Дело о бывшем авроре

Нас завтра подберут или не найдут совсем. Нас к маршалу внесут на одном большом щите. Да, возможно — пуркуа па? — мы войдем в историю. Твой и мой фотопортрет спрячут в хрестоматию… Мать ее… Агата Кристи

— Есть еще сомнения в моей стороне? — спросил Грейвс, взмахивая палочкой. Белая простыня опустилась на тело Битти, и на ней тут же расцвели темно-красные пятна. Парень стоял, подпирая спиной стену. Он ответил не сразу, ошалело тряхнув кудрявой головой. — Не знаю… — Правильный ответ. Верить никому нельзя, — он подумал и все же закончил чужой, но довольно эффектный пассаж: — Даже себе. Мне можно. Стажерская палочка, завоеванная еще в холле, теперь перекочевала в руки Грейвса. После долгого времени, проведенного без оружия, когда он ходил беззащитный, словно голый, ощущение гладкого полированного дерева, даже такого хрупкого, как у этого мальчишки, было глотком свежего воздуха. Собственно, это был один из немногих факторов, которые продолжали вселять надежду. — Хорошая палочка, — одобрительно сказал Грейвс. — Уже применял в бою? Или это был первый? Сейчас союзник, пусть растерянный и неопытный, был ему очень нужен. Хоть и придется потратить на это пару драгоценных минут. — Первый, — заторможенно кивнул парень. — То есть… были еще в тренировочном зале и в школе, но… это все не по-настоящему. — Все всегда по-настоящему, — Грейвс опустил палочку. — Прости, но лучше я оставлю ее себе, от этого будет больше толку. Согласен? Тот кивнул, кажется, даже с облегчением: Грейвс буквально силой снимал с него ответственность. — Так как тебя зовут? — Боумен. Стэнли Боумен. Что ж, для начала плодотворного сотрудничества неплохо. Грейвс еще раз посмотрел на тело, укрытое простыней. Отдать должные почести лучше потом, если он это успеет. Как и дать волю горечи и боли, и всем чувствам, которые возникали у него при виде того, что творилось в Вулворт-билдинг. В его жизни. В его доме. Все это будет потом, но сейчас он чувствовал кое-что другое. Он перевел взгляд на лицо находящегося без сознания мужчины. Широкое, скуластое лицо, обрамленное гладкими черными волосами — знакомое лицо… Хотя с намного большей уверенностью он узнал бы его Круцио. Очень неровное, неуверенное, то слабое, то истерично-злое, как у подростка. Это была настоящая лотерея. Другое дело — Винда Розье. И кстати, если Кралл здесь, то и она наверняка тоже. Злость. Да, злость — это хорошо. Стараясь не расплескать ее раньше времени, Грейвс открыл дверь кабинета, в котором провел лучшие годы своей жизни. Несколько минут спустя он нашел то, что искал, на полке в углу — маленький флакончик с прозрачной жидкостью. Боумен, заглядывая с дверной проем, наблюдал за его действиями с любопытством и опаской. — Помоги-ка мне. Пока они привязывали Кралла к стулу, Грейвс задал Боумену несколько вопросов, чтобы дополнить сложившуюся в голове картину. Тот отвечал охотно, его словно прорвало. Кажется, он успокоился и был счастлив найти человека, чьим приказам можно следовать. Неприятности начались после того, как в МАКУСА приняли задержанных из Бруклинского дома. Сигнал тревоги из тюремного блока заставил Битти направить оставшихся авроров на их усмирение. Последнее, что знал Боумен — что новоприбывшие смогли выпустить других задержанных, и начался настоящий бунт. После этого Битти отдал приказ об эвакуации гражданских, работающих в ночную смену, а Боумена поставили дежурным у главного выхода. Просто потому что больше никого не было. Мистер Лоу? Да, Боумен видел его как раз когда шел на свою точку… Кажется, стремясь вырубить противника, Грейвс немного перестарался: даже после Эннервейта и влитой Краллу в рот лошадиной дозы сыворотки правды пришлось подождать, пока он придет в себя. Грейвс воспользовался этими минутами для отдыха, хотя сердце колотилось так, что ни о каком отдыхе не могло идти речи. Он сел в кресло, мимоходом отметив, что Битти не распорядился его заменить, откинулся на спинку и прикрыл глаза. Он был чужаком в собственном доме, в котором все было болезненно искорежено и перевернуто вверх дном. Он знал, что у других людей, нормальных людей, есть что-то помимо работы — семьи, друзья, мечты и планы… Но каким выродком нужно быть, чтобы устроить такое? Лоу, сукин сын, ведь где-то там в общем зале стоит стол с твоим именем. Действие бодрящего зелья (да было ли оно вообще? И была ли Тина рядом с ним?), к сожалению, не бесконечное. Было бы неплохо раздобыть что-нибудь, чтобы пополнить запас сил. Все-таки поедание самого себя, замедление мыслительного процесса и реакций — это последнее, что ему нужно сейчас. — Почему вы хотели убить мистера Лоу? — спросил Боумен. — Я не хотел, — ответил Грейвс не открывая глаз, и соврал лишь наполовину. — Вы же на него напали. — Напал. А ты там был? — Нет, но он говорил… — Он вообще много чего говорит, — буркнул Грейвс и, наконец открыв глаза, посмотрел на Кралла. Тот сидел напротив, свесив голову на грудь, и вяло шевелил губами. — Он сказал, что задел мисс Голдштейн, когда пытался вас арестовать. Грейвс хмыкнул. Задел? Это теперь так называется? — И что она защищала вас, — не унимался Боумен. — Все были уверены, что она с вами заодно. А я не мог понять, почему она это сделала. Она очень правильная и любит свою работу, она не могла пойти против решения мистера Битти, по крайней мере, добровольно. «Могу показать засос на плече, его она точно оставила добровольно». — У нее должны были быть веские причины… Грейвс потер глаза и посмотрел на Боумена. — Что ты сейчас делаешь? — спросил он. — Я? — Боумен растерялся, потом покосился на Кралла. — Собираюсь допрашивать подозреваемого. — Один? — С вами. — У тебя достаточно веские причины? Парень моргнул и сдулся. Стажеры. Щенята авроров. Да какие же они все… одинаковые. — Ты не предал ее, если тебя это беспокоит. Настоящий аврор должен быть немного слишком подозрительным. Ты сейчас ведешь себя именно так. Продолжай в том же духе. Тем более что наш друг уже готов. Кралл поднял голову, уставившись пустым взглядом в дальнюю стену. Грейвс взмахом палочки передвинул его стул так, чтобы установить зрительный контакт. Нужно было ускоряться, они и так потеряли много времени. — Как тебя зовут? — спросил он. — Фридрих Отто Кралл. Грейвс задумался, какой выбрать контрольный вопрос, чтобы проверить действие сыворотки. Что можно спросить у человека, о котором он не знает ровным счетом ничего? Впрочем, одно общее воспоминание у них все же было. — В августе прошлого года ты и другие люди работали в Нью-Йорке. Что вы здесь делали? — Захватили в плен главу Аврората, Персиваля Грейвса. — В чем состоял план? — Герр Гриндевальд занял его место. — В чем заключалась твоя роль? — Я помогал извлекать информацию у заключенного. Извлекать. Точнее слова не подберешь. Кончиками пальцев Грейвс провел по рукоятке палочки. Даже жаль, что под рукой оказалась сыворотка правды, он бы, пожалуй, тоже поупражнялся в извлекании. С другой стороны, тратить свои силы на такую мелкую сошку, как Кралл, было нелогично, и он перешел к сути. Боумен, примостившийся на краешке стула у стены, полностью обратился в слух. — Как ты оказался в МАКУСА? — Я был задержан сегодня в Бруклинском доме, среди других нарушителей порядка, и доставлен в камеры. — Сколько еще людей было с тобой? — Пятнадцать. — Они все знают план? — Нет, только двое являются истинными приверженцами Общего Блага. — Кто? — Винда Розье и Ян Нагель. Розье Грейвс знал. Нагеля — лишь по фамилии. — Как вам удалось освободить заключенных? — Людям из Бруклинского дома передали лечурок — маленьких существ, очень искусных в открывании замков. Они выпустили их, как только прибыли в камеры. Какое-то время Грейвс смотрел на собственные сцепленные пальцы на столе. Лечурки. Значит, и здесь не обошлось без Скамандера. — Кто передал? — В Аврорате есть сторонник Общего Блага. — Как его зовут? — Миллер. — В Аврорате нет никого с такой фамилией. Кралл медленно моргнул, но ничего не ответил. Имел право: ему ведь не задали вопроса. — Как его настоящее имя? — Я не знаю. С ним говорил только герр Гриндевальд. Грейвс досадливо побарабанил пальцами по столу. — Продолжай. В чем заключается ваш дальнейший план? — Покинуть МАКУСА. — Здание полностью закрыто, как вы собираетесь уходить? — Там, где хранятся порталы, есть один, подготовленный специально для нас. Да, это логично. — Где сейчас Гриндевальд? — Внизу. — Чего он ждет? — Ему нужна одна вещь. Кралл в меру сил пытался сопротивляться действию сыворотки правды. — Какая вещь? — Его палочка. — Где находится его палочка? — Мы предположили, что она находится на складе вещественных доказательств. — Тогда почему Миллер ее не принес? — Он искал, но не нашел, вернулся ни с чем. — Так значит, ты искал палочку? — Да. — Почему Гриндевальд не пришел сам? — Пока он внизу, он контролирует ситуацию. Авроров, которые пытаются сдержать натиск. Он не хочет проливать магическую кровь. Хочет лишь уйти. Сама доброта. — Он может взять любую палочку, зачем искать по всему зданию старую? — Она особенная. — Чем? — Я не знаю, он так говорит. Грейвс мысленно одернул себя. Не в том вопрос, чем так хороша палочка Гриндевальда, а в том, как не дать ему ее получить. И как подготовиться к этой встрече… Они должны были встретиться в зале суда, где международная комиссия приговорила бы Гриндевальда к достойному наказанию за все, что он успел сотворить. А лучше бы вообще не встретиться, потому что как бы Грейвс ни накручивал свой гнев, он не мог избавиться от сухости во рту, от доводящих до тошноты страха и стыда. У Гриндевальда был план, когда он напал на Грейвса, и этот план работал достаточно четко и достаточно долго. И сейчас у него тоже был план. Был ли Грейвс его частью? Возможно. Все это дело началось с цепочки случайностей, и теперь ее хвост терялся в лавине фактов, Грейвс и сам уже не мог точно припомнить, что к чему привело, так возможно ли, что Гриндевальд с самого начала… — Мистер Грейвс? Голос Боумена, о существовании которого он совсем забыл, робко попытался выдернуть его из размышлений. Грейвс закрыл глаза на несколько секунд, пытаясь вернуться в настоящее. У него было время подумать о своих шансах. Он взял билет в один конец, и, кажется, его поездка подходила к концу… Он поднялся из-за стола. Чувство, мелькнувшее в глазах Кралла, было не спутать ни с чем — страх загнанного зверя. Если он побеждает, человек начинает молить о пощаде. Если нет — дерзить. Кралл глубоко, судорожно вздохнул. — Он знает, что вы здесь. Грейвс помедлил, прежде чем применить заклинание. — И? — Он заинтригован. Пока Грейвс рылся в шкафах, Стэн сидел на стуле тихо-тихо. Один раз предложил свою помощь, но Грейвс молча помотал головой, и Стэн продолжил глядеть на бессознательного Кралла, который так и остался сидеть посреди кабинета привязанным к стулу. Кажется, за одну сегодняшнюю ночь, которая плавно перетекла в страшное утро, он набрался больше опыта, чем за два месяца стажировки. Это была худшая ночь и худшее утро, но он вдруг подумал, что если он до сих пор жив — разве это не значит, что он чего-то да стоит? В шкафу что-то со звоном разбилось, и Грейвс невнятно выругался сквозь зубы. Казалось, разговор с Краллом на него никак не повлиял. А вот Стэну, который впервые увидел действие сыворотки правды вживую, было не по себе. Все равно что препарировать человеческую душу… Все допросы, которым он был свидетелем до этого, проходили строго по протоколу, и мисс Голдштейн всегда вела себя подчеркнуто вежливо и предусмотрительно. А ведь она училась у Грейвса. Стэн вдруг почувствовал, как его уважение к наставнице возросло еще больше, если только это было возможно. Он снова кинул взгляд на своего нового союзника, который настолько увлекся поисками, что чуть ли не с головой скрылся в шкафу. Он много чего слышал о Грейвсе. И раньше, и в последнюю неделю особенно. Он был не просто страшилкой для стажеров. Он был легендой. И Стэн начинал понимать, почему. Даже его костюм теперь не казался таким уж потрепанным. Грейвс буквально излучал полную уверенность в своих действиях, было глупо хотя бы предположить, что он может в чем-то сомневаться. А Стэну с его «огромным» профессиональным опытом было очень важно найти человека, который знает, что делает. Голдштейн, Лоу, Битти, Питерс — разумеется, все они были настоящими аврорами. Но почему-то Грейвс выпадал из этого ряда, будто стоял в стороне. Был самым настоящим. В конце концов, мисс Голдштейн ему верит. А Стэн верит ей. Стэн обязательно пособирает какие-нибудь секреты или байки про него, наверняка по всему Аврорату их ходит миллион. Вот бы только это бесконечное утро наконец закончилось… В этот миг самый уверенный человек на свете вынырнул из шкафа, задумался, побарабанив рукой по стеклянной дверце, и стремительным шагом вышел из кабинета. Стэн вылетел за ним и притормозил на пороге, глядя, как тот снимает простыню с лежащего на полу тела. При виде мертвого лица, все еще розового, только какого-то неуклюжего и беззащитного, у Стэна к горлу подкатила тошнота. Одно дело было смотреть на чужие трупы в подворотнях. Совсем другое — на мистера Битти, который орал на него всего пару часов назад. Грейвс тоже помедлил, но лишь секунду. Затем присел на корточки, взялся двумя пальцами за борт светлого пиджака, пятна крови на котором уже превратились в бурые, и по локоть засунул руку во внутренний карман. Первым появился внушительных размеров портсигар, который явно не мог уместиться там без помощи магии. Вторым — короткий нож с кастетом. — Ты бы еще топор с собой таскал, — вдруг пробормотал Грейвс почти с улыбкой. — Что? — удивленно спросил Стэн, решив, что ему послышалось. Ответа не было, потому что Грейвс доставал третью часть добычи. Это была длинная, узкая деревянная шкатулка, на которой простирал крылья феникс. Едва дыша от волнения, Стэн сделал два шага вперед и смотрел, как Грейвс отводит сломанную печать и открывает шкатулку. Они вместе смотрели на ее содержимое. Потом Грейвс опустил крышку и поднялся. — Вот что мы сделаем. Грейвс шел первым, Боумен, со шкатулкой в руке, пыхтел за его спиной. Так они достигли первого этажа, где находился транспортный отдел. Вбегая в большой рабочий зал, Грейвс впервые позволил себе заметить, что выход совсем близко. Первый луч заклинания ударил рядом с бегущим Боуменом, едва не задев его пятку. Парень споткнулся от неожиданности и покатился кубарем, но тут же развернулся и шустро спрятался под ближайший стол. Грейвс прикрыл его ответным огнем, но и сам был вынужден временно капитулировать. Противники, пять человек, стояли на балконе, ведущем к кабинету начальника департамента. Оттуда двое беглецов просматривались как на ладони. Резкий женский голос что-то скомандовал. Розье, кажется, считала себя любимицей Гриндевальда, этаким генералом-предводителем. Наверное, не без оснований. Иначе Гриндевальд полгода назад подложил бы под Грейвса именно ее. Стол, под которым прятался Боумен, вздрогнул, но Грейвс тут же припечатал его к полу. — Нам конец, — охнул Стэн. — Еще нет. Пока он дышит — еще нет. Еще одно зелье, выпитое в кабинете Битти, стало настоящим спасением, и вынырнув из укрытия, Грейвс позволил своему телу действовать самостоятельно. Это было все равно что вспоминать хорошо выученный когда-то танец: движения всплывали одно за другим. В ход пошло все: столы, лежавшие на них бумаги и мелочь, портрет начальника отдела, развешанные флаги. Все это можно было швырять, поджигать или использовать как щит. Он успел вырубить двоих, пока Боумен петлял, как заяц, приближаясь к заветной двери, за которой его ждало спасение. До нее оставалось всего несколько метров… — Прекратить огонь! На этот раз он разобрал, что крикнула Розье. И огонь действительно прекратился, но ему на смену пришло нечто другое. Неясный шум за стеной. Рокот, от которого вздрогнули стены, словно Вулворт-билдинг собрался падать вслед за Бруклинским домом. Звук нарастал очень быстро, до тех пор, пока не стал оглушительно громким. И наконец стена рухнула, а он ворвался в зал, доламывая ее и выливаясь под ноги Грейвсу стремительно вихрящейся кипящей морской пеной. Тяжелые куски мрамора с грохотом падали на пол, не выдерживая напора воды. Грейвс выбросил вперед палочку, пытаясь защититься, но волна смела барьер, словно не почувствовав его, а потом с силой ударила его в грудь, и он не успел даже вдохнуть, как его подхватил водоворот. Удар о мраморный пол. Потом его унесло куда-то, где он полностью потерял представление о том, где находятся земля и небо, а потом опять швырнуло, припечатав к огромному острому камню. Боль была такая, будто все его внутренности превратились в кровавое месиво, но он все же сумел обхватить камень руками и держался до тех пор, пока волна не отступила. Только тогда он разжал пальцы, опустил ноги на землю, и мокрый песок провалился под его весом. Одежда облепила тело, вода ручьями стекала со штанин и рукавов. Мокрый и жалкий, жадно вдыхая воздух ртом, он поднялся на локтях, откинул волосы с лица и увидел его вдали, под темным грозовым небом. Маленький разрушенный домик, нагромождение камней, широкая деревянная доска отброшена ветром, и носок черного детского ботинка, забросанного песком, наполовину закопанного в землю, словно остов затонувшего корабля. — Я же говорил, — шепнули волны. — В твоей голове нет такого места, где ты мог бы укрыться. На этот раз вода поднялась из-под земли. Медленно, заполняя пространство между камнями, поднимая вверх крохотные песчинки. Грейвс поднял мокрую ладонь. В ней только что была палочка… Новая волна обрушилась сверху и снова подняла его тело, как будто он ничего не весил. Удар о скалу, песок царапает нёбо, соль разъедает глаза, ее вкус во рту. Вода, вода заполнила собой весь мир, а его тело вдруг налилось тяжестью, и он завис посреди пустоты, пытаясь сделать хотя бы вдох, но ни горло, ни легкие не слушались его. Его тело перестало быть его собственным. Оно билось в агонии, извивалось, прижимало колени к груди, рвалось вверх, вверх, к воздуху, которого не было, к жизни, которой не могло быть. События последних нескольких месяцев хлынули на него. Они толпились, норовя выскочить одно впереди другого, стремясь поведать все тайны своего хозяина… Кальдерон-Бут. Кабинет Серафины. «Ты же понимаешь». Замызганный двор и распластанный посреди него труп. «Вам лучше уйти». «Вам придется пройти с нами, сэр». Если бы он мог хотя бы вдохнуть, он остановил бы этот раскручивающийся в голове маховик, но его рвало воспоминаниями, и он лишь раз за разом загребал пальцами густую, черную воду, которая становилась все темнее с каждой секундой. «Мне просто нравятся пистолеты»… «У нас есть несколько часов»… Каждое новое воспоминание было все более блеклым, все более отрывистым. Он не выдержит так долго… Пожалуйста, пусть он успеет умереть раньше, пусть он умрет прямо сейчас, он больше не может… Движение ускорилось. С невероятной быстротой полетели последние воспоминания. Бруклинский дом. Пустая рама портрета Серафины. Боумен сжимает в руке шкатулку… И это было уже совсем смутно, как будто издалека, как в сумерках или под действием наркотического зелья. Темнота, спасительная темнота, Мерси Льюис, он умирает, какое счастье… Но он не умер. Волна швырнула его на землю, прижимая к жесткому, как мрамор песку, но давая возможность дышать. Он остался лежать на земле, обессиленный, как будто выдержал несколько часов беспрестанного Круцио. Он должен был открыть глаза, он должен был… — Не отдам! Не смейте! Не… а-а-а! Первый крик был резкий, не столько боль, сколько изумление. И этот крик выдернул Грейвса из небытия, чтобы он смог увидеть, что никакого моря нет. Нет никакой воды, нет пляжа, нет и не было песка. Он лежал на полу. Опять. Боль и унижение, залеченные и зализанные, воскресли с новой силой. Они вскипали в нем, поднимаясь из глубины души, возмущенные и подогретые отчаянием от мысли, что все его ночные кошмары обрели форму, плоть и вкус морской соли. Побежденный, он не мог пошевелиться, словно все тело пронзили невидимые стержни. А над ним, чуть в стороне, раскинув в стороны длинные руки и ноги, парил Стэнли Боумен. Он выгнулся дугой, словно застыл в высшей точке невероятного гимнастического сальто. Кровь прилила к обращенной вниз голове, и темные волосы, растрепавшись, плескались в воздухе. Гриндевальд стоял между ними, облаченный в серую тюремную робу. Жизнь в камере все же оставила на нем свой отпечаток: отросшие, спутанные волосы и борода придавали ему почти комичный вид, но держался он с королевским достоинством. Он опустил руку, оставив Боумена висеть посреди зала. В его левой руке была зажата шкатулка, а в глазах… В его глазах не было абсолютно ничего. Великая пустота. — Люди вроде тебя всегда меня восхищали, Персиваль. Ладно мальчик, он еще очень молод и далеко не во всем разобрался. Но ты… Спектакль. Проклятый спектакль, в котором один-единственный актер, и он же публика. Да лучше бы ты сразу меня убил… — Для этого придет время, — кивнул Гриндевальд. — Но мне правда интересно. Ты ведь больше не аврор. Ты был для них хорош, пока выполнял свою работу, но стоило тебе оказаться в беде, как тебя выпотрошили и выбросили на обочину. И даже после этого, Персиваль? Даже после этого ты продолжаешь их защищать? Даже если бы Грейвс захотел ответить, то не смог бы. Да Гриндевальду и не были нужны ответы. Он скользил по побежденному, завоеванному разуму, читая даже не мысли, а оттенки чувств. Он защищал не их. Он защищал систему. Он делал то, что привык, то, что считал нужным. Он был частью системы, ее порождением, ее воплощением. В любой системе есть свои грехи, но любая система лучше, чем хаос. И да, проклятье, он любил эту систему, потому что в ней у него было свое место — свое, теплое, удобное, богатое место, своя жизнь. И был человек, который эту жизнь отнял. — Мне жаль, что так получилось. Ты был бы очень могущественным союзником и я уверен, нам есть о чем поговорить. Но у меня совсем не было времени. И увы, сейчас я тоже тороплюсь. Кстати, как думаешь, если я проверну тот же трюк второй раз, они купятся? Повторяется. Как отвратительно все повторяется… Грейвс закрыл глаза, пытаясь сдержать нелепые попытки собственного тела бороться с заклинанием, которое ему все равно не победить, и ледяной ужас при мысли, что Гриндевальд прав и ничто на свете не может ему помешать занять место Грейвса (разве что…). Мальчишку, разумеется, убить. Словно в ответ на его мысли, где-то там, наверху, Боумен снова вскрикнул — резко, отчаянно, опять словно от неожиданности. Он не был готов к такой боли, к ней вообще невозможно подготовиться. Даже с закрытыми глазами Грейвс видел его лицо и написанный на нем немой вопрос: «Так нечестно, почему меня никто не предупредил?!». Он здесь вообще ни при чем, сдохнет так глупо… — Сам виноват, Перси. Не стоит использовать людей в своих интересах, если не готов ими пожертвовать. Кстати, как дела у Тины? Грейвс знал, что это произойдет, но все же его дыхание участилось, когда против воли перед его глазами встала новая картина — номер, до краев наполненный сумеречным светом, складки белого одеяла и покой, покой, какого на свете не бывает. А потом — рассветная дымка над Бруклинским домом, розовый свет, губы, сведенные в тонкую ниточку… Я еще тогда подумал, что… Я не хочу, я не хочу! — Я понимаю… В его голосе не было издевки, только что-то, похожее на сочувствие. — Р-р-ра… Боумен издал воинственный звук и забултыхался в воздухе, пытаясь вырваться из невидимого плена, но тут же снова выгнулся и замер. Теперь он дышал прерывисто, со всхлипами, кривя губы в гримасе боли, то открывая рот, то стискивая зубы в попытках бороться. — Господин, нам пора. Винда Розье, чеканя шаг, пересекла зал. Она не обратила ни малейшего внимания ни на распластанного на полу Грейвса, ни на висящего в воздухе Боумена. Гриндевальд проводил ее взглядом, когда она заняла выжидательную позицию, сжимая в руках книгу-портал. — Хочешь, я дам тебе еще один шанс? — он опустился на корточки, глядя на Грейвса сверху вниз. Это уже было. Все повторялось. И что толку в том, что Гриндевальд выглядит теперь чуть более изможденным и постаревшим? Он выглядит мерзко, как смерть… — Последний шанс. Я отпущу мальчишку, если ты этого захочешь. Если ты готов пойти со мной. Ради Общего Блага. «Империо не подействует, я могу…» — Не можешь, Персиваль. И мне не понадобится Империо. Не пытайся меня обхитрить, я же вижу тебя насквозь. Откуда-то издалека донеслись голоса и крики, и отчаянная надежда обожгла вспышкой. Они здесь, нужно лишь немного потянуть время… — Я так и думал, — Гриндевальд поднялся и легкими шагами пошел следом за Розье. Голоса приблизились, врываясь в зал. Замелькали стрелы заклинаний, направленных в одну точку, но ни одно из них не достигло своей цели. Бьющийся, клокочущий в своем бессилии, Грейвс наблюдал, как Гриндевальд, левой рукой прижимая к груди шкатулку, небрежно взмахнул правой, отбивая нападение всех авроров разом. Откуда-то сбоку Грейвс услышал отчаянный, захлебывающийся, последний крик, который оборвался, когда Боумен врезался в стену. Раздался плотный хруст, как будто сильные руки разломили огромную, тяжелую, сочную дыню… Тело мальчишки тяжело рухнуло на пол. В тот же миг, оставляя после себя сосущую боль и слабость, исчезли стержни, пронзавшие его. Грейвс поднял голову, и это стоило ему таких усилий, будто он пытался удержать целый небоскреб. Он сам был небоскребом — тем, что от него осталось, тяжелыми обломками, разбросанными по залу. Он перевернулся на живот и протянул руку вперед, пытаясь ползти, словно сейчас от его стремления, от того, доберется он сам или нет до этого портала, зависит целый мир. Ш-ш-ш-х-х… море шумело у него в ушах, и среди мечущихся волн в его сознании осталась только одна вещь — ноги в легких серых туфлях, которые удалялись танцующими шагами. Где-то над головой, вставая радугой, по-прежнему свистели заклинания, брошенные впустую. Стиснув зубы, Грейвс поднялся на четвереньки, но волна опрокинула его на бок, и, прижимаясь горячим виском к полу, все так же вытянув вперед руку, он мог только смотреть… Ноги развернулись на пороге, и откуда-то сверху, как судьба, как благословение, на него пролился, стремительно вырастая и затмевая собой мир, зеленый свет. Неужели все-таки?.. — Протего…