Дело о бывшем авроре

Your eyes, they shine so bright, I want to save that light I can't escape this now, Unless you show me how Imagine Dragons

Подстеречь сестер Голдштейн оказалось слишком просто. За полчаса их пути на работу Грейвс насчитал как минимум пять удобных моментов для нападения, и это ему совсем не понравилось. Чуть сложнее оказалось отловить их поодиночке. Это получилось у него лишь на третий день. Куини замедлила шаг и остановилась у витрины. Задрав голову и придерживая шляпку, она увлеченно разглядывала роскошное вечернее платье на манекене. Грейвс быстро перешел дорогу и осторожно, чтобы не напугать, дотронулся до ее плеча. Она обернулась и еще до того, как его увидела, он почувствовал уже знакомое осторожное, невесомое прикосновение, которое тут же натолкнулось на его блок. Потом она поняла, кто перед ней стоит, всплеснула руками, развернулась и, не оборачиваясь, пошла прочь. Грейвс догнал ее через несколько шагов. — Нет-нет-нет, — бормотала она. — Я ничего не знаю. Говорите с ней. — Она не захочет со мной говорить. — Конечно не захочет, даже я не хочу. — Куини… — Я вас не слушаю, ля-ля-ля! — Куини! Грейвс остановился и ослабил блок. Он хотел показать ей, как все было сейчас, спокойно и здраво, с тех пор, как он наконец был вознагражден глотком свободы и больше не делал глупостей, хотя все еще не научился выгонять Тину из своих мыслей. Хотел показать, что теперь, когда ему стало легче, он готов видеть в этом мире других людей кроме себя. Что он не злится, а волнуется… Но Куини, случайно или нет, с размаху, потеряв барьер, в который бился ее разум, прыгнула вперед, прямо в вечные сумерки, которые давили на него последний месяц. Страшное месиво из боли, обиды, и бессонных ночей, и света глаз Тины на крыше в Гарлеме, и белой кожи, и выдохов, и хоть Куини это не касается, но как будто она сама не догадалась. Лицо, ставшее белой маской, исполосованное ветвями Чернил. Ее лицо, залитое кровью, в его кошмарах… Тина, та, знакомая ему Тина, ушла и ее больше никогда не будет, и отчасти он в этом виноват, как бы ни убеждал себя в обратном, и он никогда не признается в этом. Как и в том, что эта, другая, новая, любая, нужна ему, потому что она все знает и все делает правильно, даже если ошибается. Потому что он снова шагнет в неизвестность, потому что он снова проснется среди ночи задыхаясь, и… Это длилось всего секунду. Куини замедлила шаг. Потом замерла. Светлые кудри на затылке чуть вздрогнули, когда она опустила голову. Она обернулась, и у нее было такое лицо, как будто она вот-вот заплачет. — Ну зачем вы так? — жалобно спросила она. Неужели со стороны все еще хуже, чем изнутри? — Я просто хочу знать, что у нее все в порядке. Куини шмыгнула носом и несколько раз приподнялась на мысочки, собираясь с мыслями. — Ну разумеется, у нее не все в порядке, — грустно и немного сердито сказала она. — Но она не будет с вами об этом говорить. — А с вами? Куини не ответила, только бросила на него еще один умоляющий взгляд. — Вам необязательно мне рассказывать, я догадливый. — Она тоже, — уныло и немного сердито ответила Куини. — Стоит вам появится на горизонте, сразу поймет, кто помог. Я вам верю, но боюсь, как бы вы не сделали еще хуже. — А есть куда? Она задумалась. — Не знаю. Толстый немаг с портфелем в руке вдруг оттеснил Куини плечом: — На дороге не стойте, дамочка. Грейвс вздрогнул. Куини, судя по виду, тоже забыла, что они просто стоят посреди улицы. — Пойдемте, я вас провожу. Куини взяла его под руку не моргнув глазом, будто они всю жизнь так ходили, и говорила по пути, чуть не захлебываясь. Как давно она искала, кому поведать свои горести. — Она почти не ест, почти не спит, только работает, лежит на диване и ходит туда-сюда по улицам, как инфернал. И так уже месяц. Я боюсь оставлять ее одну, но не могу же я таскаться за ней всюду! А самое страшное — что она меня не подпускает к себе. Говорит, что ей становится лучше с каждым днем, но я же вижу… — Куини опять шмыгнула носом и заговорила еще быстрее. — «Куда ты идешь?» — «Не знаю». «Что приготовить на ужин?» — «Что хочешь». «Чем займемся вечером?» — «Я хочу просто полежать». Я пытаюсь к ней прорваться, а она закрывает все двери, и там черным-черно… — она вдруг остановилась, резко развернулась к Грейвсу лицом. — Что вы с ней сделали? — маленький кулачок в кружевной перчатке поднялся вверх, и она несколько раз, на каждом слове, несильно, но с чувством ударила его в грудь. — Что? Вы? Сделали? С моей? Сестрой?! По счастью, они были уже достаточно далеко от Вулворт-билдинг, и их общие знакомые были лишены возможности лицезреть эту великолепную сцену. Грейвс смотрел на Куини тусклым взглядом. Общение с женщинами у него в последнее время явно не ладилось. — Куини, — устало сказал он, когда она наконец опустила руку. — Ну хоть вы не начинайте, пожалуйста. — Простите, — пробубнила она. — Я ведь даже не знаю, из-за чего вы поругались. — Представьте себе, я тоже. — Да ну? — Куини укоризненно усмехнулась. Они снова стояли посреди дороги, и Грейвс мягко отстранил ее к стене, чтобы не мешать прохожим. — У вас обида такая, знаете… как у пятилетнего ребенка, когда мама отругает. Вроде бы и есть за что, но вот я уйду из дома — тогда-то она поплачет! Точность, с которой Куини сформулировала сложные процессы, происходившие в его душе последние недели, несколько обескуражила Грейвса. Те легилименты, с которыми он обычно общался, не позволяли себе таких вольностей. Но Куини смотрела на него снизу вверх без всякого смущения, и он не сразу нашелся, что ответить. — Обида — чувство нелепое. С ней я справлюсь как-нибудь сам. Но у меня есть гордость. Тина прогнала меня. После этого я должен прийти к ней и просить прощения? — Зачем? Очень удобно, что у нее есть прекрасная сестра-легилимент, которая уж точно не выдержит и проговорится о ваших настоящих чувствах. На этот раз он даже не стал парировать удар. Не то чтобы Куини была совсем неправа, насчет удобства. Но почему-то в ее устах он выглядел совсем неприятным образом. Она же, кажется, наконец натешилась и смягчилась. — Ну разумеется, я ей расскажу. Но я делаю это только ради нее. — Спасибо. — Пока не за что. И я бы не надеялась, что это резко что-то изменит. Куини перехватила сумочку поудобнее: — У меня еще есть дела, так что провожать не надо. Грейвс кивнул: — Передавайте привет мистеру К. Куини кинула на него последний неодобрительный взгляд и удалилась, унося с собой крохи его нелепой надежды. Риверсайд-парк всколыхнул миллион воспоминаний. На самом деле они были настолько свежими, что и в воспоминания еще не успели превратиться. Здесь, на этой скамейке, он пытался припомнить, как именно он провел веселую ночь под влиянием Крови Прометея. Ждал Тину, гадал, придет ли она. Сегодня тоже гадал. А сутками ранее здесь же Тина, глядя на воду, просила его о помощи. Потому что дело стало личным. Когда оно стало личным для него? Сегодня, как и тогда, день был солнечным, и уже совсем по-летнему теплым. Конец апреля походил на июнь. Еще немного, и Нью-Йорк накроет настоящая летняя жара. Казалось невероятным, что прямо сейчас где-то далеко, еще неизвестно, в какой части мира, один человек, одержимый своей идеей, обдумывал очередной удар. Если так и дальше пойдет, ни о каком Статуте о секретности не может быть и речи. После Бруклинского дома и МАКУСА Грейвсу казалось, что все эти немаги, снующие по улицам Нью-Йорка — благообразные старушки, стремительные бизнесмены, дамы с детьми — доживают последние дни своей спокойной жизни. Он увидел Тину издалека. Она шла вдоль набережной своим размашистым, решительным шагом. Короткий жесткий воротник блузки, выглядывающий из-под жакета, подчеркивал длинную шею, и вся она была черно-белая и прямая. Он так много думал о ней и так много раз представлял их разговор, что в итоге Тина из реальности отличалась от того образа, который рисовало его воображение. Оказалась выше ростом. А еще, кажется, она похудела. Очень сильно, настолько, что это ее не красило: проступившие скулы спорили с очертаниями подбородка, и от той мягкости, к которой он привык, не осталось и следа. В Италии апельсины такие сочные, что лопаются до того, как успевают упасть с ветки. Там сонно и лениво и жара живая, не душная, умноженная высокими стенами небоскребов. Там можно жить, питаясь только устрицами и фруктами всю жизнь. Тина никогда не была за океаном, а в мире есть еще столько прекрасных вещей, которые она не видела. Столько цветов, которые заменят оттенки черного, столько света, который мог бы снова зажечь ее глаза… Она остановилась в нескольких шагах от него. Опущенные по бокам кисти рук выглядывали из-под длинных рукавов, белые, словно бумажные. — Я рад, что ты пришла. Он жестом пригласил ее сесть на скамейку и сам опустился рядом. — У меня не очень много времени, я обещала помочь Куини. Ну конечно. — Как поживают твои щеночки? — Некоторые из них намного старше меня, — она пожала плечами. — Я вряд ли могу дать им много, но стараюсь. Ты за этим меня позвал? Непринужденной беседы не выйдет. Нужно переходить к делу. — Я, наверное, уеду на неопределенное время. Сбегу из страны или поеду строить карьеру в Европе, а может, меня даже с треском выгонят — не знаю, мы еще не решили. Тина нахмурилась. Она ничего не поняла из его слов, но очень старалась не подать вида. — Хочешь сказать, что ты пришел попрощаться? — Если только ты не хочешь поехать со мной. Тина фыркнула и уставилась на бегающих по лужайке детей. — Гернсбек и Фоули наконец взялись за ум и поняли, что поодиночке Гриндевальда одолеть не получится. Можно сказать, что мы стоим у истоков нового международного Аврората. Пока только два агента — я и еще один британец. Для тебя тоже есть место. После недолгого колебания Тина выбрала наиболее язвительный вариант: — То есть тебе хочется снова официально мной командовать. Так удобнее, да? Грейвс терпеливо вздохнул. — Я не буду тобой командовать. Ты будешь подчиняться непосредственно президенту. Хотя мы будем вести совместные дела. Ну знаешь, жить под чужими именами, врать людям в лицо — все как ты любишь. Она все еще не поворачивала голову в его сторону. — Не хочу. — Почему? — Потому что не хочу. Прекрасно. — Я знаю, что ты злишься на меня. Но есть вещи, которые намного важнее наших чувств и наших желаний. Гриндевальд на свободе, мы понятия не имеем, каким будет его следующий шаг, а он будет, это очевидно. Семьдесят человек здесь, в Нью-Йорке, а сколько будет потом? Вот так же некоторое время назад к нему подбирался Дамблдор. — Все равно всех не спасти. Она сидела откинувшись на спинку скамейки, скрестив руки на груди и, сощурившись, рассматривала гуляющих по дорожкам людей — смесь деланой небрежности и глухой защиты, в которую она ушла, выставив наружу тонкие ядовитые иголки. Грейвс умехнулся. — Это не ты говоришь. Она молча пожала плечами. — Ты знаешь, каково это — быть с той стороны, со стороны тех, кого не собираются спасать. Он мог бы уточнить — припомнить Чернила и пустырь — но тогда они точно бы поругались. Как ни странно, хватило и одного аргумента. — Я не хочу! — отчаянно повторила Тина и оглянулась, будто боялась привлечь этим восклицанием чужое ненужное внимание. — Работу должны делать профессионалы, а я снова все испорчу, а потом сожру заживо и себя, и тебя за то, что ты меня в это привел. Похоже, она готовила эту речь довольно долго. Грейвс насмешливо рассматривал ее хмурый лоб. — Что же, в таком случае, будешь делать ты? Работать в отделе по регистрации волшебных палочек? Жить строго по расписанию, питаться в булочной Ковальски и радоваться фейерверкам по праздникам? — Уж лучше так, чем… — она осеклась. — Чем что? Тина так обреченно вздохнула, как будто уже несколько часов разными способами пыталась доказать ему какую-то простую вещь, которую он никак не мог взять в толк. — Ты будешь смеяться, но я правда шла в Аврорат, чтобы стоять на страже закона. Надеялась стать героиней с парадного портрета. Я знаю, что ты считаешь это дурью, но ты так и не смог ее из меня выбить. Есть же люди, которые работают десятилетиями и никого никогда не убивали. Или люди, которым просто… все равно, сколько крови льется вокруг. Люди вроде тебя. Я не могу так, я не знаю, как ты с этим живешь. «Люди вроде тебя»? Нимало не заботясь о том, что их окружают десятки немагов, он вытащил из внутреннего кармана волшебную палочку. В конце концов, что они увидят? Просто кусок дерева. Тина посмотрела на нее так, что у Грейвса не осталось сомнений. — Узнала? — Я видела ее в тот раз… когда ты приходил. Но думала, что ошиблась. Грейвс держал палочку, аккуратно зажимая ее между кончиками указательных пальцев. Вязь на рукоятке больше не скребла ладонь: он начинал к ней привыкать. — Он был первым, кого я встретил в МАКУСА, и я обезоружил его в холле. Когда я вышел из больницы, у меня просто не было другой палочки. А потом я обошел все магазины в Нью-Йорке и перепробовал, наверное, все представленные в них палочки, но «свою» так и не нашел. Видимо, это такая шутка судьбы — мое персональное напоминание о том, чего я сам не помню. Он замолчал, зная, что у Тины не хватит сил снова безразлично пожать плечами и уйти от разговора. — Что ты хочешь сказать? — Битти рассказал тебе о том, как он погиб? Пока Тина подбирала слова, Грейвс все еще смотрел на палочку. — Гриндевальд поймал вас, со шкатулкой. — Если вкратце, то да. Но все это время я не переставал думать. Я там, в бреду, изобрел какую-то чересчур сложную схему, чуть сам себя не переиграл. Мы пытались убежать — с пустой шкатулкой. Допустим, нам бы это удалось. Что дальше? Мне не нужно было красть палочку Гриндевальда. Мне нужно было увести его из МАКУСА. Он должен был получить то, чего хотел. Грейвс убрал палочку. Тина смотрела на него нахмурившись. — То есть ты намеренно дал ему сбежать? — Скорее всего, да. Я не знаю, я сам восстанавливаю все по кусочкам. Но это самое логичное, что я мог сделать, учитывая, что целый отряд авроров не смог его остановить. — И ты спасся. — Да, с помощью зелья, которое на время вернуло мне прежние способности, а потом чуть не убило побочными эффектами. Кажется, Тина начинала понимать. — А Стэн? Грейвс пожал плечами. — Понятия не имею. Пил ли его Боумен? Может быть и да, но оно ему не помогло, не хватило практики. Я не отослал его, не сказал ему спрятаться. Почему? Не просчитал, чем это все для него закончится? — да давай уже, договаривай до конца. — Может быть, мне нужна была жертва? Чтобы Гриндевальд поверил в этот спектакль? Ну вот, он сказал это вслух, и гром не грянул с небес, и камень не рухнул с его души, и ничего не изменилось. — Даже будь у него палочка, она не помогла бы ему, — Грейвс поймал себя на том, что оправдывается, и умолк. Тина спросила едва слышно: — И ты… так и не вспомнил? — Я попросил легилиментов не восстанавливать этот фрагмент. Что толку, если я буду знать, что я действительно настолько сволочь? Когда-нибудь он обязательно расскажет ей о храбрости ее ученика. Стажера Боумена, который стойко держал свой пост, до последнего Экспеллиармуса, который, правда, оказался и первым. Который спрашивал, очень стараясь быть грозным: «Что вы сделали с мисс Голдштейн?!». Он расскажет, когда им обоим будет не так больно. — Я не думаю, что ты бы сделал такое. Грейвс усмехнулся. — Кому как не тебе знать, на что я способен. Мимо них с хохотом прошли трое молодых парней — судя по одежде, из рабочих. Они ржали, как кони, изредка останавливаясь, чтобы согнуться пополам, просто не в силах продолжать движение. Странные, резкие звуки, которые они издавали, словно призваны были напомнить, что Боумен уже месяц как мертв, но в мире остались еще тысячи вот таких же дураков-мальчишек. — Он мне снится. И Гриндевальд, и море. Ты снишься постоянно, — сказал Грейвс, когда хохот отдалился. Он коротко мотнул головой, окончательно стряхивая оцепенение. — Тина, у меня таких секретов полный сундук. Если я заставляю себя жить дальше, это не значит, что я не ношу их с собой. Она молчала, глядя вниз. Опущенные уголки губ и волосы, обрамляющие лицо, как два маленьких черных водопада. Похоже, правда получилась слишком жалостливой, и дальше Грейвс заговорил сухо и по-деловому: — Я это все рассказал не затем, чтобы ты меня пожалела, хотя звучит именно так. У меня никогда не было людей, которым я мог бы рассказать такие вещи. И я не уверен, что мне нравится, куда это меня привело. Не повторяй моих ошибок. Ты ужасно везучая, и ты счастливее меня. Не надо отталкивать Куини. Она правда хочет тебе помочь. Тина начала качать головой еще до того, как он закончил предложение. — Я не могу, — она закусила губу, невидяще глядя перед собой, и наконец решилась: — Я иногда даже делать ничего не могу, просто пелена перед глазами, и как будто руки и ноги стали деревянными. А она щебечет рядом и пытается меня вытащить, и все время говорит и говорит без остановки. Она говорит: «Смотри, какая весна красивая, птицы поют», но что мне от этих птиц?! Я отвечаю машинально, запихиваю в себя ее штрудели, а вкуса не чувствую, и я только об одном мечтаю — чтобы она оставила меня в покое, — Тина остановилась, чтобы отдышаться и вытереть слезы, которые хлынули из глаз. — А потом… потом я остаюсь одна, и лежу, и думаю, что так не может продолжаться вечно, что проще все закончить, я даже представляю, как это будет, хотя мне никогда не хватит на это сил. Я иду по городу и думаю об этих машинах, которые носятся по дорогам с огромной скоростью. Грейвс не мог закрыть глаза, чтобы не видеть ее мокрого лица, это было бы предательством по отношению к ней. Положив руку на спинку скамейки, он с силой сжал пальцы и терпеливо слушал, и был готов слушать до самого конца. Нет на свете человека, который не играл бы с такими мыслями, в этом нет ничего страшного, но ее слова откинули его на пятнадцать лет назад, в черноту, от которой его спасли два безотказных лекарства — виски и время. — Как я могу пустить ее туда? Как я могу показать ей вещи, которых сама боюсь? Я никогда не думала об этом, понимаешь? Никогда, даже когда родители умерли. Потому что у меня была Куини и я должна была ее вытащить. Но теперь она выросла. Она взрослая женщина и у нее есть прекрасный Якоб, с которым у нее все будет хорошо так или иначе, а я… Она запнулась на полуслове, несколько раз глубоко вздохнула, а затем вытащила из кармана платок. — Куини крепче, чем ты думаешь. И любит тебя больше жизни. Дай ей шанс. Тина закончила вытирать глаза и с напускной тщательностью убирала платок обратно. — Не обращай внимания. Я сейчас все время плачу. Каждый раз обещаю себе, что это последний. Честно говоря, он ей завидовал. — Ты мне, конечно, не поверишь, но однажды это пройдет. В один прекрасный день ты просто откроешь глаза и поймешь, что это уже в прошлом. Подумаешь вдруг, что штрудель вкусный. Что птицы поют красиво. Что вот этот новенький стажер симпатичный. Кажется, он был не в том состоянии, чтобы кого-то действительно развеселить, но попытаться стоило. Тина сделала еще несколько вдохов и выдохов, а потом резко сменила тему: — Если ты правда хотя бы немного, хотя бы чуточку думаешь обо мне — пожалуйста, оставь меня в покое. Ты прекрасно знаешь, что я никогда не смогу просто работать с тобой. — Я не хочу «просто работать» с тобой. — Но и большего я не смогу! Рядом с тобой я всегда буду чувствовать себя глупой и слабой. Вот это заявление. — Я никогда не говорил, что ты глупая или слабая. Я говорил, что у тебя мало опыта. — Но я никогда не смогу тебя догнать! Я не смогу стать тобой! — Ты и не должна стать мной! — да что за навязчивая идея? — Я думал, мы это уже выяснили. Ты должна делать то, что у тебя так хорошо получается — гнуть свою линию, потому что у тебя есть на это право. Ты спорила со мной, стреляла в меня заклинаниями, колотила, руки мне выкручивала. Но ты единственный человек, которому я могу это позволить. И единственный человек, которому я могу доверить свою жизнь. Ее лицо, и так красное от слез, покраснело еще больше: несмотря на серьезность разговора и всю ее решительность, такое признание застало ее врасплох и, должно быть, польстило. — Но так не может быть всегда, — тихо проговорила она. — Конечно, нет. Когда-нибудь ты научишься посылать меня нахер и делать все по-своему, не испытывая угрызений совести. Она промолчала, не находя аргументов, а может быть, внутренне уже зная, что на самом деле он прав. — Ты злишься, потому что я постоянно вплетаю тебя в свои планы. Да я родился уже таким — готовым толкаться локтями в гонке за президентское кресло. Со знанием, что любая откровенность, привязанность, слабость — это оружие, которое могут использовать против меня. И это не изменится. Я не изменюсь. — Я знаю, — тихо ответила Тина. — И все же ты пришла. Я попросил тебя, и ты пришла. И если ты пришла сказать, что все кончено, будь добра, сделай это прямо сейчас. Он выпалил все это на одном дыхании — даже подчиненных в жизни так пылко не отчитывал — и они снова замолчали. Кто бы знал, как он ненавидел такие разговоры. Хождение по самому краю и долгие, долгие паузы, в которые каждый пытается найти и сформулировать самое важное, самое главное, но не открыться слишком сильно, чтобы не подставиться под удар. — Я чуть не сошел с ума, пока искал тебя в Бруклинском доме. — Тогда зачем? — она встрепенулась. — Тем более, зачем я тебе рядом, это же очевидный риск? — Потому что он это знает, — ее взгляд изменился: она сразу поняла, о ком речь. — И ты должна это понимать. Гриндевальд добрался до Скамандера, который один раз перешел ему дорогу. Теперь он может гонятся за Грейвсом по всему миру сколько захочет, но никто не отменял ещё одного варианта. Сколько раз Грейвс видел ее труп во сне? Сколько раз он разворачивал «Призрака», боясь обнаружить ее траурную фотографию? Сколько раз, когда Битти говорил: «У меня плохие новости» — Грейвс чувствовал ледяной холод внутри. И где бы он ни был, поедет она с ним или нет, он никогда не перестанет за нее бояться. Тина молчала довольно долго, и не шевелилась, глядя в одну точку. Думала. — Значит, Куини тоже в опасности? Из всех вопросов на свете она задала именно этот. Спросила о том, что ей больше всего важно. — Думаю, что да. К тому же, Гриндевальд знает о ее способностях и может попытаться ее использовать. На их месте я бы подался в Европу. Только пожалуйста, не давайте мистеру Ковальски разойтись, если ты не хочешь потом вытаскивать их из немаговской полиции. В Британии есть люди, которые могут помочь. Я договорюсь, — Тина посмотрела на него усталыми глазами, и он, подумав, добавил: — Если, конечно, ты захочешь. — Пусть сама решает. Грейвс молча кивнул. Тина сидела рядом с ним, заплаканная и потерянная, уже даже не прямая: плечи согнулись под невыносимым грузом всего, что они друг другу наговорили. Грейвс тоже чувствовал себя выпотрошенным: слишком много признаний для одной беседы. — Знаешь, когда там, в Рэритане, дело было совсем плохо, и еще потом, в Бруклинском доме, до того, как Питерс пришел, я думала: все скоро закончится. Ты придешь, обнимешь меня, и все закончится, и потом все будет хорошо. Но вот уже больше месяца прошло, а ничего никак не заканчивается. Грейвс так и не понял, было ли это сознательным приглашением, тонкой манипуляцией или просто продолжением всего, сказанного за последние полчаса. Но он протянул руку, обнимая Тину, и она не вспыхнула, не оттолкнула его, лишь безвольно опустила голову ему на плечо. Он замер, наслаждаясь неожиданным теплом, которое уперлось ему в щеку и в шею. Наверное, зря он это сделал, потому что это был шаг назад. И если она сейчас встанет и уйдет, ему придется снова выбираться из той ямы, из которой он только-только вылез. — То есть можно надеяться, что хоть какое-то время мы не будем друг друга убивать. Она невесело рассмеялась: — До следующего раза? До того, как ты опять сделаешь что-то, что мне не понравится, а я опять решу, что ты обошелся со мной несправедливо, и устрою истерику? Идеальные отношения. Он подумал обо всех долгих днях и ночах, которые еще даже не стали возможным будущим. — Я боюсь, если этот следующий раз случится через несколько лет, у некоторых из нас есть риск до него не дожить. Для такого чинного места, как Риверсайд-парк, да еще среди бела дня, сидящая так близко парочка была, наверное, почти неприличным явлением, но Грейвсу было плевать. Они говорили, говорили ровно и наверное даже искренне, а ведь всего неделю назад это казалось невозможным. Как вообще так получилось, что они оказались по разные стороны баррикад? Как можно тратить силы на войну между собой, когда они должны быть заодно? Просто два идиота, которые страдали бессонницей на разных концах города, вместо того, чтобы засыпать рядом. Два идиота, которые меряются гордостью и независимостью. Он не умрет от несчастной любви, это факт. Но есть и другой, такой же неоспоримый. Грейвс наклонил голову, прижимаясь щекой к макушке Тины. — Мне тебя не хватает. Очень сильно. Она приподняла голову и медленно повернулась к нему. Впервые за все время их разговора он узнал ее глаза. Удар пришелся точно между лопаток. Несильный, но внезапный, и Грейвс вздрогнул и качнулся вперед с одной-единственной мыслью: «Началось». Он перенес вес на ногу и еще сильнее подался вперед, разворачивая корпус, тем самым заслоняя Тину. Им понадобится еще хотя бы секунда, чтобы аппарировать, если только не наведены чары… Чем его ударили? Не Ступефай, не Петрификус. Он видит, слышит, дышит и может двигаться. Или уже нет, просто он не осознал? Как те солдаты, которые не знают, что им оторвало половину тела. Хоть бы ему не оторвало половину тела… Рука сама скользнула в карман, но вдруг тонкие пальцы впились в его предплечье, пытаясь удержать на месте, а глаза Тины, которые теперь были совсем близко, смотрели взбудораженно, но уверенно. — Ти-хо! Она повернула голову, выглядывая из-за его спины, и тут же с той стороны раздался низкий женский голос: — Фрэнки! Ах ты негодный мальчишка! Сколько раз тебе говорить не бросать мяч в людей?! Грейвс развернулся и увидел, как немолодая гувернантка дает увесистый шлепок мальчугану лет двух. Тот немедленно заревел, однако дама, крепко ухватив его руку, перестала обращать на него внимание: она многословно извинялась перед Грейвсом. Он поднялся и решительно и коротко уверил ее что нисколько не пострадал (это было неправдой), боковым зрением замечая, что Тина вскочила со скамейки, словно игрушка на пружинке. — Мне пора. Не дожидаясь ответа, не сказав больше ни слова, она устремилась прочь, глядя в землю. Она убегала с поля боя, и было совершенно непонятно, за кем оно остается. Грейвс сделал шаг ей вслед: — Тина? — Я подумаю! Стук ее каблуков очень быстро слился с уличным гомоном, и вскоре она пропала в море такого же чёрного, и белого, и серого, и коричневого, и всей нехитрой палитры «приличного» немаговского Нью-Йорка. Грейвс какое-то время ещё пытался найти её в толпе, но потом развернулся и медленно пошел в противоположную сторону. Он думал о том, что ответ из Италии наверняка уже пришел, и если он положительный, значит его ждет увлекательный вечер, посвященный решению нетривиальной задачи. Много кофе и много тем для размышлений. Солнце припекало, обещая особенно жаркое лето. Маленький засранец Фрэнки все еще ревел. Она подумает. Для начала этого более чем достаточно.