Дело о бывшем авроре

Хедж не соизволил прибыть в Бруклинский дом лично. Зато толпа авроров, появившаяся вместо него, позволяла предположить, что он прислал все оставшиеся силы на усмирение разбушевавшегося Грейвса. Грейвс больше не бушевал. Он держал руки Тины, пока мог, а затем безропотно позволил себя сковать. Зелий должно было хватить еще на какое-то время, но он не чувствовал себя вправе расслабиться до тех пор, пока не убедится, что с ней все в порядке. Когда Тину уводили, она, едва ворочая негнущимся языком, обращалась к аврорам, просила о ком-то позаботиться, но он не понял, о ком. Его посадили в изолированную камеру, и это было настоящим благословением, учитывая бардак, который царил во всем МАКУСА и на тюремных этажах особенно. В общих камерах вели подсчет утерянным заключенным и рассовывали по открытым клеткам тех, кому не посчастливилось добежать до своего портала. В его «номере люкс» царила полутьма и тишина. Грейвс умылся над небольшой раковиной в углу, снял ботинки, находя удовольствие в педантичном складывании шнурков внутрь, и с наслаждением растянулся на койке. Человек не может бесконечно удивляться, ужасаться, злиться или страдать… его разум настолько отупел от всех пережитых сегодня чувств, что не был способен ни на что, кроме привычного цинизма. А Тина… Тина сейчас, наверное, бьется затылком о холодную стену или мерно раскачивается вперед-назад, обхватив колени руками, сидя на таком же узком матрасе. От этой картины на душе заскребли кошки, и Грейвс, зная бесполезность своих страданий, быстро отогнал ее, благословляя свою усталость. На веки навалилась тяжесть, и несколько минут спустя он уже глубоко спал. Мальчик боялся Боумена. Хоть он и не сказал ни слова, но то и дело косился на его тощую фигуру, которая стояла неподвижно, как памятник. Белки глаз неестественно светились на залитом кровью лице. — Он нас не тронет, — сказал Грейвс, глядя на клубящиеся на горизонте тучи. — Я знаю, что он выглядит страшно, но он не может нам ничего сделать. Маленький Перси недоверчиво поежился. — А почему он такой? Как бы тебе попроще сказать… — Один человек сделал ему очень больно. — А мы можем ему помочь? Грейвс помотал головой. Мальчик еще несколько секунд пытливо смотрел на него, ожидая продолжения, но так и не получив его, уселся на песке по-турецки и тоже уставился на далекий горизонт. Море волновалось и яростно швыряло клочья белой пены на песок, но неизменно отступало. Через разрывы в густых черных тучах изредка пробивался красный луч вечно закатного солнца. — Опять будет гроза? — спросил мальчик. — Нам опять нужно строить замок? — Я думаю, гроза теперь всегда будет рядом. И не уверен, что замок нам поможет. Глаза у Перси были большие, темные и наивно-доверчивые. Грейвс знал, что в том, осязаемом, плотном мире больше ничьи глаза не покажут ему такого чуда, и заранее начинал скучать. — Тогда что мы будем делать? — Давай просто подождем. Грейвс не слишком удивился, когда пришел в себя в палате Кальдерон-Бут. В конце концов, раз уж история начала повторять сама себя, почему бы и эту главу его жизни не перечитать по второму разу? И пробуждение, как и тогда, далось ему непросто, не за один раз. Как сильно пьяный человек, он видел и осознавал перед собой лица, слышал голоса и даже участвовал в разговорах, хотя отвечал по большей части собственным мыслям. Где-то во время этих метаний он умудрился вымолить себе право на сон без сновидений. После этого дело пошло на лад. По крайней мере, в промежутках между общением с целителями он перестал гоняться за Питерсом на обломках Бруклинского дома и тонуть в крови, которая хлестала из раны на голове Боумена. Теперь, просыпаясь, вместо вопроса: «Что из этого реально?», он задавался другим: «Сколько я проспал?». Как оказалось, не так уж много. К тому времени, когда он достаточно собрал разбросанные мысли в кучу, прошло двое суток с того злополучного утра. Всего двое суток, а не несколько месяцев, как он мог предположить по своим скитаниям. Еще один день он общался исключительно с целителями (более-менее мирно) и легилиментом (с очень большим трудом), а на четвертый день его ждал сюрприз. Сначала раздался предупреждающий грохот, а затем дверь в палату без стука распахнулась, и в нее, едва поместившись между двумя косяками, вкатилось огромное кресло-каталка, на котором восседал Битти. Восседал неестественно прямо: как Грейвс узнал впоследствии, любое движение верхней частью туловища до сих пор причиняло ему боль, но рука с зажатой в ней палочкой, которая направляла кресло, была твердой. — Живой? — спросил он с порога, и Грейвс, уставший от однообразия больничных стен и скудного местного общества, впервые смог ответить однозначно утвердительно. Никогда в жизни он не подумал бы, что будет настолько рад видеть Битти. Особенно сейчас, когда уже не имело смысла что-то скрывать и хитрить. Наоборот, настало время вскрыть карты и сделать хоть что-то правильно. Битти принес с собой газету, и Грейвс вцепился в нее с жадностью. Нескольких листов бумаги хватило с лихвой, чтобы составить представление обо всем, что он пропустил. Первую полосу занимал список погибших. Сорок три гражданских и двадцать семь авроров. Получается, одиннадцать из них — в МАКУСА и еще шестнадцать — в Бруклинском доме. Имена Питерса и Лоу стояли в общей колонке. На других полосах — ни слова о предательстве. «Призрак» изнывал, на каждой странице выбрасывая свои версии произошедшего, одна диковиннее другой. Половина полосы была посвящена его собственной персоне и подробной истории о том, как он готовил диверсию последние пару месяцев. — Значит, официального заявления еще не было, — сказал он. — Только о Гриндевальде, — ответил Битти. — Потерпят. Разберемся. Грейвс отложил газету. — И что же думает Аврорат по поводу «Преступного предательства мистера Грейвса»? Битти пожал плечами и тут же поморщился от боли: — Пока Аврорат вполне доволен тем, что мистер Грейвс у него под присмотром. — Полагаю, Хедж, требовал немедленной казни за неуважение к его власти, — усмехнулся Грейвс. — Но я ни о чем не жалею. — А я вот жалею, что этого не помню. Красочное, наверное, было зрелище. Грейвс не ошибся. Битти был на его стороне. Но Битти был не всесилен, и это значит, что основное расследование еще впереди. Больничные легилименты своими рекомендациями оградили Грейвса от слишком рьяных допросов, поэтому Битти попросил сдать воспоминания по-хорошему. Что он и сделал, прекрасно зная, что это не последний их разговор. Он колебался и никак не мог решить, стоит ли задавать вопрос, который мучил его еще до пробуждения. Один раз уже задал на свою голову, да так, что чуть потом не свихнулся в рекордно короткое время. Но неведение было невыносимым. И когда Битти развернул свое кресло, собираясь в буквальном смысле выкатываться, он решился: — Как там Голдштейн? Исхудавшее за несколько дней лицо Битти расплылось в неожиданной торжествующей ухмылке, будто он только этого и ждал. — Что, добилась-таки своего? Грейвс молча смотрел на него, надеясь, что даже в лежачем положении он выражает достаточно скепсиса. — Все с ней в порядке, она дала показания, но ребята подержат ее еще пару дней. Считай, что для ее же безопасности. Грейвс терпеливо дождался, пока Битти уберется, с таким видом, будто он поставил на их отношения крупную сумму денег и теперь готовился получить выигрыш. Впрочем, скорее всего, ему это только казалось. Наконец оставшись в одиночестве, он лежал, закинув руку за голову, изучая покрытую бледно-голубой краской стену. «Все с ней в порядке», — сказал Битти. Разумеется не в порядке, но Битти этого не понять. Он и сам бы не понял всего месяц назад. А если бы и понял, ему было бы на это наплевать. Гриндевальд снова бесцеремонно влез в его жизнь, чтобы растоптать его окончательно. Гриндевальд обрушился на них, неся смерть и хаос. Но именно в этом море крови (Боумен… столько народу погибло, почему именно Боумен?) родилось все, что помогало ему выжить. В прошлый раз он так упрямо пытался цепляться за старое, вернуться туда, куда путь был навсегда закрыт. На этот раз — нет. Там, за стенами больницы, его ждала война. Его личная война, и на сей раз он не даст так просто отодвинуть себя в сторону, что бы ни думали об этом его приятели из МАКУСА. Потому что теперь, в отличие от первого раза, он знал, что не один. Что не имеет права погрузиться в самокопания и жалость к себе, как сделал это в прошлый раз. Что теперь он обязан быть примерным пациентом и выйти из Кальдерон-Бут как можно скорее. Потому что где-то там, в его представлении, Тина по-прежнему лежала, скрючившись, на чужой постели, как это было в их первую ночь в Рэритане. Он спас ее тогда, спасет и сейчас, хотя это будет намного сложнее. Нужно только немного подождать. Уж что-что, а это он умеет. Серафина опустилась на стул, сложив ногу на ногу под несколькими слоями юбки. Платиновые локоны строго обрамляют смуглое лицо. Официальное серебристое платье с высоким воротником, черные перчатки — вся в броне. В отличие от него, одетого в старую больничную сорочку. Она поинтересовалась его самочувствием, и Грейвс ответил, хотя сведения о его здоровье она, разумеется, получала по щелчку пальцев. Он первым подступился к делу, которое интересовало их обоих. — Ты была в Вашингтоне? — Да, — ее голос звучал ровно, почти безэмоционально. — Ситуация настолько вышла из-под контроля, что пришлось предупреждать немаговского президента. А потом привезти из Вашингтона еще кое-кого… Разумеется, они применила все имеющиеся в ее распоряжении средства, чтобы скрыть свою усталость и подавленность, но Грейвс понимал, что за последние несколько суток она спала едва ли больше пары часов. — Мы ведь оба знаем, что не могли этого предотвратить. Даже будь я на месте Битти… — Может быть, будь ты на месте Битти, ты не вел бы себя как идиот. Она сверлила его взглядом, от которого он не мог укрыться, даже апеллируя к своему больному состоянию. — В любой момент. Ты мог придти ко мне в любой момент, но вместо этого ты предпочел скрываться в каких-то трущобах, обладая информацией, которая могла уберечь нас всех… Она сделала паузу и глубоко вздохнула. Единственное проявление эмоций, которое она могла себе позволить. Грейвс — и того меньше: все его силы уходили на вялое сопротивление собственной совести. — Не думаю, что это что-то бы изменило. — Ты не думал, Битти не думал, — она поднялась и, сделав несколько шагов, остановилась у окна, изучая проклевывающиеся, сочные зеленые листья на деревьях. Пейзаж, который уже успел набить Грейвсу оскомину. — А в итоге у нас президент, который не в курсе, что происходит в стране. Знаешь, лучше бы ты и правда работал на Гриндевальда. — Он мне предлагал, но мы не сошлись в вопросах оплаты труда. Серафина молча покачала головой, не отрываясь от окна. Глядя на завитые кольцами светлые волосы, Грейвс пытался вспомнить. Сколько они уже знакомы? Пятнадцать лет? Или двадцать… что-то между этим. Достаточно, чтобы начать испытывать доверие, но только не в политике. Серафина пришла отыграться. Наверное, заслуженно. Но стоит ему допустить мысль, что действительно виноват перед ней — она обернется рогатым змеем и сожрет его заживо. Она снова заговорила, обращаясь к ветке за стеклом. — Это из-за него? За то, что никто из нас не распознал обман? Или за то, что тебя не приняли обратно? Грейвс молча изучал белизну одеяла, укрывавшего его ступни. Как-то нелепо это все… — Я знала, что многое у тебя отнимаю. Но я никогда не думала, что ты захочешь отплатить мне тем же. — При чем здесь отплатить? — вселенская усталость навалилась ему на плечи. — Битти обвинял меня в убийстве нескольких десятков немагов, и у него были весомые доказательства. Настолько весомые, что даже меня чуть не убедили. Что мне было делать? Пойти к нему и сказать «Это не я, честное слово?». — Я бы тебе поверила. Грейвс фыркнул, и Серафина, повернув голову, вонзила в него обжигающе прямой взгляд. Сейчас она и правда верила в то, что говорила. — Нет, — сказал он с горькой улыбкой. Она развернулась полностью, все так же бесстрастно закованная в свой панцирь, но не прервала его, и он продолжил: — Один раз ты уже прикрыла меня. Если бы поверила еще раз, я бы заподозрил тебя в слабоумии. У них ведь уже был похожий разговор. И это было даже не так давно. — Мы слишком давно друг друга знаем для обмана. Пожалуйста, давай не будем обсуждать то, что уже никогда не сможем проверить. Серафина прикрыла глаза. Глядя, как ее платье мерцает в солнечном свете, Грейвс начинал догадываться, почему она пришла. Когда она заговорила снова, ее хорошо поставленный голос заполнил палату, словно она обращалась не к нему, а к целому Конгрессу. — Отрадно видеть, что некоторые из нас полностью уверены в своей правоте и сохраняют присутствие духа, — провозгласила она и, не глядя на него, направилась к выходу, но на миг остановилась у двери. — Поправляйся, Персиваль. Тебя ждет еще много открытий. Когда Пиквери ушла, Грейвс укрылся одеялом, пытаясь спрятаться от тяжелого аромата древесных духов, который принялся душить его в отместку за обиду, нанесенную хозяйке. Что ж, он не дал ей сожрать себя заживо. Настало время заняться этим самому. Он получил подтверждение своим догадкам вечером, когда к нему в палату вошел Битти (уже на своих двоих, без коляски) и принес срочный выпуск «Призрака». «Феникс складывает крылья. Под давлением Конгресса Серафина Пиквери официально отказалась от президентских полномочий». На фотографии она была в том же самом платье — значит, заехала по дороге. Железная женщина… — И что теперь? — спросил Грейвс после нескольких многозначительных молчаливых минут. — Не знаю, — ответил Битти. — Пока Хедж за старшего, а там посмотрим. Грейвс окинул его взглядом. — Для человека, который, скорее всего, потеряет свой пост, ты говоришь более чем спокойно. — Да потому что я спокоен, — Битти пожал плечами. — Серафину жалко, а за себя я даже рад. Каждый раз, как начинаю переживать, смотрю на список погибших и прикидываю, как бы там мое имя смотрелось, — он помолчал и добавил со смехом: — Да и охренел я на этой должности за три месяца. Палочкой не маши, на подозреваемых не ори… Может, я вообще для нее не создан. Глаза Битти сощурились от улыбки. Грейвс ему завидовал. Шестой день принес важную новость: Аврорат взял Лейка. Неизвестно, где он провел все прошедшее время, на что жил и как потерял свой дорогой костюм, но однорукий бродяга в кокаиновой ломке, слоняющийся вокруг руин Бруклинского дома не мог не обратить на себя внимание. Дни с седьмого по девятый были посвящены разговорам, в которых Грейвс и Битти вдвоем собирали мозаику из разрозненных деталей — общих воспоминаний, показаний Эмили, Лейка и Кралла, сведений из британского Аврората. И хотя едва ли эту мозаику можно было собрать сразу и целиком, туман постепенно развеивался. В какой момент и по какой причине Питерс сменил свои убеждения, так и осталось загадкой. Семьи у него не было, обыск в холостяцкой квартире ничего не дал, а с родственниками он не поддерживал настолько близких связей, чтобы они могли заподозрить что-то неладное. Ничего такого, просто у всех своя жизнь, своя работа, свои дела… Питерс мог работать на Гриндевальда месяцы или даже годы. Но в жизни Лейка он появился чуть больше года назад, когда тот дебютировал в провальной пьесе в заштатном театре на окраине Манхэттена. Александр Лейк (его настоящее имя было другим, как и псевдоним на афишах) только переехал на восточное побережье после неудачной попытки прорваться в Голливуд. Необычный поклонник Лейка заинтриговал: он представился антрепренером, что заинтересовало бы любого актера и, возможно, предпочитал мужчин, что лично Лейка не интересовало совсем. Но истина оказалась еще необычнее, чем оба этих предположения, и впервые попав в «Слепую свинью» молодой актер долго не мог прийти в себя. Миллер (именно так представился Сэм) открывал ему новый, оглушительный в своем великолепии мир. Выступление гоблинского джазового ансамбля за пять минут уделывало любое бродвейское шоу, а шампанское в «Ритце» не шло ни в какое сравнение с искристым пуншем в «Лопесе». Не то чтобы Лейк когда-нибудь бывал в «Ритце», но предполагал. А потом Миллер предложил ему нечто большее, чем кабаки и пожизненный пропуск на торговую улицу Заптан-лейн. И даже нечто большее, чем волшебная палочка и удивительное зелье, которое сделало его всесильным. Он предложил Лейку главную роль в его жизни. Помогал с организационными мелочами: навел на хорошего зельевара (наркоман Джонни не был надежным, но определенно был хорош), убрал с дороги Серого Джо, чтобы Лейк смог занять его место. Он делал это так изящно и незаметно, что в конце концов Лейк даже уверился в собственной гениальности. Разве это не он добился всего? Разве не он держит на поводке воротил криминального Нью-Йорка? Разве не его заведения ломятся битком от работяг, с которыми он так щедро делится магией? Только иногда Питерс просил его о каких-нибудь мелочах. Как место на пароходе, например. Да и от этого Лейк только выиграл, получив в свое распоряжение несколько полезных зверушек. И именно Питерс навел его на мысль, что пора заявить о себе. Пора выходить на новый уровень и брать под свой контроль не только недалеких немагов (ведь сам Лейк таковым уже не являлся), но и целый Бруклинский дом. Он даже пришлет ему гоблинов на подмогу… Услышав о гоблинах, Грейвс иначе как слепым мудаком себя назвать не смог. Все это время подсказки лежали на поверхности, нужно было лишь сложить два и два. Но его внимание было занято и он упустил слишком много деталей. Гоблины пришли в Бруклинский дом, гоблины постоянно появлялись на страницах газет. Наконец, Гнарлак говорил, что Лоу связался «не с теми гоблинами» и шантажировал его. Постоянная грызня гоблинских кланов была настолько обычным делом, что на нее никто не обращал внимания. Но в последние несколько месяцев одна группировка набрала достаточно силы, чтобы попытаться устроить переворот в своем маленьком мирке и устранить Гнарлака, который, при всех недостатках и грязных методах, держал свою диаспору на цепи. Они использовали для этого разные способы, вот даже аврора подкупили. Бесконечно рыдающая Эмили рассказала, что Джим заваливал ее дорогими подарками и обещал такую сладкую, такую безбедную жизнь… Как и Лейк, он считал, что умело лавирует в опасных водах и видит картину целиком. История знает много людей, которые пытались перехитрить гоблинов, но очень мало тех, кому это удалось. В конце концов, кому, как не им, поддержать Гриндевальда с его идеей верховенства любых магических существ над немагами? Когда им предложили взять штурмом Бруклинский дом — они не могли отказаться. Питерс, со своей стороны, убедился, что авроры заблаговременно узнают о готовящейся операции. Фигуры были расставлены. Неизвестно, что почувствовал Лоу, когда увидел знакомые гоблинские морды. Зная своих подельников, он безошибочно выделил среди них слабое звено. Гоблин, которого он допрашивал в Бруклинском доме, чудом выжил, хотя недосчитался глаза. И этот глаз он потерял отнюдь не при взрыве. За несколько минут до своей гибели Джим узнал все: под чьими знаменами гоблины пришли сюда и кто именно их на это надоумил. Джим знал, что делать, и опоздал всего на несколько минут. Он был продажным, немного эгоистичным, чуточку жестоким — но все-таки аврором. Не доверяя никому, он сразу же аппарировал в МАКУСА, чтобы предупредить Битти, и попал прямо в объятья Питерса. Это была изящная операция. У нее было так много целей, что она просто не могла провалиться: хотя бы одной из них они были обязаны достичь. Обрушить Бруклинский дом и открыть волшебный мир немагам — этого удалось избежать. Ослабить Аврорат, выкосив несколько десятков человек личного состава — сделано. Дискредитировать МАКУСА, подняв недоверие общества и занять верхушку Конгресса борьбой за власть — сделано. Освободить Гриндевальда… Чем более подробно они восстанавливали ход событий, тем больше Грейвс убеждался: он действительно был лишь случайным элементом в этой большой, загодя подготовленной партии. И ему становилось легче, когда он думал, что это все равно случилось бы — с ним или без него. — А вот к тебе у меня есть еще пара вопросов. Двенадцатый день. Они сидели на скамье в больничном саду. Весна вовсю набирала обороты, и одуревшие от солнечного света птицы чирикали в упоительно зеленых листьях. Битти, уже не пациент, а посетитель, сидел все так же прямо, стараясь не делать резких движений. Если не знать, что раны под рубашкой постепенно превращаются в шрамы, ни о чем не догадаешься. — Я весь внимание. Грейвс тоже сменил больничную сорочку на костюм: он отправил заказ портному сразу же, как только смог связно соображать и надиктовать текст перу. Очередная новая жизнь. Он не поднимал вопроса о том, когда его выпустят, так как палата Кальдерон-Бут значительно выигрывала у любой камеры. Но вопрос внешнего вида, ежедневного бритья и чистоты рубашек был принципиальным. — Воспоминания, которые ты нам отдал. Кажется, там потерялись несколько существенных моментов. Наверное, по чистой случайности? Грейвс откинулся на спинку скамьи, пытаясь разглядеть птицу, орущую в кроне дерева. — Никаких случайностей, я очень точен в своих воспоминаниях. — Угу, — боковым зрением Грейвс видел, как Битти пристально разглядывает его. — В таком случае куда ты пошел после того, как оставил Голдштейн в кафе в Рэритане? Вернулся ты уже с противоядием. Грейвс пожал плечами. — Нашел его у какого-то гоблина в темном закутке Заптан-лейн. Ты же знаешь, как работает гоблинская магия. Он и подстраховался. Битти пожевал губами. Не купился, но попробовал еще раз. — А что за хрень ты устроил на День святого Патрика? — Кажется, там не должно быть никаких пробелов. — Пробелов-то нет, но зачем ты это сделал? Нападение на аврора не способствовало бы твоему оправданию. — Злился. — И что бы ты с ним сделал, если бы Эмили не вмешалась? — Не знаю, — он снова безразлично пожал плечами. — Я очень злился. — Ну-ну, — голос Битти становился все мрачнее. — А что насчет вечера перед Бруклинским домом? Там тоже гоблины постарались? Теперь Грейвс тщательно поправлял и без того ровные запонки. — Голдштейн сказала, что она отнесла чемодан в отель. Где он сейчас? Значит, больше ничего из нее не вытащили. Молодец. — Как мы и договаривались, чемодан попадет в МАКУСА лишь после того, как мы с Голдштейн получим полную свободу, — никакая сила на свете не заставит его подвести под удар еще и Куини. — И кстати говоря, письмо в редакцию «Призрака» тоже все еще ждет своего часа. Если Хедж хочет и дальше продвигать свою версию событий, советую ему поторопиться. Битти утомленно выпустил воздух через сжатые губы. — Ты как маленький. Прекрасно же понимаешь, что договаривался ты со мной, когда я был еще полноценным главой Аврората. А теперь у меня на шее сидит Хедж. — Я могу обсудить сделку и с Хеджем, если ему так хочется. — Ты можешь просто сдать воспоминания, как нормальный человек. — Нет. К тому же, там слишком много вещей, которые к делу не относятся. — Да никому неинтересно, как вы с Голдштейн трахались, — тихо взвыл Битти. — Но Хеджа ты серьезно бесишь, и пока он все еще является исполняющим обязанности, он с тебя не слезет, так что в твоих же интересах просто ответить на все вопросы. Уж кому как не тебе знать, как это подозрительно, когда человек начинает увиливать. Он умолк. Птичка на дереве заливалась вовсю. — Не хочу рушить нашу внезапную дружбу, — Грейвс говорил медленно, почти лениво. — Но еще одно подобное высказывание — и я надену эту урну тебе на голову. И это не фигура речи. — Ну охренеть, — пробормотал Битти и замолчал. Он и правда не был создан для своей должности. Лепил, что думал, не вкладывал в слова глубокого смысла и не думал о том, какой эффект его слова имеют на собеседника. Потому Грейвс не злился, просто предупреждал. Но по крайней мере, теперь у Битти есть четкий ответ на вопрос о Дне святого Патрика. — Я знаю, что ты стараешься для меня же, и я тебе благодарен. Если Хедж хочет, пусть приходит, я поговорю с ним. Но все что мог я уже сказал. Битти ушел, а жизнь Грейвса потекла или, точнее, поползла дальше по замкнутому кругу больничного расписания. Световой день становился длиннее, и от этого казалось, что количество часов в сутках все увеличивается. Он изнывал от неизвестности и невозможности предпринять хоть что-то в своей тюрьме. Хедж придурок, но он ничего не может предъявить ни ему, ни Тине. Попросту побоится. Кто бы ни пришел к власти после досрочных выборов, если правда выплывет, Хедж может попрощаться со своей карьерой. Конечно, мир уже никогда не будет прежним. И может быть, отчасти это к лучшему. Может быть, Гриндевальд должен был как следует встряхнуть их всех. В прошлый раз Грейвс переживал это в одиночку, а теперь — весь конгресс и вся страна. И уж теперь они должны наконец начать готовиться к настоящей борьбе. Он позаботиться о том, чтобы не остаться за ее бортом. Но сначала… сначала…