Хроники времени

День был безнадежно испорчен. И не только сами собой разумеющиеся теперь неприятности выбивали из колеи. Ладно, Катлин - к безразличию с ее стороны Габриэль хотя бы был готов. Но терки с шефом, недовольным его работой, и новости о возможном сокращении персонала отняли у него всякие надежды. Премьера заставила поволноваться всех и каждого в этом театре, хотя пройти плохо все просто не могло. Такого не могло быть, потому что Гранд Опера - это лучший в мире театр. Но тем не менее, суматоха, духота и оклики, составлявшие в тот день жизнь работников буфета, доказывали обратное - каждый сомневался в успехе. Габриэль прислонился к посудомоечной машине, присев на корточки. - До свидания, всем спасибо, - торопясь, попрощался мсье Жоффруа. - Пока всем, - донесся из коридора голосок ирландки. - Пока, братишка, - веселый дылда Марсель хлопнул посудомойщика по плечу. - Аддио, мио амиго, - улыбнулся Педро. Габриэль кивал, отвечал, улыбался и не чувствовал ничего. Даже ног. Ему хотелось заснуть, и лучше всего здесь, потому что другого места, где была бы тишина, ему было не найти. Спрятавшись за одну из посудомоек, юноша проследил, как последний повар повесил на крючок халат, снял колпак, бегло поглядел по сторонам - не осталось ли кого, - выключил свет и вышел, заперев дверь снаружи. Габриэль еще подождал, прислушиваясь, не возвращается ли кто за забытыми вещами, но все было спокойно. Он прошел к пресловутому столику у дальнего окна и опустился на стул. Спать расхотелось. Против собственной воли он прислушивался к тому, что происходило вокруг. Сомневаться ему не приходилось: его нутро еще помнило вчерашний разговор со странным человеком. Хм... Он скрывал лицо в тени. А когда рассвело, начал прикрываться рукой. Думал, что Габриэль пойдет в полицию и заявит на него? Накатает фоторобот?.. Глупо... Ведь он, посудомойщик Опера Популер, и сам не был кристально чист. Из-за того, что вырос он в довольно бедной семье, ему порой приходилось добывать себе еду посредством воровства. Мальчишкой научился воровать с прилавков, из-под пристального взгляда продавщицы, за спинами работников торговых центров. Он мог бы создать свое шоу гениальных планов, как заполучить вожделенную еду без платы и без расплаты. Но не создал. На телефоне у него были прошлогодние фотографии. Габриэль давно, кстати говоря, собирался удалить их, да все как-то не находилось времени... Сейчас, в очередной раз пересматривая абсолютно не креативные и даже глупые фотопортреты своей мамы, он со вздохом себе признался: да просто рука не поднималась. Здесь она со своим любимым питомцем, карманной словно плюшевой собачкой по имени Чарли. Мама назвала песика в честь бывшего мужа. Кем был этот человек - для Бри оставалось загадкой, да и ему было все равно: этот мужчина не имел никакого отношения к его рождению и тем более воспитанию. А здесь мадам Морран надела кокетливую шляпку в стиле ретро. Конечно, на ней ядовито-желтая шляпка смотрится жутко старомодно, но все равно она мило получилась. У нее в руках тут букет герани от папы - это фото было сделано на ее день рождения. А на столе открытка от младшей сестренки Габриэля Мии: "С днем рождения, мамочка". Мия совершенно не умеет рисовать. У мамы волосы уже почти все седые, но она их красит в каштановый, чтобы не было заметно... Еще ей очень идет розовое платье в нежный цветочек, которое она надевает по праздникам. А еще она все-таки самый добрый и понятливый человек на этой гребанной планете. Бесспорно, Лючия Морран примет его обратно домой. Даже после того, что он натворил, когда сбегал из дома сюда... Ребячий поступок. Детская месть. Габриэль перед самым побегом в Париж украл отцовские гвозди и рассыпал их по всему двору. Он знал, что отец сразу заметит такое надругательство над имуществом. Папа ведь всю жизнь только и делал, что мастерил столы и табуретки и продавал их, и благодаря этому у них были хоть какие-то деньги. В то лето у них в семье было очень беспокойно, потому что отец, уверенный, что сын не справится с экзаменами в университет, оказался прав. Мама долго причитала и даже устроила бойкот сыну на целых полдня. Бри всем сообщил, что не особенно волнуется о неудаче, но внутри у него все бушевало. Первую ночь после провала он не спал. Так и просидел всю ночь в чердачной комнатушке их маленького и не очень чистого домика, разглядывая безделушки из сундука бабушки. В округе он иногда слышал россказни, что старшая Морран, мать его отца, была ведьмой. Будучи скептиком, Габриэль со смешком относился к подобного рода историям, но одна из его находок, обнаруженная так же в сундуке, стала его талисманом. Почти единственным, в чью силу он верил по-настоящему. Маленький голубой камушек в темной оправе, которому он, следуя смешной манере называть вещи по именам, дал имя Клаус. Сейчас камень покоился у него на груди. Парень помедлил и вынул его на свет. Вещица ехидно блеснула в сумрачном свете небес, и Габриэль, с силой сдавив ее в кулаке, прорычал: - Что же ты на этот раз мне не помогаешь, маленький предатель?! * Кристина подняла бровь. Минуту назад Эрик молча принес ей сверток и оставил его на кровати рядом с ней, а сам ушел в свою комнату. Она знала, что это была одежда. И... теперь даже знала, чья. Ну да, его. Только на размера эдак четыре поменьше. Надо же... Она думала, разъяренная толпа разгромила все вокруг. А у него, оказывается, даже его старые костюмы сохранились. Может, с имуществом все и не настолько плохо? Кристина вспомнила, как в детстве она искренне не понимала, почему мальчишкам дозволено носить брюки вместо этих неудобных юбок и платьицев, а она обязана одеваться, "как девочка". Впрочем, с волей любимого, хотя и часто запивающего, папы Густава она не спорила. Шелковый платок темно-красного цвета совсем не пах одеколоном, как она ожидала. В одежду впитался стойкий запах сырости и гари, царивший здесь много лет до их возвращения. Кристина поколебалась и все-таки повязала платок на шею в виде галстука, расправив концы. Минуту она оглядывалась в поисках чего-то, не понимая, что, собственно, ищет. Потом к ней пришло осознание - тут нигде не было зеркал. С досадой вздохнув, девушка перекинула через плечо распущенные волосы и села на свою "кровать". - Вы готовы? Я могу войти? - спросили из коридора. Кристина судорожно огляделась - не забыла ли она чего, - и только после этого неуверенно ответила: - Да, я готова. - Мы можем идти. Уже достаточно стемнело. В полумраке Даае различила только белые манжеты и воротник да искры глаз, и больше ничего. Кажется, Призрак был снова одет в черный костюм. - Вам идет, - приковав к ней изучающий взгляд и почему-то вздохнув, произнес мужчина. - Очень. И хотя Кристина перед его появлением мысленно дала себе слово не смущаться, что бы Эрик не делал, это с нею и произошло. Она уставилась в пол. - Что вы стоите? - удивленно спросил он. - Возьмите плащ, на улице не жарко. Идемте. Призрак не говорил и не делал ничего, что могло бы вызвать в девушке раздражение, но тем не менее, именно его она и почувствовала. На самом деле, она лишь думала, что это его слова злили ее, однако, истинной причины своей реакции она не знала. А в очередной раз заниматься самокопанием ей хотелось меньше всего. * Руку холодила рукоять кинжальчика, спрятанного в полах плаща. В левом рукаве, как уж, щекотала руку тонкая струна. Они шли по ночному Парижу, не глядя друг на друга. Эрик почти не чувствовал страха из-за того, что его могут увидеть. Было чересчур светло для десяти вечера в конце февраля, но все равно присутствовала одна удивительная вещь. Что бы сказали люди, если бы хорошенько разглядели его днем? Вряд ли отнеслись бы к нему приветливо. Ночью же все было иначе. Ночью было можно гулять без маски, уж по крайней мере, сейчас. Ночью он смотрелся вполне естественно, особенно учитывая то, что прямо сейчас на его лицо падала тень от широкополой шляпы. Кристина рядом молчала, изредка опускала голову, чтобы взглянуть себе под ноги, и тогда кудрявые волосы, как занавесь, скрывали ее красивое бледное лицо от его взгляда. Если бы она только могла себе представить, что это за мучение - смотреть на нее. И притом быть уверенным, что ее мысли заняты не тобой, не этой прогулкой, не Парижем, не блестящими от наледи мостовыми. Иногда, а в последнее время особенно часто, Призраку начинало казаться, что его долгие и приносящие боль чувства к ней, наконец-то, ослабевают. Но стоило ему снова взглянуть на девушку, и он понимал, что ему это лишь казалось... Почему же Бог, даруя ему искореженную судьбу и такое же искореженное лицо, не мог сделать и его чувства заодно такими же покалеченными, неспособными на долгую жизнь? Нет же, думалось ему, Господь Бог просто не мог осчастливить его таким образом. Призрак любил ее так, как никто из смертных, наверное, не мог любить. И от осознания того, что это огромное чувство будет оставлено без внимания и забыто ею, Эрик чувствовал в груди ком обиды. Сейчас Кристина шла с ним под руку, но разве можно было считать это каким-либо особенным знаком внимания, если в их времени такое было абсолютно нормально?.. Девушка вздрогнула от порыва холодного пронзительного ветра и поплотнее запахнула плащ, доходивший ей до самых пят. Исподволь мужчина взглянул на нее: у нее на лице невозможно было прочесть, приносит ей удовольствие эта прогулка или же она не может отделаться от отвращения. Молчание становилось тягостным - конечно же, только для нее, и он почувствовал это. Эрик заговорил. - Как вы чувствуете себя, дорогая? Вам уже лучше, чем вчера?.. Бесспорно, долгие годы практики давали свои плоды; пожалуй, Призрак Оперы был сейчас богом выражения собственных мыслей и намерений через интонации. Каждое слово он мог произнести со своей отдельной краской, со своим вкусом. В его исполнении самая интересная история могла сделаться скучнейшим опусом, а самый простой и пошлый анекдотец - верхом искусства. И сейчас он произнес слово "дорогая", обращаясь к любви всей своей жизни, так, что у нее по рукам наверняка побежали мурашки. Нет, не мурашки восхищения или ужаса, и уж тем более, не смущения. Весь его тон выражал учтивый интерес, вежливый и тем не менее холодный, как этот самый ветер. Наверное, с таким же выражением Эрик мог бы поинтересоваться, круглая ли земля, если бы этого не знал. - Да, спасибо... ничего, - судорожно опустив глаза и склонив голову, проговорила Даае. Отчасти, такого признания Эрик и ожидал, но все же грудь неприятно засаднило от того, что ему больше не доверяли, как доверяли Ангелу Музыки. - И вам совсем не хочется вернуться? Вам не страшно рядом с... таким, как я? Скажите, дорогая?.. - Да, мне хочется вернуться, - заметно сжав кулачки, проговорила Кристина. - Очень. Но... я предполагаю, что это вряд ли осуществится. Ему стало немного легче от того, что она проигнорировала остальные его вопросы. - Должен быть какой-то способ, - задумчиво сказал мужчина, обращаясь скорее к самому себе. - Если мы попали сюда... Эрик осекся, вспомнив в деталях то, как именно они сюда попали. Возможно, им стоит попробовать это еще раз? Нет... нет, нет, ни за что. Он не имеет права на такое издевательство над ней... И над собой. Если бы даже она попросила его, он ни за что бы не сделал этого. - Глядите, какие высокие звезды, - сказал Призрак. Даае не ответила, сумрачным взглядом смотря перед собой и даже не пытаясь взглянуть на небо. Как бы он хотел, чтобы она снова поделилась с ним своими мыслями, как это было раньше. Когда их доверие разрушилось, он предполагал, что так и будет продолжать знать ее лучше, чем она сама. Но ошибался. И сейчас подле него шла совершенно незнакомая молодая женщина. Именно женщина, потому что девушка тогда приобретает этот титул, когда учится скрывать то, что переполняет ее. - Вы хотите чего-нибудь? - со вздохом, отчаянно чувствуя себя виноватым, спросил Эрик. - Да, - с легкой учтивой улыбкой девушка повернулась к нему. - Я хочу вернуться. Становится холодно. Они развернулись и пошли по тротуару назад, к самой Опере, пока не достигли ее заднего фасада. И все это время взгляд двух зеленых точек из-под шляпы был прикован к одному и тому же окну. * Габриэль решительно выдохнул и, собравшись с духом, вынул из мобильника аккумулятор и спустил его в мусоропровод. Черный же корпус изделия был отправлен в свободный полет из окна. Своим поступкам парень объяснения не искал. Подумаешь - решил покончить со старыми воспоминаниями... Ему даже не было жалко. Что теперь делать? Снова пытаться поступить в злополучную Сорбонну? Искать работу в Макдоналдсе? Жоффруа его почти уволил. Собственно, продолжать карьеру посудомойщика Бри как-то не особенно спешил. И сейчас, в тот момент, когда корпус мобильника утонул в сумраке и ударился о мостовую где-то внизу, Габриэль вдруг испытал странное чувство. Что было бы, свались он так же отсюда и разбейся на мелкие кусочки от соприкосновения с асфальтом?.. Нет, понятно, что он бы вряд ли выжил. Впрочем, какой бред снова обосновался в его голове... Парень потихоньку отпер дверь буфета изнутри. В коридоре было темно, но окна отражались в полу, и этого было достаточно, чтобы различить окружающее пространство. Зачем он шел и куда? Ноги почти бесшумно ступали по отполированному мрамору, вихры на голове взъерошивали вездесущие сквозняки. И везде было так тихо, так темно и так пусто, что на миг Габриэль подумал, что больше никогда не встретит ни одного человека. В кармане он нащупал бумажник, в котором оставалось около сотни евро. Да, на бутылку приличного спиртного ему бы хватило. Остался один вопрос - откуда выйти: из черного хода, по которому ходили обычно рабочие, или лучше из того, который находился чуть подальше, но зато никто не заметил бы его? Габриэль в раздумье остановился. Потом развернулся на пятках и возвратился в буфет. Какая разница? Разве бутылка даже самого лучшего и крепкого вина сумеет надолго избавить его от всех горестей? Ведь ответ очевиден. Ну, допустим, напьется он сегодня... А завтра все начнется с начала. И так будет постоянно. И наркота ничем не лучше, на деле-то. Морран выдохнул весь воздух из легких и приосанился. Перед глазами бесчисленное количество одинаковых дней промелькнули, как один. Они все были похожи друг на друга. Это был замкнутый круг, из которого к своей печали он выбраться не мог и не пробовал. Его качнуло, но он устоял. В голове словно кто-то пускал фейерверк; в ушах шумело и трещало, а зрение было приведено в бездействие, и он мог видеть лишь яркие залпы пламени на темном фоне. - Эй! Стой!.. Парень потерял баланс, схватился за первую попавшуюся вертикальную опору, поглядел вниз: сознание прояснилось, и теперь он ясно видел, что стоит на карнизе окна, выходящего на задний фасад Оперы, держась рукой за раму. Он окончательно пришел в себя от собственного крика ужаса, словно порвавшего ему глотку, когда покачнулся и понял, что не устоит. До земли оставалось метров двадцать, было невероятно страшно, словно Габриэль висел над пропастью. Рука ослабла. Пальцы невыносимо болели и грозились разжаться. Внизу он видел две фигуры в черном - одну мужскую и другую, поменьше, кажется, женскую. Но одеты они были почти одинаково, хотя во что - было сложно разглядеть из того положения, в котором он находился. И один из этих странных типов, неизвестно что забывших посреди ночи на заднем дворе театра, сейчас драл глотку, пытаясь докричаться до него, висящего на карнизе и вот-вот готового сорваться. - Только не падайте, - истерично воскликнуло сопрано, принадлежавшее второй фигурке. - Держитесь!.. Габриэль рвано вдохнул: пальцы соскользнули еще на сантиметр. Гребанная сила притяжения, почему именно сейчас?! Мужской фигуры внизу уже не было, зато женщина или девушка продолжала кричать, уже срываясь в слезы: - Только держитесь, не смейте, не смейте падать, вы слышите, мсье?! Сейчас он вас спасет, сейчас, только прошу вас... Габриэль зажмурился. Пальцы разжались.