Забывшие боги

— Omae wa mou shindeiru. — Что? — Да так... Аматэрасу поставила последнюю розу в воду и раздражённо посмотрела на своего подчиненного. Дима оперся на кассовый аппарат, всеми силами пытаясь сохранять серьёзное выражение лица, чтобы ненароком не засмеяться. Ответить что-либо она не успела. Зазвенел колокольчик, и Аматэрасу кивнула ему на дверь, призывая хотя бы при смертных вести себя как положено. Дима провёл пальцами по тонким губам, показывая, что понял ее. Выглядел он при этом как самый настоящий оболтус: жёсткие рыжие волосы, собранные в растрёпанный хвост, чуть вытянутое лицо, щедро присыпанное веснушками, и хитрые карие глаза, обрамлённые белыми, как паутина, ресницами. Весьма достоверно продуманная личина, за которой скрывался ещё один языческий бог. Вежливо, но быстро Дима выпроводил пьянчугу, пытавшегося купить траурный венок, каких здесь отродясь не продавали, и снова облокотился на многострадальную кассу. Не обращая внимания на его кривляния с целью привлечь ее внимание, Аматэрасу разложила новую порцию цветов на стеклянной витрине и принялась за дело. Ей всегда нужно было чем-то занять руки, посвятить себя чему-то, чтобы заполнить скопившуюся в груди пустоту, и сейчас все ее внимание было сосредоточено на этих бледно-голубых розах. Укоротить упругие стебли, испещрённые когтями шипов, насыпать в воду подкормку, сбрызнуть водой словно подернутые инеем лепестки. Тонкие пальцы порхали над цветами, словно воссоздавая некий ныне забытый обряд. Длинные волосы чёрными лентами свешивались на ее лицо, закрывая его от любопытного взгляда рыжего. Снег, смешанный с кровью, безупречное зеркало, обратная сторона котрого изрезана трещинами, солнце, закованное в броню из льда — богиня страны восходящего солнца была мудра и прекрасна, но все это не мешало ей чувствовать себя уставшей и отчаянно желать попасть домой. — А вы смотрели аниме? — Нет. — Ну хоть «Темного дворецкого»? — Нет. — А... — Нет. Ну вот, напоролась на шип. Столько лет прошло, а вид собственной крови все ещё был ей непривычен. Аматэрасу с интересом провела пальцем по крошечным бисеринам крови, прежде чем взять из рук Димы пластырь с Hello Kitty. — Если я дала обещание своему сыну, что возьму тебя на работу, то это не значит, что я буду терпеть твои высказывания, Дымящееся Зеркало. — Yes, my lord. Женщина кинула коробку с пластырем обратно рыжему и ничуть не огорчилась, когда та упала на пол. Пора было собираться домой, пока облака, сгустившиеся над городом, снова не разразились дождем. Выйдя из магазина и закрыв за собой дверь, она с удовольствием окинула взглядом незаконченное граффити на стене, которое отныне и впредь должно было служить приманкой для посетителей. Стоила такая реклама сущие копейки, а видна была за сотню шагов. Увы, всю эту пеструю красоту портил пьянчуга, прислонившийся к ещё не высохшей стене. Кажется, он плакал. Его пытался утешить не менее потрёпанный субъект в заляпанной краской одежде и дырявых кедах, в котором Аматэрасу не сразу, но признала своего художника. — Что случилось? — спросила она, задержавшись у двери. — У него друга убили. — ответил Аполлон, доставая из-за уха мятую сигарету. Он уже оставил все попытки стереть с кожи въевшуюся в них краску и так и сидел на корточках, рассеянно похлопывая по плечу рыдающего бомжа. Аматэрасу подошла к ним ближе, но тот лишь махнул рукой, показывая, что справится и сам. Мистер И. сказал, что откроет границу, когда они докажут, что могут быть полезны людям, что даже эту глухомань можно превратить в земной рай, если они отрекутся от служения себе и научатся слушать желания смертных, а не своё эго. Аматэрасу хотела бы сказать, насколько это неосуществимая мечта, хотела бы поделиться этой мыслью с Аполлоном, чтобы он оставил эту пустую затею. Хотела, но как всегда предпочла промолчать. Бог подхватил бормочущего извинения пьянчугу и потащил его в сторону ближайшей пивной трепаться о жизни, искусстве и всем остальном. Черные тени ветвей расчертили ее лицо, превратив его в бледную маску. Под конец рабочего дня на остановке, к которой она подошла, столпилось множество людей. Были среди них и совсем юные студенты, и совсем немощные старики с похожими на горбы сумками. Так как погода была на удивление хорошей, даже несмотря на облака, а общество людей не вызывало ничего, кроме плохо скрываемой брезгливости, Аматэрасу приняла решение идти домой пешком. Тихая аллея, на которой слышался лишь стрёкот колёс велосипедистов и хлопанье крыльев раскормленных голубей, поглотила ее без остатка, подпиленными ветвями отгородив от внешнего мира. Пройдя всего несколько кварталов, она чувствовала, что уже изрядно устала. В одну туфлю попал маленький камешек, впивавшийся в кожу при каждом шаге, но останавливаться она не стала. Это всего лишь тело: мягкое, тёплое, бесполезное. Не та вещь, которой стоит дорожить. Жёсткие ручки сумки давили на плечо так, словно внутри неё хранился весь мир, но то, конечно же, было ложью. Весь мир, настоящий мир, ждал ее дома. И она спешила туда, как могла. Поставив пакеты с продуктами у порога, Аматэрасу сняла пальто и, повесив его на одну из свободных вешалок, тихо прошла по коридору в комнату. На расправленном диване у окна под тонким одеялом лежал юноша с белыми, как бумага, волосами и по-звериному острым носом. Гнилой водой болезнь стёрла с его щёк румянец, и лисья улыбка сползла с его губ, обнажив желтоватые клыки. Аматэрасу опустилась перед ним на колени и ласково пригладила растрепавшуюся от ветра челку сына. Запах лекарств сгустился в воздухе, оседая на предметах подобно пыли. Тягучие, как мёд, капли здесь отсчитывали секунды вместо часов. Медленно, но верно тень от капельницы ползла в его сторону, ложась сначала на ноги, а затем медленно двигаясь к сердцу. Аматэрасу наконец поднялась с колен и опустила его руку на немного колючее одеяло. Сотни тонких игл словно впились в ее ноги, пока она шла на кухню, но это было ничто по сравнению с ноющей пустотой в груди. Душа покалеченного ребёнка взывала к ней, но не просила ни мести, ни сострадания, только любви. И она отдавала ее всю без остатка. Своему маленькому лисёнку. Своему Ренару. Вымыть нож чистой водой из-под крана, мелко порезать лук и очистить клубни картофеля, поставить сковородку на плиту и добавить немного масла. Эти простые действия не требовали от неё ничего. Мысли же, предоставленные сами себе, рвались куда-то на восток и кричали как раненые птицы, падая обратно на землю реальности. Страшная правда крылась в том, что о своей родине она не помнила ничего. В том, что она позволила себя пленить безумному богу из далёких земель. В том, что, покинув ад, она помнила только своего сына. В том, что она ни тогда, ни сейчас не смогла его уберечь. Чистая вилка со стуком легла на стол. Женщина поднялась с табуретки и, распрямив сгорбленную спину, стряхнула еду в мусорное ведро под раковиной. Аматэрасу вдумчиво вымыла и без того чистые руки и вернулась в гостиную. Рука сына лежала там же. Она накрыла ее своей, кончиками пальцев ощущая колкое одеяло, и смежила веки. Молитв не было. Ни одной. Все, что ей осталось — это ждать прихода следующего утра. Когда-то она сама была солнцем, когда-то она сама творила чудеса, озаряя светом мир. Но Богам чудеса не положены, ведь так? — Как утро, сенсей? Слышали новости? Аматэрасу понятия не имела, что означает пресловутое «сенсей», но все же ответила, что нет, не слышала. Дима потёр влажные от воды руки и приступил к истории. — Перун чуть дом не спалил, во даёт, старый пень. Говорят, свою писанину о Велесе сжечь пытался. Гоголя косплеил. Надо бы спросить у Чернобога, не встречалась ли эта парочка. Сотку ставлю, что да. Дима прищурил глаза, словно пытался вообразить, как это выглядело, и упустил из виду то, как розовые лепестки раздавленного цветка опустились на кафельный пол. О чем он думал? Они живут в одном доме. Поставил под удар. Убить, во избежание повторения. Быстро, но наверняка. А пока домой. Немедленно. — Сегодня будешь один. — Что? Но почему? — Потому что я так сказала. Операторы такси не отвечали. Кажется, у людей сегодня был какой-то праздник. Аполлон, корпевший над фрагментом цветка, помахал рукой и с недоумением проводил ее взглядом. Сама богиня не видела ничего, кроме красного автобуса с номером 39, медленно подкатившего к остановке. Ей мерещился запах гари, но то был лишь бензин и людской пот. Ей казалось, что все смотрят на неё, но люди как всегда были погружены в свою музыку и мысли. Аматэрасу села рядом с окном и сцепила руки. Женщина, занявшая соседнее сидение, кокетливо поправила красные волосы и повернулась к ней лицом. — Мне жаль, дорогая. Мальчишки так любят играть в свои игры, что не замечают ничего вокруг. Но страдают всегда матери. Жестокий, жестокий мир. Аматэрасу отвернулась к окну и ничего не ответила. — Одни игрушки ломаются, но мальчикам-то надо во что-то играть, и потому они заводят себе другие. Мальчишки, что с них взять... —раздался свистящий шёпот у самого ее уха. Аматэрасу протянула мелочь кондуктору и встала, взявшись за один из жёлтых поручней. Автобус круто повернул, спускаясь с горы. Наконец-то по правую сторону от него замаячила серая лента реки. Через две остановки будет дом. Можно долго кидать камни в воду, радуясь тому, как круги разрастаются и находят друг на друга, но камни кончаются, и вода снова становится неподвижной. Арахна силилась сказать что-то ещё, но Аматэрасу была спокойна, как зеркальная гладь реки. В записной книжке был только один номер. Она набрала его, выходя из автобуса, и быстрым шагом направилась сторону своего подъезда. Лифт ехал медленно, зеркало, висевшее на одной из его стен, умножало зеленовато-серый свет, делая кабину похожей на аквариум. Аматэрасу избегала взгляда в зеркало, как могла. Сосредоточившись на том, чтобы не выронить ключи, похожие на маленьких серебряных рыбок, она следила за красными цифрами, отсчитывающими этажи. Он лежал на полу, запутавшись в одеяле. Трубка змеей оплела его руку, оставив белые отметины на коже. Он был выше ее, гораздо выше. Аматэрасу, как могла, осторожно подняла бесчувственное тело и положила голову сына к себе на колени. Перебирала белесые волосы, шептала что-то и ожесточённо терла глаза, пока в конце концов не застыла скрюченной тенью. Солнце прогрело чёрную кофту и иссушило рот. Звонок в дверь был для неё почти спасением. Или обещанием такового. Откликнулся, нашёл время, хотя мог бы сделать вид, что ему все равно. — Как наш лисёнок? — спросил Анубис, ставя на табуретку чёрный обшарпанный чемодан. Он, как и Аматэрасу, не менял своё имя, не поддаваясь веянию моды, не надевал чужой личины и не стремился никому понравиться. Он просто был собой. Жесткий, как песок, и сверкающий, как бронза на солнце. Затянутый в чёрный пиджак старого кроя, но несломленный этим безумным временем и заигравшимися с новыми игрушками людьми. — Он ворочался во сне. Как думаешь, может быть, сейчас? Анубис прошёл мимо неё и, склонившись над пациентом, раздвинул пальцами его веки, обнажив розовую радужку глаз с расширенными зрачками, которые не реагировали на свет. — Боюсь, что нет. Пока мы не узнаем причины, не сможем сделать ничего. Пойдём в другую комнату, есть разговор. Аматэрасу кивнула. Нежно накрыв сына одеялом, она последовала за Анубисом. Он уже сидел за столом, сосредоточенно чистя экран дорогого чёрного телефона салфеткой, похожей на старый бинт. — Ты должна понять, что если бы он нарушил условия договора, то судьба Велеса и Плутона не заставила бы себя долго ждать. Они следят за сделкой, следят за ее выполнением. Раз нет угрозы смерти от этого, то почему бы не обратиться к молодому Богу? — К тому, кто не смог найти Одина? Тому, единственная заслуга которого заключается в том, что он лишил власти своего безумного отца, обрекшего нас на отчаяние и медленную смерть? Лишившего нас воспоминаний, дома, силы? Что он мне даст, если даже себе помочь не может? Анубис кивнул, словно соглашаясь с ней, и убрал телефон. — Так значит, ты все-таки просила помощи? Аматэрасу отпустила стакан и размяла затёкшую руку. — Я — мать. Если есть хоть малейший шанс, я буду унижаться и просить, молить о снисхождении. И я унижалась и просила. Да, он выслушал, но сделать ничего не смог. Анубис вздохнул, словно ожидал услышать нечто подобное и потянулся к сумке. Пакет с желтой жидкостью лёг на стол, рядом с вазой. — Неправильно это все. — сказал он. — Второй месяц пошёл. Вот, что я тебе скажу: если настоящее не помогает, обратись к будущему. Желтый дом слева от администрации. Шестой подъезд четвёртый этаж, зелёная дверь. Пока не благодари. Аматэрасу закрыла рот. Анубис погладил ее по руке. — Все будет хорошо. — сказал он. Уже в коридоре, застегивая пальто, он вспомнил ещё кое-что. — Мне не нравится статистика. — сказал он, надевая шляпу. Уточнять Аматэрасу не стала, Анубис всегда говорил прямо и если сейчас предпочёл промолчать, то так тому и быть. Она знала это серое здание администрации. Кажется, перед ним стоял какой-то памятник вождя из прошлого. Аматэрасу вышла на остановке рядом с фонтаном, и словно впервые увидела два желтых дома. Обычные, четырёхэтажные, с гнилыми балконами, грозящимися обвалится, и россыпью магазинов внизу. Во дворе растрескавшаяся карусель и песочница, потемневшая от дождей. Со двора дом, конечно же, не красили, и перед случайным прохожим он с готовностью обнажал свои серые кирпичи с подтеками и бурые трубы, выступавшие, как вены. Домофон был сломан, и потому она просто потянула на себя тяжёлую дверь и вошла в подъезд. Пепельницы на подоконниках и пепельницы, прикрученные проволокой к перилам, были переполнены блестящими фантиками из-под конфет. Торжественно играло радио. Кто-то фальшиво пел о любви. Она могла забыть этаж, цвет двери, но, оказавшись в этой серой темноте, ясно почувствовала неумолимую силу, тянущую вверх. Они знали о ее приходе. Три девочки с волосами, как лён. — Мы тебя ждали. — пропела Клото. — Чайник уже остывает. — упрекнула Лахесис — Тебе нужно многое узнать. — сказала Айса. На вид им было лет одиннадцать — небрежно заплетенные косички, фантики, торчащие из карманов, равнодушные глаза. — Ты — сакура с выдранными корнями. Память твоя утекла как вода сквозь пальцы, но отражение ее осталось. — сказала Клото, пододвигая ей стул. — Ты хочешь убить молнию и гром, но он пешка не в твоей игре. Лживый огонь прячется среди роз. От дыма задыхаются и умирают. Восточный ветер не может наполнить лёгкие, отравленные дымом. — обронила Лахесис, доедая конфету. — Бойся тех, что забыли имя своё, и тех, кто придёт им на поклон. — закончила Айса, доставая вазу с печеньем. Аматэрасу услышала больше, чем рассчитывала. Покопавшись в сумке, она извлекла предмет, помещавшийся в ладонь. Мойры засмеялись и, приняв дар, убежали играть в свои куклы, похожие на настоящих людей. Оставаться дальше было невежливо. Люди веселились и шумели, как это умеют делать только они. Цветочное граффити было закончено, сам Аполлон исчез в неизвестном направлении, забрав баллончики с краской. — О, привет, выглядите так, будто сделали харакири? Роллов объелись? Ну, и как оно? Пустота в груди сжалась и вспыхнула, но не пламенем, а солнцем, золотым, беспощадным. Едкий запах дымящихся волос смешался с ароматом цветов. Он кричал, но люди такие шумные, такие весёлые. Аматэрасу держала его крепко, неожиданно обнаружив, что они были одного роста. — Что произошло на самом деле? Тот, кого звали Тескатлипокой, задыхаясь, упал на пол. Глаза его покраснели и слезились. Смотреть на Аматэрасу ему было невыносимо. — Он напал на нас, Слейпнир напал на нас, в лесу, снег... Мы ранили его. — Один там был? — Нет, этот конь свихнулся, он лягнул меня, а потом все, как я рассказывал. Он лежал на берегу, а рядом труп, не знаю, чей. Тескатлипока вытер слюну и снова собрал волосы в хвост, но с пола подниматься не стал. — Закроешь все сам. — сказала Аматэрасу и бросила ему ключи. За цветами прятались зеркала. Аматэрасу подняла глаза. В них отражалась женщина, под глазами которой тонкими лучами пролегли морщины. В чёрных волосах блестели серебряные нити. Щеки женщины были красны от гнева и боли, но глаза ее были глазами юной девушки. — Один бы не простил, если бы узнал. — пробормотал Дима, но она не сочла нужным отвечать. Скорее всего, Один уже ничего не узнает, и ничего не простит. Если есть место хуже ада, то оно здесь, среди людей. Дома было холодно, она не стала закрывать окна, но и пальто не сняла. Усталость давила на виски, разрывала черепную коробку ноющей болью. Кое-как добравшись до дивана, она опустилась на пол. — О, мой ловец стрекоз, куда в неведомую даль ты нынче забежал? Она не сразу поняла, что это был ее голос. Откуда пришли эти строчки? Что за тайну они несли в себе? Ответа она не помнила. В начале была темнота. Из темноты возникло зеркало. Слезы и солнце — вот материал, из которого оно было сделано. И солнце отразилось в нем, выйдя из пещеры, в которой пряталось тысячу лет. И сияло оно ещё тысячу лет, пока тьма не низринула его обратно в пещеру, и трещинами пошло древнее стекло. Но вот, в полнейшей темноте некогда золотая рама набухла и треснула. Это ветви сакуры прорастали сквозь неё. Они обвивали его, они обнимали его, не давая зеркалу рассыпаться тысячью осколков. И снова пришла тьма, из которой был соткан конь с шестью копытами, и он ел розовые цветы, и он выдирал упругие ветви. Рябь пробежала по зеркалу — то вновь показалось солнце. Целебными ручейками потекли его лучи по трещинам. И сакура вновь расцвела. Аматэрасу проснулась от тёплой тяжести, давившей на тело. Всего лишь одеяло. Она встала с дивана и посмотрела на пальто, повешенное на спинку стула. — Мам, в холодильнике мыши повесились. Пойду что-нибудь куплю. — прокричал Ренар с кухни. — Хотя не, лень, давай что-нибудь на дом закажем? Растрепанная голова показалась в двери, потряхивая пустой коробкой из-под печенья. — Ты чего плачешь? Мам?! Он сел на диван, глаза цвета сакуры настороженно смотрели на трясущиеся плечи матери, но прикоснуться к ней он не решался, боясь сделать ещё хуже. Ни слова не говоря, Аматэрасу заключила сына в объятия.