Маркитантка

      Готье набрал в лёгкие новую порцию воздуха, чтобы высвободить её на волю, сопровождаемую криком отчаявшегося, полурыдающего, полурычащего от гнева собственной неизбежной кончины смертника, однако, когда он открыл было рот, чтобы издать очередной вопль, вдруг осёкся. Он слышал крики, которые происходили где-то под ним, в самом подземелье Консержьери. Он трепетал перед жутким даже на расстоянии хлёстом плети, и ему казалось, что она приближается к нему медленно и угрожающе, а её удары о человеческое тело, разумеется, становятся всё громче и громче. И тогда он вопил. Вопил, чтобы заглушить звуки, от которых ноги его подкашивались, а горло превращалось в иссушенный колодец. Вопил, чтобы высвободить страх, который более не мог сдерживать. И крик его с каждым разом всё более походил на кряхтение умирающего, ибо иссушал горло ещё быстрее. Когда сухость и вместе с ней зуд одолели мэтра, он принялся кашлять, корчась от боли. И в эту долговременную паузу, когда Морель боролся с желанием остановить кашель, причиняющий лишь страдания, он вдруг понял, что пытка внизу подошла к концу. Тогда он надумал вернуться к своему занятию, но страх отнял у него голос. Готье вжался в стену, подобно барсуку, зарывающемуся в свою земляную нору. Он боялся стражу. Боялся этого места. Боялся палача, что орудует внизу, словно бы в Консержьери был предоставлен вход в преисподнюю. Его ум и умение обнадёживать себя будущими успехами и расправами отступили перед одним из самых сильных человеческих чувств — страхом.       Дверь отворилась, и Готье вздрогнул, как малиновка, завидевшая подкрадывающегося к ней хищника. Он мог слышать как бранятся два рыцаря, волоча нечто по каменному полу. Не в силах перебарывать любопытство, в основу которого легло человеческое желание быть спасённым в самой ужасной ситуации из всех, Готье на несгибающихся ногах прошагал к стене клетки и прижался лицом к железным прутьям, так, словно бы хотел засунуть между ними свою голову, которая выглядела больше от волос, слипшихся в колтуны. С внешней стороны это придавало ему облик пойманного зверя, который с нетерпением ожидает начала кормёжки. В моём представлении это относится к таким умопомрачительным заведениям, как зоопарки. Тюрьмам для абсолютно невиновных, так сказать. Капсулам без формальдегида для простого созерцания на содержание этих капсул. Безусловно, что цель зоопарков в первую очередь составляет знакомство посетителей с флорой, которую они сами не имеют возможности застать на улицах города. Хоть и условия в наше время в большинстве таких заведений значительно улучшены, зоопарки — одни из ярчайших проявлений людского эгоизма. Когда встречаются мне зоопарки с вольерами, объёмами чуть ли не наравне с уборной, становится особенно печально.       Вся суть в том, что люди не могут созерцать красоту с расстояния. Не все могут любоваться пёстрой красотой весеннего цветка, лишь протянувшегося ближе к тёплым лучам солнца, не сорвав его. Людям свойственно не созерцать, а подчинять красоту, не в силах долго простоять под солнцем, они тянут представителей физической красоты, если не в клетку или горшок, то во тьму первородного греха, порицаемого верующими. Красота, однако, для каждого воспринимается по разному, но тот поистине ценитель красоты, тот получает максимальное удовольствие от жизни, кто видит красоту в простоте, а в красоте — красоту. Не видит и не может красотой насладиться тот, кто не видит её, либо от неумения, либо от попыток найти в ней высший смысл.       Однако, то, что увидел Готье, а точнее — Эмму, покрытую кровью, которая на нагом теле сверкала в тусклом свете огня, — заставило его ещё раз вздрогнуть. Он представил себя на её месте. Представил прикосновение холодной плети, производящей столь ужасные свистящие звуки, к своей спине, полосуя её, заставляя чувствовать приговорённого готовым к извержению вулканом. Однако было что-то необычно интригующее в этой фразе, которая заставила Готье невольно ухмыльнуться ей. Взгляд стражника заставил его мгновенно измениться в лице.       — Чему это ты смеёшься, щенок? — рявкнул мужчина в латах, носитель двух ранее перечисленных гербов. — Посмотрим, как ты будешь хохотать с петлёй на шее завтра утром!       Эти слова, этот кинжал, призванный уколоть Готье в живот, пролетел мимо без всяких помех. Когда когти страха сжимают вас со всех сторон и углов, пронзая насквозь, мелкая царапина от камня, уперевшегося под ребро останется незамеченной. Он уверенно выдержал тяжёлый взгляд мужчины, и вскоре остался в темноте. Грузно опустившись на лавку, которая старчески скрипнула под тяжестью его тела, он мельком вспомнил о завтрашнем представлении. Судья приговорил его к казни через повешенье, вследствие дезертирства. Он вновь содрогнулся, при этом не ощущая холода тюрьмы. Вопль отчаяния собрался в комок в его горле и попросился наружу.       «Гревская площадь — место утех для зевак, не удовлетворённых жизнью, — думал, а точнее пытался думать Готье. — А я буду главным посмешищем. Нет, не надо об этом».       Готье тяжело вздохнул и пнул ногой камешек на полу камеры. Он с тихим лязганьем прокатился по плите, а затем ударился об угол клетки с протяжным звоном. Так же резко, как и этот звон, Готье встрепенулся, как голубь, отряхивающий с себя капли дождя, и потянулся к углу клетки, пока не упёрся в пол коленями. Нащупав в кромешной тьме камень, размером с его широкую ладонь, сдерживая мелкую дрожь в пальцах, мэтр Морель провёл им по каменному полу, игнорируя наводящий тревогу скрежет. Он царапал камнем по полу, проводил несколько раз по одному месту, пока не нащупал на поверхности проплешину.       «Пройдёт час, и на полу появится ещё одна отметина. — сказал Готье себе. — Ни минуты покоя».       Готье не был уверен, как он отсчитает часы, чтобы коротать эту ночь, мучительную для него с иными способами её проведения. Однако в такие редчайшие моменты он надеялся на интуицию. Это было той несущественной вещью, которая ощущениями подсказывала, что делать и говорить.       Позже Готье нацарапал ещё одну отметину. В эти минуты и часы мэтр Морель был почти полностью в себе. Ночь явно воздействовала на людей, как воздействовал мрак и тьма вообще, будто бы она сочилась из стен и толстых слоёв земли и проникала в само сердце юноши, заставляя его думать вновь и вновь, вспоминать о том, что он хотел бы вспомнить и не хотел. Он видел картины у себя в голове: отец поносит его, на чём свет стоит, когда совсем неумелый мальчишка устало роняет тренировочный меч на землю, видит глаза восхищённых школяров, когда громко и с торжественным видом, как главный герой в комедии, цитирует Жана Буридана: «Человек, бросающий камень, движет свою руку вместе с камнем, а при стрельбе из лука тетива некоторое время движется вместе со стрелой, толкая стрелу; и то же самое справедливо применительно к праще, разгоняющей камень, или применительно к машинам, метающим громадные камни. И покуда бросающий толкает брошенное тело, находясь в контакте с ним, движение является более медленным вначале, ибо тогда лишь внешний двигатель движет камень или стрелу; но при движении непрерывно приобретается импетус, который вместе с вышеуказанным внешнем двигателем движет камень или стрелу, в силу чего движение их становится всё более быстрым. Но после отрыва от бросающего тот уже не движет брошенное тело, но движет его лишь приобретённый импетус, и этот импетус, по причине сопротивления среды, непрерывно ослабляется, и поэтому движение становится всё более медленным». Сладкие мгновения той жизни, как и воспоминания юноши оборвал образ запачканного кудрявого мальчика. Теперь, завладевший его сознанием так быстро и неожиданно, он давал возможность разглядеть себя более отчётливо. Как уже было сказано, Готье обладал прекрасной памятью. Он отчётливо видел его розоватые, слегка впалые щёки и даже вытянул руку вперёд, словно намереваясь коснуться его скул. Но под его пальцы не попала тёплая юношеская кожа. Лишь тьма.       «Теперь она — мой спутник и друг навеки, — сказал себе Готье. — С этого момента она будет ждать меня по ту сторону петли. Она заберёт меня к себе, и ни разу более не наслажусь я утренней прохладой и красотой людского мира».       При этих мыслях Готье почувствовал, как слёзы стекают по его щекам. Он слез с лавки и припал грудью к каменному полу, растянулся по нему и остался в таком положении на долгое время. Но когда лунный свет пробился сквозь окна домов, что не были задвинуты ставнями и упал на полы, Готье, прекратив рыдания, услышал зов из соседней клетки.