Дело о бывшем авроре

Вдо-о-ох… Тихо! Спокойно. Вот кровать, вот угол шкафа. Ничего не случилось. Подумаешь, в сотый раз утонул. Грейвс пялился в прямоугольник окна, терпеливо дожидаясь, пока предметы примут свои истинные очертания. Этот сон был из тех, после которых вздрагиваешь и лежишь, как одурелый, с колотящимся сердцем. Обычный, классический ночной кошмар. Бывают и хуже — реалистичные, те, в которых не удивляешься, не боишься и не чувствуешь боли, но запоминаешь все подробности. Они наваливаются на тебя, чтобы потом преследовать весь день, как противный привкус во рту или несильная, но навязчивая головная боль. Убедившись наконец, что он действительно в своей спальне и внешний мир не ломится в его мозг, он зарылся головой между подушек и размышлял о том, действительно ли разница между кошмарами так уж значима. С тем же успехом можно выбирать, что больнее отпиливать — руку или ногу. Карманные часы на тумбочке тикали особенно коварно. Прошло больше двух недель с тех пор, как он вышел из Кальдерон-Бут, а значит, вот уже почти месяц он принимал зелье сна без сновидений ежедневно. Неудивительно, что оно перестало действовать — а жаль, к хорошему быстро привыкаешь. Кошмары не убивали, но они ужасно выматывали. На то, чтобы собрать себя по кусочкам, каждый раз уходил битый час. Ничего, он справится. Рано или поздно его разум поймет, что напрасно изводит себя беспокойством. Он ничего не может поделать с Гриндевальдом, да и с Тиной тоже, а значит, брыкаться нет смысла. Или есть? Или есть какой-то другой счастливый мир, в котором Тина не двинула ему под дых, когда он принес ей свое сердце на блюдечке. В котором они опять вдвоем против целого света и если он дает слабину, она подхватывает его руку и ведет, как вывела из огня. В котором каждый раз, когда он вздрагивает и вот так глядит в одну точку, она гладит его по груди и просто лежит рядом, теплая, сонная, спокойная, близкая… Нет. Нет такого мира. И Тины той больше нет. В день их последней встречи ему хватило ума аппарировать подальше. На заброшенном складе, где когда-то было «Ателье» и который до сих пор пустовал, он провел вечер, создавая уродливые безликие фантомы (на большее не хватало концентрации) и умерщвляя их десятками различных способов. Домой он вернулся выдохшимся, пьяным и на какое-то время умиротворенным. По крайней мере, итоговое количество пострадавших хрупких предметов в доме было намного меньше, чем он опасался. Потом, когда все относительно улеглось, он пришел к выводу, что ничего особенно и не изменилось. Гриндевальд по-прежнему на свободе, МАКУСА по-прежнему похож на растревоженный улей и готовится к новым выборам. Они с Битти встречались раз в неделю за обедом или ужином где-нибудь в городе, и тот рассказывал ему последние новости. Грейвс вообще начал вести бурную общественную жизнь, даже дал одно интервью «Призраку», в котором поддержал официальную версию событий. Это должно было заработать ему несколько лишних баллов в глазах будущих властей. Кроме того, он зарылся в книги, как студент перед экзаменом: постигал те области, до которых раньше никак не доходили руки. Ритуалы мексиканских индейцев, племя сиу — все что угодно, чем экзотичнее и чем сложнее, тем лучше. Наблюдателям, получавшим информацию с его наручников, действительно было чем заняться. Он придумывал себе новые и новые занятия, зная, что впереди крайне увлекательная и сложная жизнь. Портили ее две взаимосвязанные вещи: сны и Тина. Сны бывали разными. В одних соленая белая пена забивала ему глотку, и сколько бы раз он ни переживал это, неизменно просыпался таким же мокрым и соленым от пота. В других он поднимал белую простыню, и Тина смотрела на него снизу вверх пустыми глазами с залитого кровью лица. В третьих она тоже фигурировала, и после них не хотелось просыпаться. Это было даже хуже, чем приступы ярости, от которых он моментально ощетинивался, и хуже, чем сентиментальные мечты обо всем, что не случится. Грейвс был уверен, что за ту ночь толком не успел ее разглядеть, а оказывается, вот — успел, и запомнил в мельчайших подробностях. А то, что не запомнил, вполне мог дофантазировать сам, и в этих видениях было все. Ее тело, с узкими плечами и длинными худыми ногами, было так прекрасно, как только может быть прекрасно женское тело в двадцать пять лет. Тонкие запястья, прижатые к плоскости стола — того самого, через который Тина, как через океан, швыряла ему в лицо оскорбления. Упрямо сомкнутые губы, нагретая ее теплом материя. Вся она извивалась, запертая в кольце его рук, и закрывала глаза, чтобы он не увидел, как ее ненависть переходит в другое, когда его губы — у самого ее уха, когда их дыхание сливается, когда тела входят в единый ритм, когда… Когда наваждение проходило, он снова оставался один. Ведь даже при самом живом воображении иллюзия не может стать чем-то большим, чем является. Желтый автомобильный свет плыл по потолку, таял лед в опустевшем стакане — и он чувствовал себя особенно одиноким, мерзким и жалким. Тяжело вздохнув, Грейвс сел на постели. Четыре утра. Два с половиной часа до рассвета. Он надел халат и обреченно двинулся в кабинет. Может, удастся заснуть за какой-нибудь книгой или дотянуть до восхода солнца. При свете пересчитывать часы все же легче. Этим он и занимался большую часть времени — проживал время. Проснуться, позавтракать, а потом как-нибудь дотянуть до того часа, когда прилично уже обедать. А потом до темноты. А потом пережить ночь. Он зажег лампу, закурил и заскользил глазами по строчкам книги, которая осталась лежать на столе с вечера. «Установить первое упоминание ритуала Кавинга не представляется возможным, но он был впервые зафиксирован в письменной форме в XV веке отцом-основателем современной…» Кто она, в конце концов? Просто девушка, каких сотни ходит по улицам Нью-Йорка. И единственное, что отличает ее от этих сотен — это время, которое они провели вместе. Шесть лет была никем, а теперь вдруг превратилась в самого важного человека на земле? Он сам выделил ее из толпы, сам, без спроса, взял ответственность за ее жизнь, не рассчитывая ни на благодарность, ни на что-то иное. Значит, сам виноват. Платит теперь за это (в том числе за это) бессонными ночами. Но это пройдет. В конце концов, он уже не в том возрасте, чтобы умирать от несчастной любви. «…ритуала. Перемена не облика, но сути…» Смешно, конечно. Тут страна в руинах, и Гриндевальд у него в голове шляется как у себя дома, а он может думать только о том, что Тина отшила его второй раз. Что там она говорила? «Я никогда не буду играть в твоей жизни настоящую роль». Сама придумала и сама поставила его перед фактом. Значит, все правильно. Значит, он с самого начала был прав и все это было лишь наваждением, навеянным долгим одиночеством. «Перемена не облика, но сути…» Но ведь это она, она сама! Сама целовала его в кафе, сама просила обнять ее. Разве она не знала, кто он и какой он? Разве он когда-нибудь обманывал ее в этом отношении?! Разве… Сигарета вспыхнула в его руках, и Грейвс зашипел, выронив ее на пожелтевшую страницу. Выругался, смахнул пепел рукой и попытался снова сосредоточиться на смысле слов. Он проснулся второй раз от резкого дробного стука и тут же проклял весь мир, потому что только сейчас понял, что уже рассвело, а значит, ему действительно удалось уснуть, но какая-то тварь помешала. Тварь в буквальном смысле: потрепанная всклокоченная сова из почтового отделения. Грейвс впустил птицу и быстро сорвал конверт с ее лапы, но тут же обругал уже самого себя, потому что письмо было, конечно же, не то, на которое он надеялся. Разбитый и недовольный (это было его обычное состояние), он закрыл окно перед носом совы, которая, очевидно, ждала чаевых, и вернулся в кресло. «Дорогой мистер Грейвс! Мы незнакомы, но я косвенным образом имею отношение к делу, которым вы занимались последний месяц. В свое время я был учителем Ньютона Скамандера и хранил с ним дружеские отношения. Меня привели в Америку совсем иные причины, но я хотел бы воспользоваться случаем и лично выразить вам признательность, ведь, насколько мне известно, без вашего участия судьба существ, которых Ньютон так ревностно оберегал, могла бы остаться неизвестной. Если вы сочтете это удобным, прошу вас известить меня о времени и месте встречи. Искренне ваш, профессор Альбус Дамблдор». Заинтригованный, Грейвс прочел письмо еще пару раз, хотя его длина и незатейливость не предполагали такого пристального внимания. Когда он поднялся с кресла, его ненависть к окружающему миру отошла на второй план. Загадки он любил. Прошла пара часов, прежде чем Битти смог связаться с ним по каминной связи. — Кто такой Альбус Дамблдор? — Понятия не имею, а что? — Какой-то британец, хочет встретиться со мной и поблагодарить за спасение чемодана. И без того искаженное языками пламени лицо Битти искривилось еще больше, когда он нахмурился. — Чемодан уже забрали, приезжал лично Трэверс и с ним брат Скамандера. — У него был брат? — Да, он работает в Аврорате, — Битти помолчал, обдумывая поставленную задачу. — Ты хочешь сказать, что какой-то парень пересек океан, чтобы сказать тебе спасибо? — Якобы он в Америке по личному делу. — Хм… Грейвс, стоя у камина, постукивал палочкой по ладони. Она все еще казалась ему тонкой и хрупкой, и к рельефной вязи на рукоятке он долго не мог привыкнуть. Может, это палочка так на него влияет, сохранила свойства предыдущего владельца, и лишь потому охватывает азарт, стоит возникнуть на горизонте какой-нибудь неясной и непредсказуемой вещи? Нет, нечего сваливать на палочку свой дурной характер. Битти был чуточку осторожнее. — Если это то, о чем мы думаем — как-то слишком прямолинейно и в лоб, ты не находишь? — Давай проверим. Справки, которые предварительно навел Битти, не сказали абсолютно ничего, кроме того, что профессор Дамблдор действительно существовал и действительно ступил на американскую землю пару дней назад под предлогом посещения конференции Всемирного общества трансфигурации. Выглядел он, со своим котелком, аккуратной бородкой, коричневым жилетом и акцентом, как карикатура на британца. Он устроился в гостевом кресле в кабинете самым скромным образом, принял кофе из рук хозяина и походил, или старался походить, именно на того человека, которого так сильно взволновала судьба бесхозных зверушек. — Из всех людей в мире Ньютон меньше всего был приспособлен к какой-либо борьбе, — он задумчиво позвякивал ложечкой о бока чашки. — Все, что его интересовало — это животные. — И что с ними теперь будет? — этот вопрос занимал Грейвса в последнюю очередь и был задан больше для поддержания светской беседы. — У Ньюта есть… я хочу сказать, были друзья, которые поддерживали его работу. — Да, наверное, его брат в их числе? — О нет, только не Тесей, — Дамблдор с улыбкой покачал головой. — Тот целиком и полностью поглощен министерской работой. Они с Ньютом настолько разные люди, насколько вообще могут быть дети одних родителей. Грейвс понимающе кивнул. — Кроме того, я убедил нашего директора, профессора Диппета, забрать хотя бы часть зверей в школу. Детям будет полезно знакомиться с ними с детства — как с друзьями, а не как с врагами, подлежащими истреблению. Этого хотел бы Ньют, — он сделал глоток и поставил чашку на столик. — Хотя, как вы знаете, многие из них находятся в плачевном состоянии. — Боюсь, что не знаю, — Грейвс покачал головой. — Я даже не заглядывал в его чемодан. Об этом вам лучше рассказал бы другой человек. — О, вы, должно быть, о мисс Голдштейн. Да, я говорил с ней. Очень милая девушка и, кажется, хороший, преданный своему делу аврор. Хотя мне показалось, что она очень тяжело переживает последние события. Последнюю фразу Грейвс пропустил мимо ушей: он переваривал тот факт, что даже какие-то неизвестные британцы общаются с мисс Голдштейн, но только не он. Дамблдор же, как ни в чем не бывало, продолжал рассуждать: — И это неудивительно. Шестьдесят человек одним страшным ударом. — Да уж, — глубокомысленно ответил Грейвс. — Мистер Грейвс, — ложечка Дамблдора со звоном опустилась на блюдце, и он слегла отодвинул от себя чашку, улыбаясь как человек, которому очень неловко. — Должен признаться, цель моего визита несколько иная, чем я обозначил в письме. — Не то чтобы я был сильно удивлен. Дамблдор улыбнулся еще шире — сеть мелких морщинок брызнула в стороны от светлых глаз, но так же быстро его лицо стало серьезным. — Думаю, мы оба знаем, какова цена всех официальных заявлений и газетных статей. Ни одно правительство не рискнет признать свою слабость, а мы, простые люди, имеем право знать, чего ждать. Теперь он пытливо смотрел на Грейвса. — Вы курите? — спросил тот вместо ответа. — Нет, спасибо. Дамблдор терпеливо смотрел, как Грейвс зажигает сигарету для себя. — Я пока не понимаю, к чему вы клоните. — Меня интересует Гриндевальд. На что он способен. В магическом смысле. Грейвс задумчиво гладил пальцем хрустальный бок пепельницы. — Необычный интерес. Дамблдор тоже помолчал, но затем решился и мягко спросил: — Могу я говорить откровенно? — Это будет лучше всего. — Вы дважды противостояли Гриндевальду и дважды выжили. Это говорит либо об огромной удаче, которая вам сопутствовала, либо о вашей силе, что более вероятно, ведь вы не похожи на кабинетного работника. — Грейвс молчал, не соглашаясь и не отрицая своих заслуг. — И все же он снова на шаг впереди. И если даже люди вроде вас не могут ему противостоять, то какова же его реальная сила? Грейвс упорно сохранял молчание. — Я говорю не за себя. Я знаю, что среди жертв МАКУСА были совсем молодые люди, стажеры, вчерашние школьники. Ну вы и скотина, мистер Дамблдор… Хоть и не специально, но скотина. — Под моей опекой целый замок, полный вот таких мальчишек и девчонок, и это еще самые старшие из них. — Значит, вы пришли по заданию вашего директора? — Нет, это моя личная инициатива. Никто из моих коллег не знает, что я здесь, — он отвел взгляд, подыскивая аргументы. — Поймите. Хогвартс — древнее место, которое всегда будет защищать своих обитателей. Но есть роды магии, против которых даже волшебство наших стен не может устоять. И если стоит готовиться к худшему, мы должны об этом знать. Откинувшись на спинку кресла, забыв о тлеющей сигарете, Грейвс задумчиво смотрел на гостя. Да-а, с такими пронзительными глазами только учителем и работать. Наверняка классы ломятся от старшекурсниц, а мальчишки выстраиваются в очередь, чтобы стать его любимчиком. Даже он сам почти дрогнул, хотя, конечно, Боумена Дамблдор упомянул случайно, просто не мог знать. Скорее он просто перебирал все аргументы подряд, пытаясь ненавязчиво подобрать ключик к собеседнику. Лесть. Сострадание. И Грейвс почти поверил бы ему, если бы наконец не определил, что именно обеспокоило его в облике посетителя. Безупречность. Вежливость. Искренность. Все точными дозами, как на весах отмерял. Ему бы зельеварение преподавать, а не трансфигурацию. Был небольшой шанс, что Грейвс принял бы Дамблдора за преданного своему делу учителя и благодушного идеалиста. И поверил бы. Если бы случайно не увидел в нем свое отражение. — Ваше беспокойство за детей делает вам честь, — наконец ответил Грейвс. — Но боюсь, что за подробной информацией вам придется обращаться по официальным каналам. В глазах Дамблдора мелькнуло сожаление — такая же точная доза. Настоящее? Или это как раз то, чего он ожидал? — И все же, как частное лицо частному лицу, я могу высказать свое мнение. Гриндевальд — самая большая опасность, которая грозила мировому магическому сообществу со времен Доркас Твелвтрис. Та была просто дура, а этот — фанатик, притом очень умный, сильный и влиятельный. Хотя он говорил очевидные вещи, ему показалось, что именно в этот момент приклеенная к губам Дамблдора вежливая улыбка потеряла тот самый неуловимый элемент, который делал ее живой. И вопрос, который он задал, выходил далеко за рамки светской беседы людей, которые только что познакомились. — Вы боитесь его? Вдо-о-ох… — А вы? — Даже не представляете, насколько. Нет, не благодушный идеалист. Совсем нет. — В таком случае, у нас больше общего, чем мне показалось. Несколько секунд они смотрели друг на друга, а потом оба синхронно потянулись за кофе. — Спасибо, — сказал Дамблдор после короткого молчания. — Так что, мне теперь ждать наряд авроров у себя в отеле? Меня моментально вышвырнут из страны или можно подождать пару дней до конца конференции? Грейвс усмехнулся: — Поверьте, у Аврората сейчас и без вас есть чем заняться. Тем более что вы просто пришли ко мне в гости, да еще и из лучших побуждений. — Благодарю вас. Думаю, мы друг друга поняли. Дамблдор одним глотком прикончил оставшийся кофе и засобирался по своим делам с видом человека, который получил богатую пищу для размышлений. Это чувство было взаимным. Как только за ним закрылась дверь, Грейвс отпустил двоих авроров, которые скрывались в дальнем конце квартиры. Битти вышел на связь еще через полчаса. — Ну что? — Сложно сказать, — Грейвс прохаживался перед камином, заложив руки в карманы. — Едва ли он человек Гриндевальда. Но определенно им интересуется, и я не могу понять, с какой целью. Впрочем, это головная боль Трэверса. А уж что ему сказать — это тебе решать. Закончив разговор, Грейвс снова расположился в кресле. На протяжении всей беседы с Дамблдором он не сомневался, что его внимательно рассматривают, прощупывают и делают выводы. И кажется, его поведение вполне удовлетворило собеседника. Но зачем? Вот это интересно. Купить что ли билет в Британию, развеяться?.. Когда он заметил, что за окном стало темнеть, то мысленно поблагодарил Дамблдора, ведь именно его трудами сегодняшний день пролетел поразительно быстро. Теперь, может быть, ему повезет, и ночью у него не будет никаких гостей. Если ему очень сильно повезет. Конец апреля оказался богатым на события. Артур Гернсбек занял место, которое придерживал для него Хедж. Грейвс, решив, что в вопросе привлечения к себе внимания можно поступиться хорошим вкусом, сделал широкий жест: продал свою старую квартиру и пожертвовал деньги на восстановление Бруклинского дома. Думал, что от этого почувствует себя легче и свободнее, но почему-то ничего не изменилось, и даже кошмары не пропали. Битти тоже передал свой пост преемнику, но не нашел ничего зазорного в том, чтобы расположиться ступенькой ниже. Теперь он воспитывал молодняк, беззубых щенят, которые, следуя патетическим восклицаниям нового президента, выстраивались в очередь. Их не пугала даже массовая гибель их предшественников — напротив, подхватить знамя павших героев считалось почетным делом. Со слов Битти Грейвс узнал, что тем же самым, воспитанием новобранцев, занялась и Голдштейн (он пытался снова называть ее по фамилии, надеясь, что это поможет быстрее ее забыть). Грейвс о ней не спрашивал, а Битти, как ни странно, хватило такта лишь единожды сказать что-то вроде «все у вас не как у людей». Апрель стремительно догорал, принося в город совершенно летнее тепло. И вместе с этим теплом перемены наконец постучались клювом в окно. «За тебя замолвили слово. Гернсбек хочет с тобой познакомиться. В «Лопесе» завтра в два. Будут британские друзья. Думаю, тебе понравится». Из письма можно было сделать много выводов, хотя Битти не сказал ровным счетом ничего. Грейвс почти видел, как он потирает руки, посмеиваясь. Британские друзья — Трэверс со своими людьми. Уж не Дамблдор ли? Не будет большой неожиданностью, если на поверку он окажется агентом британского Аврората. Без четверти два Грейвс подходил к месту встречи. Отель «Лопес» был не только единственной приличной гостиницей в Нью-Йорке. Это было место с историей и репутацией. Здесь можно было поработать без шума и сутолоки, которые царили в Вулворт-билдинг, и за последние лет десять в апартаментах этого заведения прошло больше судьбоносных совещаний и было принято больше решений государственной важности, чем в любом кабинете МАКУСА. Лопесы были одной из немногих семей, которые дотянули свою ветвь через века до наших дней. Но в отличие от Грейвсов, государственную службу они бросили уже через несколько поколений, предпочли уйти в коммерцию. Это было мудрое решение. В свете последних событий Грейвс подумал, что если бы у него был сын, он бы посоветовал ему нечто подобное. Забавно. Вопрос о наследнике он всегда откладывал на потом, зная, что уж это всегда успеет. Дело было только за тем, чтобы найти достаточно умную и красивую женщину, которую он сможет хотя бы уважать. А теперь об этом даже думать глупо. Бессмысленно заводить детей в мире, который может рухнуть в любую секунду. Между прочим, у них с Тиной получились бы очень красивые дети. Эльф-швейцар распластался по полу, когда Грейвс вошел в холл: за последнее время он успел несколько раз здесь пообедать, и персонал крайне быстро вспомнил о своем бывшем постоянном клиенте. Битти встретил его у лифта. — Что, даже не спросишь? — По твоему лицу вижу, что ты ничего не расскажешь. Но спасибо, что вступился за меня. — У Гернсбека есть голова на плечах, он понимает, что от тебя так просто не отделается, так что ему проще занять тебя каким-нибудь делом, — Битти сделал паузу и туманно улыбнулся. — Но вступился не я один. Интрига сохранялась недолго. В просторной, хорошо обставленной рабочей комнате, их уже ждали несколько человек. Они расположились по всему залу, распределившись на группки, как это бывает на фуршете. Новый президент, низкий, коренастый, седовласый мужчина, пожал ему руку: — Значит, вы все-таки существуете, а не являетесь страшилкой, которой меня пугает каждый второй в МАКУСА. — Не советовал бы верить половине из того, что обо мне говорят, — дольше оттягивать было невозможно, и Грейвс повернулся к его собеседнице. — Мадам Пиквери, выглядите прекрасно, как всегда. Серафина стояла, опираясь на каминную полку, разглаживая несуществующие складки на деловом костюме: — Вы тоже — значительно лучше, чем в нашу последнюю встречу. Она была здесь. Пропала со страниц газет, но была здесь, и была совершенно не удивлена его видеть. Этот факт прекрасно сочетался с ее тоном и взглядом, и отходя от них, чтобы взять чашку кофе с летающего в воздухе серебристого подноса, Грейвс почувствовал, что хоть одна из многих тяжестей, лежащих на его сердце, отпустила его. Может, еще не до конца прощен. Но еще не полностью потерян. Торкуил Трэверс, глава Аврората Великобритании, на секунду отвлекся от разговора с Хеджем, чтобы отсалютовать Грейвсу. Они были знакомы давно, но слишком отдаленно, чтобы испытывать друг к другу что-то большее, чем вежливое равнодушие. Хедж глянул на него откровенно недружелюбно, но едва ли это стоило внимания. Последний присутствующий стоял у окна и разглядывал сверху вниз бурную жизнь Заптан-Лейн. Но стоило Грейвсу войти, как он почувствовал на себе его сверлящий взгляд, который намеренно игнорировал, пока здоровался с президентом. Высокий, худощавый, c угловатыми чертами лица. Но походка у него оказалась плавной и уверенной, когда он пересек кабинет и протянул руку. — Мистер Грейвс, я полагаю? Тесей Скамандер, прибыл вчера из Лондона вместе с мистером Трэверсом. Вот оно как… — Рад познакомиться. — Полагаю, мы все у вас в долгу. А я больше всех. Грейвс старательно размешивал сахар в кофе. Он уже имел приятную беседу с одним британцем, и тогда его точно так же прощупывали, пытаясь наскоро составить о нем свое мнение. Как и тогда, он не собирался облегчать задачу. — Соболезную вашей утрате. Пухлые губы Скамандера скривились в невеселой усмешке: — Иногда даже жаль, что я обязан охранять закон. Говорят, становится легче, если придушить кого-нибудь голыми руками. В его словах была нелепая бравада, а в позе и жестах — наигранная небрежность, будто он перед девушками рисовался. Но глаза отвел. Значит, все еще больно. Грейвсу оставалось лишь слегка пожать плечами: — Не знаю, не пробовал. Скамандер снова окинул его быстрым взглядом с головы до ног: — Я наслышан о ваших приключениях. У вас довольно оригинальный стиль расследования, я бы назвал его авантюрным. Прелюдия затягивалась и начинала раздражать. Грейвс решил пойти ва-банк: — Надеюсь, не от мистера Дамблдора наслышаны? — От него в том числе, — вот невозмутимая британская шкура. — Скажем так, он навел меня на некоторые мысли о том, как мы можем быть друг другу полезны. — Мистер Скамандер, если вы хотите завербовать меня в британский Аврорат, — Грейвс потянулся к подносу, чтобы вернуть на него чашку, и убедился, что матовое серебро браслета высунулось из-под рукава, — вы можете наткнуться на некоторые сложности. Тот снова улыбнулся уголками губ, и Грейвс был уверен, что Скамандер ожидал именно такой реакции. — Не я, — ответил он. — И не в британский Аврорат. Он не успел расшифровать своего загадочного заявления, потому что мистер Гернсбек наконец привлек всеобщее внимание. Грейвс опустился в кресло и приготовился к новым открытиям. Конечно, это была лишь первая из длинной череды встреч, но все же они успели прийти к некоторому согласию. Обед подали прямо в рабочую комнату, и Грейвс вместе со всеми позволил себе бокал виски. Этого было недостаточно, чтобы опьянеть, но полученные новости и принятые решения пьянили его намного больше. Потому в пыльных весенних сумерках он не направился домой, а принялся привычно наворачивать круги по городу. Хорошо. Очень хорошо. Даже лучше, чем он мог себе представить. Впереди было очень много работы. У него есть нужные завязки в Италии и Германии, а Трэверс и Скамандер возьмутся со своей стороны. Он знал, что нужно делать и как нужно делать, и руки чесались взяться за это прямо сейчас. Нью-Йорк? Нахрен Нью-Йорк. Нахрен безделье, нахрен бессонницу. Ради этого стоило ждать. Уже стемнело, когда ноги вынесли его на мост Уильямсбург и он остановился, повернувшись спиной к рычащим автомобилям. Он давно не был в этом районе, и, отвлекшись от своих мыслей, он вспомнил, почему. Три года назад здесь, на этом месте, он спросил: «Голдштейн, мне еще долго делать вид, что я вас не замечаю?». Она следила за ним от самого Вулворт-билдинг, надеясь, что ее сбивчивые оправдания сгладят вину за потерянный мешок драготов, который остался в руках у неизвестного шантажиста. Грейвс искренне забавлялся и так увлекся, что упустил другую слежку, и это чуть было не стоило им обоим жизни… Странно, прямо сейчас, когда он все это вспоминал, он впервые думал о Тине без боли. Сегодняшняя судьбоносная встреча была искуплением всех страданий за последние несколько месяцев. Он снова сможет дышать. Он снова сможет жить. И действительно — без нее. Если захочет. Он долго стоял, обнимая ладонями грязный поручень металлической ограды и вглядывался в блики на воде до тех пор, пока от них не зарябило в глазах.