Маркитантка

      Как уже было описано ранее, Франция, — это прожорливый зверь, уверовавший в аристократию и чувство собственного превосходства, голова которого разделена на три части. Одна из них — памятник во плоти, средневековая библия для тех, кто не умел читать — остров Сите. Этот остров — целый мир, возведённый нашими дальними предками благодаря таким воистину бессмертным творениям зодчества, как Сент-Шапель, Собору Парижской Богоматери и в пяти минутах ходьбы от него тюрьме Консержьери, которая является частью комплекса Дворца Правосудия.       Эта тюрьма, не смотря на свой величественный и грандиозный вид сегодня, как ни странно, имела при себе камеру пыток и отдельные камеры для разных сословий несчастных смертников (а таковых было немало), оказавшихся в бывшей крепости первого короля Франции — Хлодвига: клетки с сеном на полу для простых крестьян и бедняков, с лавками для горожан, со всеми остальными удобствами — для аристократии. Сотни заключённых во времена Французской революции были брошены в Консьержери и затем казнены, при том, что попало в неё около 1200. В отсутствие короля замок был охраняем консьержем, который управлял всей командой королевской резиденции. От столь высокого титула и произошло название данного замка. Консьержери оставался резиденцией королей Франции вплоть до 14-го века. Дворец был расширён и укреплён Филипом IV и Людовиком IX, которые добавили его фасаду готические башни и зал. Парижский парламент продолжал заседать в Дворце ещё после ухода Карла V, а уже в 1394 году часть здания была преобразована в тюрьму, в которую угождали и мошенники, и короли, и убийцы, например, религиозный фанатик Франсуа Ревальяка, заколовший Людовика IV прямо в его карете.       Дворец Правосудия занимает почти половину Сите, где его можно увидеть почти с любого расстояния. Однако не слишком далеко от места, которое время от времени посещает сны горожан, превращая их в угнетающие кошмары, расположилась лавка, чей владелец был птицевод, торгующий гусями, индюками и курицами. Птицы у торговца были всегда ухоженными и упитанными, чем вызывали интерес и спрос среди покупателей. Утром 15 сентября 1495 года между домами рассползся туман. Медленно ползя по мостовой, бесшумный и мертвенно холодный, как змей, он преследовал и окутывал людей, суетившихся на улочках, спешивших по своим делам, огибая лепёшки лошадиного помёта, оставленного армией, вошедшей этой ночью в Париж, даже не оповестив о своём приходе. Не было криков и фанфар, лишь река из лошадей и плывущие на них куски железа, понурившие головы. Мало кто мог застать их, не считая уличных гуляк, хоть и продолжительное цоконье копыт заставляло пробуждаться и открывать ставни своих крепостей, чтобы поглазеть на великих вояк. Между тем, всех ждало разочарование. В грядущем году испанские войска очистят территорию Италии от французских гарнизонов, остававшихся в крепостях, а гарнизон в Неаполе капитулирует. Назначенный Карлом VIII вице-королём Неаполя, герцог Монпансье умрёт от чумы, а д’Обиньи приведёт во Францию остатки французских гарнизонов. Тем не менее, разочарование будет длиться не долго.       Спустя три года королём Франции станет Людовик XII, бывший герцог Орлеанский, который как внук Валентины Висконти предъявит претензии на Миланское герцогство. Франция заключит союз с Венецией против Милана и Габсбургов и привлечёт на свою сторону Савойю, Флоренцию и папу Александра VI. В июле 1499 года французская армия вторгнется в Ломбардию и практически без сопротивления займёт Милан. Герцог Лодовико Моро бежит в Тироль, где с помощью императора Максимилиана I наберёт небольшую наёмную армию из швейцарцев и в 1500 году отобьёт свою столицу. Однако вскоре французы одержат верх над швейцарцами и пленят Лодовико Моро. Ломбардия перейдёт под власть Франции, а Людовик XII провозгласит себя герцогом Миланским. Не смотря на многообещающие результаты, через пять лет Южная Италия перейдёт под власть испанского короля, в Северной сохранится гегемония Франции, а в Средней Италии будет восстановлена власть папы римского.       Итак, Жан-Мишель Дюбуа, престарелый торговец и крестьянин пришёл в лавку своего друга как обычно рано и несколько часов (иногда люди не приходили вовсе) осматривал то товар, то Дворец, почти что нависший над ним, распластавшись напротив неприметной лавки. Над входом лавки висел наполовину ржавый железный лист с изображением гуся. Ближе к полудню дверь заскрипела, заставив старика, сидящего подле клетки с индюшками вздрогнуть, выбравшись из сладкой дрёмы. Отсутствие полноценного сна говорило само за себя.       «Проклятый лошадиный марш, как стучат они своими лапами, как гремят доспехи!» — думал мэтр, раздражённо потирая веки.       Скрип деревянной двери оповестил его, как и множество раз, что у него покупатель. Немного полный в лице мужчина, белокурый и в общих чертах напоминающий лягушку зашёл в лавку и оценивающе взглянул на пятёрку тёмно-рыжих как осенние листья кур. Тем не менее, лицо его расплылось в добродушной улыбке, когда он взглянул на смуглого продавца.       — За сколько отдадите двоих? — не долго думая, спросил мужчина, показывая пальцем, напоминающим раздувшуюся сосиску на пару кур, одна из которых что-то деловито выклёвывала из-под сена.       — Тридцать денье за одну, — машинально ответил мэтр Дюбуа в поисках корма на маленьких деревянных полочках, немного неровно вколоченных в стену. — Шестьдесят денье — за две.       Лицо мужчины, некогда доброе и умиротворённое, мгновенно покраснело, как помидор.       — Вы крадёте деньги! — заорал он.       Жан вздрогнул, но выдержал взгляд выкаченных глаз и равнодушно пожал плечами.       — Я сам едва ли свожу концы с концами, достопочтенный мэтр. Но спешу заверить, что десять су — не такая уж и большая сумма.       Очень скоро до мужчины дошёл смысл этих слов и он вернул себе самообладание. Наблюдая, как мужчина кормит птиц, он нерешительно поправил свои редкие золотистые волосы и сказал:       — Может, мы договоримся о цене?       — Я не занижу цену, достопочтенный мэтр. — произёс Жан, бросая крупицы ячменя на сено к птицам.       Тогда мужчина задумался и слегка покраснел, линия тонкой вены вздулась у него на лбу.       — У меня лишь три су в кармане.       — Храни Вас бог, монсеньёр.       Мужчина насупился, как озорной мальчишка, у которого отобрали рогатку, но отнюдь не разолился. Не смотря на первое впечатление, он был не из обидчивых. Но и сдаваться он не изъявлял желания.       — Как насчёт залога? Понимаете… — мужчина задумчиво почесал затылок. — Моя жена желает готовить кур в это воскресенье, у нас будут гости. Безвыходное положение, монсеньёр, а деньги на исходе!       — Что же за гости заставили Вас впопыхах бежать близ Дворца Правосудия? — от чистого любопытсва спросил мэтр Дюбуа.       — Родители моей жены, — потупился мэтр.       Жан взглянул на него понимающе, про себя любуясь тем, как играются лучи солнца, проникающие из окна, с фиолетовым бархатом его кафтана. На плече была красиво заштопаная заплатка, следствие небрежности хозяина и мастерского рукоделия его супруги.       Однако старик не произнёс ни слова, лишь достал из кармана свёрток бледно-жёлтых бумаг, проверяя свои записи, написанные неграмотными словами красивым почерком почти выцвевших оранжевых чернил. Мужчина стоял всего в полуметре, всё так же надувшийся и задумчивый. От чего-то решив, что старик забыл о его существовании, тихо произнёс:       — Как Ваше имя, монсеньёр?       Жан поднял глаза над бумагами, которые притянул к себе настолько близко, что касался их своим широким носом.       — Жан-Мишель Дюбуа. А как же Ваше?       — Оливер Дюпон, монсеньёр. Какая честь познакомиться с Вами.       — И мне приятно познакомиться с Вами, мэтр Дюпон. — сказал Жан, ответив своей обычной простой улыбкой, которая здесь присутствовала больше от вежливости, чем от радости знакомства. Мишель вообще достаточно редко улыбался, особенно с позапрошлой зимы, когда его жена погибла при родах. Жан ютился один в ветхой и продуваемой со всех щелей и углов лачуге, и одному лишь Вергилию известно, как он прожил ещё два года в таких ужасных условиях. После того, как он хоронил супругу прохладным декабрьским утром, чёрные пятна, как кляксы, расползлись по его бурого цвета рукам. Тем не менее, холод он переносил стоически, а прошлая зима была на удивление благосклонна с его судьбе и не часто баловала себя вьюгой и температурами, от которых, казалось, трещал и тянулся, как струна воздух. Однако знахарки, которых был вынужден посещать Жан, говорили, что эта зима будет особенно свирепа в желании вернуть своё величие после прошлого года, когда она больше напоминала весеннюю капель. Возможно, эта осень станет для мэтра Дюбуа последней.       — Идёте ли Вы в Дворец Правосудия нынче днём? — спросил мэтр Дюпон.       — А что же за повод? Кого-то вновь отправят на эшафот?       — Да двух дезертиров, что бежали от великого войска нашего, надирающего морды итальянским кабанам! Сидят в Консержьери, ожидают своей участи. Эка невидаль — идти в поход почти на полгода, да стать предателями. — произнося эти слова, глаза Оливера засветились каким-то странным огнём. — Но правосудие не дремлет, мэтр Дюбуа. Сегодня же! Посмотрим, как казнят двуличных змей.       Серо-карие глаза Жана потемнели, как вода, в которой оказалась чёрная краска. Уголки его рта растянулись в стороны, натянув кожу у губ, свернув её в складки морщин.       — Я бы с радостью, мэтр Дюпон, да моё хозяйство. Не на кого мне товар оставить, чтоб на такие развлечения ходить средь бела дня.       В этот момент в лавку зашёл поджарый человек, по юному виду которого можно было назвать его школяром, с одеждой, по сути своей не бедной, но местами ободранной. Он остановился напротив гусей и облюбовал белую, как снег гусыню с подпалинами на шее и вдоль спины.       — Симпатичная птица, — хмыкнул он.       — Десять су за гусыню. — сказал Жан, на секунду выглянув из-за спины мэтра Дюпона.       — Дорого… — пробубнил юноша, пытаясь дотронуться до гусыни. Стоило ему провести пальцем по её изящной шейке, как та мгновенно ощетинилась и схватилась маленькими зубками за его руку, заставив юношу гаркнуть и отпрянуть.       — Они не приемлют фамильярностей, монсеньёр, — рассмеялся Оливер Дюпон, наблюдая за этим, обернувшись через плечо. Однако он тут же вернулся обратно к продавцу. — Так как насчёт залога, мэтр Дюбуа? Я не подведу и достану денег уже ко вторнику. Чего Вам стоит каких-то жалких десять солей? Отдам Вам семь уже через два дня. Если хотите, я отдам Вам больше.       Жан подумал, колебаясь, а затем распластал одну из желтоватых бумаг на деревянной лавке у клетки и ушёл вглубь лавки в поисках пера и чернил. Мэтр Дюпон слышал лишь мерные тяжёлые шаги и такое же тяжёлое дыхание. Где-то за улице прочищал горло петух. Какое-то умиротворение снизошло на мэтра Дюпона, он слышал кудахтанье и шелест соломы, лёгкий утренний ветер трепал деревянную крышу, и сама лавка начала нагреваться от лучей взошедшего солнца. Вся эта обстановка, чем-то напоминающая фермерский амбар под летним солнцем послужила тому, что Оливер устало опустил веки, словно бы готовый погрузиться в глубокий сон.       Оглушительный гусиный крик заставил мэтра Дюпона подпрыгнуть на месте и вскрикнуть так же, как гусь. Обернувшись, неповоротливый мужчина увидел лишь, как захлопнулась дверь лавки с другой стороны. Вышедший Жан с письменными пренадлежностями в наполовину чёрных, наполовину бурых руках обнаружил исчезнувшую гусыню с подпалинами и лицо его исказилость в мрачной гримасе.       Этим утром, который уже рассеивал туман, люди, которые ещё не дошли до своего рабочего места или спешили по каким-то другим своим делам, изумлённо наблюдали за юношей, который нёсся, сломя голову по мостовой с орущей гусыней в руках, а за ним, чёрный как сама смерть, скакал высокий человек на таком же чёрном огромном жеребце.