уверен, что Битти сдержит свое слово. Я не уверен ни в чем, что произойдет завтра. Гулкая тишина повисла между ними, оседая на асфальт и растекаясь по стенам домов. — Я знаю, — кажется, ее сердце остановилось, и она говорила дальше не задумываясь, на автомате. — Иногда ты говоришь всякие глупости вроде «Я выкручусь» или «Все будет хорошо», но я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы не верить всему подряд. Тина чувствовала себя странно свободной и взрослой и немного гордой за эти умные слова, за каждое свое решение, которое привело ее сюда, на холодную ночную улицу, в болезненный свет фонаря. В шаге от человека, который никак не мог перестать влиять на ее жизнь. Долгим, долгим, невыносимым взглядом Грейвс разглядывал ее лицо, как будто впервые его увидел. С непоправимой ясностью она осознала, что этот момент, эти фонари, эта ночь — никогда не повторятся. Ведь что бы ни произошло завтра утром, взойдет солнце, и даже если жизнь когда-нибудь вернется на круги своя, этот взгляд будет тоже уже другим. — И тебе не страшно? Ей было страшно. Но не из-за Битти. Уже знакомым жестом Грейвс поднял руку и провел большим пальцем по ее щеке, и снова от этого прикосновения она замерла, как от заклинания. Но зато вдруг оказалось, что ее сердце может биться, и еще как — с места в карьер, так, что дышать становится невозможно. — Тина… Так много раз она слышала свое имя из его уст. Нагло, фамильярно, снисходительно, твердо, резко, почти грубо, раздраженно, сухо, едко… Но на сей раз он вложил в эти четыре буквы слишком много. «Я тобой горжусь», или: «Спасибо», или: «Что за чушь ты несешь?», или вообще ничего из этого, потому что она уже давно сошла с ума. — Просто… пошли домой. Он всегда учил ее прямолинейности. Учил добиваться того, чего хочешь. Ну же, Тина, не молчи. Это ведь так просто. Расскажи, как долго и мучительно ты мечтала об этом, каждую ночь, а потом стыдливо убегала от тактично молчащей Куини. Эти двое знали твой секрет и вечно зажимали тебя между двух огней: один на работе, вторая дома, и негде было скрыться от ощущения, что ты в свете софитов и весь мир в курсе твоей маленькой тайны. Просто скажи, как у тебя от одного его взгляда все внутри скручивается сладким тугим узлом. Скажи, что тебе так холодно без его сильных рук, темных и грубых, здесь, здесь и там… ты покажешь… Ты снова пьяна, Тина. И это правильно. Но ведь ты была хорошей девочкой и делала все, как он говорит. Разве ты это не заслужила? Она закрыла глаза, чтобы не передумать в последний момент. — Обними меня. Надо было думать о чем-нибудь отвратительном. Обезображенных трупах, Гриндевальде, гимне Ильверморни — о чем угодно. Но он не привык себе отказывать, когда чего-то по-настоящему хотел, и все это время думал о ней. И вот ее пальцы спорхнули с его плеч и зарылись в короткие волосы на затылке, подстегивая простые и естественные механизмы, заложенные глубоко в человеческой природе. И мыслить здраво, мыслить вообще, с каждой секундой становилось все сложнее. Но в конце концов — пройдя огонь, воду и собственную глупость — разве он это не заслужил? Тина так прижималась к нему бедрами, что только полный идиот усомнился бы в ее намерениях. Смертельная опасность и самодельный мартини делали свое дело, бросая их навстречу друг другу, довершая то, что когда-то начал, но не сумел хваленый лепреконский виски. Красочные, невероятно яркие образы, зрительные и чувственные, вспыхивали в его голове нескончаемой вереницей, дразня, завлекая, обещая наслаждение, какого в мире не существует. Ведь кожа на упругой груди должна быть еще тоньше и мягче, чем на этой восхитительно длинной, беззащитной шее, которая горит под его губами. А между ее обтянутых брюками бедер его ладони так жарко, так тесно, так хорошо, ведь так и должно быть, как он вообще так долго жил без этого?! Вот так и сходят с ума обычно. Вот в таком состоянии и клянутся в вечной любви, и говорят истинную правду, потому что сейчас он готов был на все что угодно, лишь бы утолить этот хлещущий по глазам голод, закрыть дыру, которая пожирала его изнутри. Тина так и замерла, задрав подбородок, подставляясь под его поцелуи, часто дыша, пылая где-то там, под пальто, и пиджаком, и тонкой белой блузкой, символом то ли чистоты, то ли соблазна. Стащить, смять, сжимать, растрепать ее всю, не оставив камня на камне от этой притворной невинности… Кончиком большого пальца он медленно провел по приоткрытым мягким губам, сминая их и обжигая палец о горячие выдохи. Наверняка она из тех, кто сдерживается до последнего, но он не даст ей ни малейшего шанса. Он будет любить ее так, как ни один из ее мужчин, он будет наслаждаться ее стонами и любоваться тем, как ее лицо искривится, словно от боли, и она выгнется в его руках снова, и снова, и снова… В паху сдавило невыносимо. Темнота под веками расцвела яркими пятнами. Его рука снова взлетела вверх, на ее затылок, и он резко отстранился. Тина, как лошадь, которую осадили на полном скаку, рванулась вперед, но Грейвс сжал мягкие черные волосы пальцами, и она, встретив преграду, остановилась, глядя на него ошеломленными, пустыми глазами, опаляя жарким, влажным дыханием. Она скользнула по губам маленьким розовым язычком и проговорила едва слышно: — У нас есть несколько часов… Несколько часов? Он заперся бы с ней на несколько дней в люксе отеля «Лопес» и там слушал бы, как она на все лады повторяет его имя и какой-нибудь страстный несвязный бред этим жарким, умоляющим шепотом. Несколько часов… Все решила. Все посчитала. Умница. Выдумать достойный ответ оказалось невероятно сложно, но, кажется, он справился. — Еще ни разу не приходилось просить девушку аппарировать меня в какое-нибудь тихое уютное место. Тина тихонько рассмеялась и наконец отпустила его, чтобы достать волшебную палочку. Потом был путь «домой», хоть и странно было называть так крохотный дешевый отель. Тина аппарировала их на соседнюю улицу, но там Грейвс перехватил инициативу и, крепко взяв ее ладонь, вел за собой. Хозяйка гостиницы со своим вечным вязанием проводила их, держащихся за руки, полным понимания и ностальгии взглядом, и Тине стало смешно. Все происходящее было таким нереальным, таким веселым, словно она сделала пару глотков Феликс Фелицис. Но в ту секунду, когда дверь номера за ними закрылась, что-то произошло. Они оказались в темноте и тишине, и Тина вдруг поняла, что улыбка приклеилась к ее губам намертво — не счастливая, а нервная, пугающая ее саму. Все, что было до этого — глубокие поцелуи, прикосновения — было лишь радостным предвкушением исполнения мечты, но сейчас ей снова хотелось закричать от переполняющего ее волнения. Грейвс отпустил ее руку. Он неспешно прошел вперед, зажег маленькую лампу на тумбочке, а Тина так и стояла столбом посреди номера, глядя на него во все глаза. Когда он развернулся, Тина вздрогнула и резко отвела взгляд, уткнувшись им в ножки кровати, притворившись, что воюет с рукавом пальто. Он увидел. Конечно, он увидел, он все видит, а если не видит, то просто знает, потому что это он, ослепительный и всесильный, и всегда был таким, и всегда будет таким, а она снова просто влюбленная девчонка. Глядя в пол, Тина повесила пальто на вешалку, молясь, чтобы сейчас ее не вырвало от переизбытка чувств: так сильно сжимало горло. Она с трудом понимала, что делает, но все же умудрилась снять пиджак и кинуть его на кровать. Потом отошла к окну и отвернулась, обняв себя за плечи. Нет, это все ей точно снится. Еще сегодня утром она ненавидела себя и Грейвса, за то, как нагло он использовал ее чувства при каждой удобной возможности. Десять минут назад она сгорала от желания, а сейчас едва соображала, скованная безумным, иррациональным страхом. Эта неизбежная неловкость всегда ее убивала. Когда между двумя людьми все ясно, но нужно как-то подступиться к главному. Напряжение, доведенное до предела, растекалось по ее телу, заставляя нервно сжимать пальцы. Как в первый раз, честное слово… Если бы не было этих долгих лет односторонней любви, если бы так много раз она не мечтала о его прикосновениях — насколько все было бы проще… Даже не глядя на него, Тина следила за путем, который наблюдала несколько дней подряд. Жилет. Запонки. Булавка. Галстук. Шаги, шорохи, стук предметов о столешницу… Она никак не могла вдохнуть полной грудью и упрямо смотрела через окно на мокрый темно-желтый асфальт. Он, конечно же, почувствовал, как она вздрогнула, когда его руки легли ей на плечи. Слегка потянул ее на себя, и Тина, закрыв глаза, слушала, как он медленно вдыхает запах ее волос. Она чувствовала, как бьется его сердце. — Как жаль, кто-то выпил весь наш виски, — негромко сказал он. Тина невольно рассмеялась: — Не волнуйся, я достаточно пьяна. — Смотря что считать достаточным. В прошлый раз ты подпалила человеку двор и выдала мне несколько чувствительных пощечин. Она снова рассмеялась, разворачиваясь к нему лицом, и положила ладони на его грудь. Может быть, если она убедится, что он действительно существует, что она вольна делать с ним все, что захочет… и тут же она задохнулась от его тепла, от властного, хозяйского жеста, которым он обхватил ладонью ее затылок… И наконец все стало на свои места. Исчез страх, исчезло сковывающее напряжение, осталось только тепло рук, которые развернули ее и мягко толкнули на кровать. Остались движения его языка и желание большего. Быть еще ближе, ощутить на себе тяжесть его тела, дышать, вдыхать, касаться… Это было лучше, чем мартини. И лучше, чем кокаин. Время… если бы только у него было время, может быть, стоило бы ей захотеть, он показал бы ей, что может быть другим. Нежным, неспешным исследователем, внимательным и чутким. Но сейчас он поддавался слепому, жадному, безоглядному желанию. И Тина отвечала ему со всей страстью, покрывая поцелуями его лицо, плечи, грудь, хватаясь за него иногда беспорядочно и суматошно — и наконец он оттолкнул ее рукой, заставляя откинуться на кровать, где она лежала, раскинув руки, забывая, как дышать. А он слушал ее сдержанные, сбитые стоны, каждый новый все вверх и вверх — и смотрел, до тех пор, пока она не вздрогнула всем телом, резко подавшись вперед, будто хотела убежать сама от себя, будто это слишком, она не выдержит… Ее пальцы судорожно вцепились в его шею, и он обнял ее худую, обнаженную спину с острыми торчащими лопатками, разом согнувшуюся и ослабевшую. Тина ткнулась носом в его плечо, как слепой котенок, тяжело дыша, словно только что вернулась из какого-то другого мира… Она принадлежала ему целиком. И этого было достаточно, чтобы самому зарыться лицом в ее волосы, уже ничего не соображая и не желая знать, кроме волны наслаждения, которая его захлестнула. И кто из них кому принадлежал — это большой вопрос. Потом его мысли лениво скользили в этом направлении, но ни одну из них он так и не смог довести до конца. Ему было слишком хорошо, и он решил, что даже если обменял часть себя на этот покой, умиротворение и прекрасную опустошенность, обмен был равноценным. Он убедился в этом, когда, она, немного смущенная, вышла из ванной и скользнула в постель. Ему хотелось смотреть на нее не отрываясь, чувствовать ее тепло рядом с собой. Это была самая подлая, самая страшная, самая сильная магия из всех возможных. Грейвс подвинулся, давая ей место на кровати, чтобы свернуться калачиком. Хотел даже пошутить, что на самом деле он затеял все это ради того, чтобы не спать больше на диване, но передумал. Не стоит. Первой заговорила Тина. — Можно я у тебя кое-что спрошу? Грейвс был очень занят, перебирая пальцами ее влажные волосы. — У тебя что-нибудь было с Пиквери? Он рассмеялся, и Тина удивленно и заранее чуть обиженно подняла голову. — Так вот, значит, что волнует весь Аврорат! Не то, как я добился своего поста, не то, как правильно применять беспалочковую магию, и даже не секрет идеальной прически. Нет! Всех интересует моя мифическая связь с Президентом! Тина под одеялом легонько пнула его в ногу. Она все еще стеснялась, но быстро осваивалась. — Нет, у нас ничего не было. Хотя мы всегда были чем-то вроде друзей, — он помолчал и решил, что имеет право на ответную откровенность. — Послушай… вчера вечером ты хотела забрать у меня волшебную палочку. Ты правда думала, что я могу сделать с тобой что-то против твоей воли? Тина молчала так долго, что если бы ее ресницы не щекотали волосы на его груди, он решил бы, что она заснула. Но она наконец вздохнула и ответила: — Я хотела… наверное, тебе так отомстить. Это прозвучало слишком обреченно. Нужно было срочно сворачивать разговор обратно в шутку. — М-м-м, кому-то нравится чувствовать надо мной власть? — Нет, но я устала чувствовать твою. Она говорила без злости, как-то очень просто и спокойно, и Грейвс, наклонив голову, непонимающе посмотрел ей в лицо. Тина завозилась, выползла из-под его руки и переместилась на противоположную сторону кровати. Даже не подумав спросить, она стянула с него одеяло, накинула его на плечи, прислонилась спиной к бортику и посмотрела на него — наверное, впервые в жизни так прямо и искренне. На ее губах все еще играла легкая смущенная улыбка, а волосы были растрепаны, и в этой полусонной обнаженной нежности она была прекрасна. — Если бы ты только знал, как я себя ненавидела все эти шесть лет, что бегала за тобой. Потом мне показалось, что все прошло, но ты вернулся — и… — она принялась теребить край одеяла. — Когда ты рядом, я не могу нормально соображать. Я как будто не в себе и творю вещи, которых ни за что бы не сделала. Я ясно вижу, что белое — это белое, что черное — это черное… а потом ты приходишь и говоришь, что все наоборот. И я почему-то начинаю тебе верить, и это пугает меня больше всего. Она подняла голову, и Грейвс увидел, что она плачет. Без всхлипов, рыданий или каких-то других проявлений, просто из ее глаз двумя ручьями катятся слезы. — Я вообще тебя не понимаю. Ты как огромная черная стена, в которую я бьюсь головой. У тебя всегда есть план, ты всегда на шаг впереди, а я бегу за тобой вприпрыжку, заглядывая тебе в глаза, и надеюсь, что однажды я буду достойна стать с тобой на одну ступеньку. Что ты заметишь меня по-настоящему, а не только тогда, когда я буду тебе нужна. И я стараюсь помнить, что ты в любой момент можешь выкинуть какой-нибудь трюк, совершенно не считаясь со мной. Стараюсь, но все время забываю. Грейвс слушал молча. Все это копилось слишком долго и могло быть озвучено только здесь, в этом паршивом отеле… — Я помню свою первую тренировку. Нашу первую тренировку. Ты предложил мне попробовать тебя обезвредить. Простейшее Инкарцеро. Тебе даже палочку поднимать не пришлось, я ни разу в тебя не попала… Я думала, что ты будешь считать меня тупицей. Но ты не считал. Ты внимательно наблюдал, терпеливо объяснял и в конце концов нашел, в чем моя ошибка. Я и не думала, что ты вообще кому-то можешь уделять столько внимания, особенно мне, потому что… кто я? — она пожала плечами. — Я провела в зале все выходные. Когда через пару дней мы встретились в коридоре, я с гордостью сообщила тебе, что теперь попадаю десять раз из десяти. А ты посмотрел на меня так, что… я сразу поняла. Ты, конечно, поздравил меня, но вот эта одна секунда врезалась мне в память. Ты пытался вспомнить, о чем вообще идет речь. Тина шмыгнула носом и вытерла слезы. Она улыбалась, как мученик во имя веры. — И так было всегда. Ты тратил на меня кучу своего времени, объяснял, вникал, почему у меня не получается это или другое… и мне казалось, что я — центр вселенной. А потом ты уходил и забывал о моем существовании. Так что я с самого начала знала, что в твоей жизни я никогда не буду играть такую важную роль, как ты в моей. И думать не хочу, сколько женщин до меня вступали в эту гонку, но я от нее сразу отказалась. Ну, попыталась. Решила, что лучше быть несчастной, чем дешевой. А сейчас мне почему-то настолько все равно… По крайней мере, если завтра все закончится хорошо и каждый пойдет своей дорогой, мне будет, что вспомнить. «Пожалуйста, пусть завтра все закончится хорошо, пусть у меня еще будет этот шанс, пожалуйста…» — Иди сюда. Она только этого и ждала: снова нырнула в его объятья, дыша умиротворенно, как ребенок, который вдоволь наплакался. Он действительно по привычке продолжал считать ее ребенком, а ее чувства к нему — придурью, горячкой юношеской влюбленности. И все время забывал, что у нее за спиной своя боль, свой груз, свои секреты. Их разделяло пятнадцать лет и несколько бездонных пропастей: должности, материальное и социальное положение, устав, его собственное самомнение, в конце концов… Тина не могла винить его в том, что он ее не замечал. Да она и не винила. Но вот самое отвратительное. Подсчитывая свои шансы на завтра, он не думал о том, как сильно будет ее изумление, если его авантюра увенчается успехом. Ей будет больно? Она будет его ненавидеть? Прижимаясь подбородком к ее макушке, он не мог выгнать из головы одну-единственную мысль, просьбу неизвестно кому. Наверное, богу, известному под именем удачи или обстоятельств: «Пожалуйста, дай мне хотя бы попробовать». — Я не знаю, что сказать, — тихо проговорил он наконец. — Не надо ничего говорить, — она высвободилась из его рук, потянулась, поцеловала его и снова опустила голову, закрыв глаза. — Не знаю, зачем я тебе это все рассказала. И он покорно замолчал, вспоминая, как впервые в этой комнате вслушивался в ритм ее дыхания. Этот звук был намного лучше, чем тиканье часов. Этот и еще редкие капли дождя, падающие на карниз. Они убаюкивали его, заволакивали разум, как усыпляющее зелье, как всезаживляющая мазь, притупляя страх и вину за еще не совершённое. Он с изумлением понял, что успел задремать, только когда Тина, вздохнув, повернулась на другой бок. Сонно протянув руку, он прижал к своей груди ее теплую спину. — Тина… — М? — Я никогда не выбирал ничего дешевого. Она тихонько хмыкнула, но ничего не ответила. За тот час или два, что они успели проспать, дождь закончился, небо расчистилось, и хотя до рассвета было далеко, над домами уже нарисовалась отчетливая зелено-голубая полоса света. Они не стали зажигать лампу и в свете Люмоса распили на двоих бутылочку бодрящего зелья — щедрый подарок от Куини. Тина, полностью обнаженная, присела на край стола, и пока пила, выгнула спину, запрокидывая голову назад. Грейвс любовался ей, она это знала и, несомненно, рисовалась перед ним. У них оставались последние минуты, чтобы поиграть в эту игру. Они собирались так неспешно, словно их нарочитая медлительность могла отсрочить наступление неизбежного. В пять пятнадцать они заняли наблюдательную позицию на крыше напротив Бруклинского дома. Он казался неприветливым серым кирпичом, втиснутым среди немаговских зданий — настоящее олицетворение бюрократии, порождением которой он был изначально. В утренних сумерках немаговские дворники скребли метлами еще не просохший после дождя асфальт. Ничто не предвещало массового побоища. — Думаешь, они уже там? — Если только у Битти достаточно мозгов, они успели перестроить защиту и немаги просто ничего не увидят. Рука Тины лежала в его руке, и удивительное чувство покоя, которое нахлынуло на него ночью, все еще было с ним. Тина развернулась к нему и улыбнулась. — Ну… тогда удачи. Она взяла его за вторую руку. По-настоящему они попрощались еще там, в отеле. А сейчас оставалось лишь сделать вид, что их ждет обычный день, а вечером они снова увидятся и, скажем, пойдут в кино. Это романтично. А потом найдут еще какую-нибудь крышу, чтобы поцеловаться — кажется, это тоже ужасно романтично. Мелкая дрожь поднялась откуда-то из-под земли. Он скорее почувствовал, чем услышал происходящее, и резко поднял голову. Тина смотрела на него изумленно. — Что это? Потом она обернулась. Медленно, но неумолимо, поднимая тучи пыли у своего основания, со стоном и скрипом Бруклинский дом оседал на землю.