Хроники времени

Ничего умного или хотя бы относительно безопасного с добычей еды он пока не придумал. Ему есть не особенно хотелось, хотя изредка он начинал чувствовать слабость от недоедания, а для Кристины оставалось что-то из хлеба в старом пакете. Рано утром (тогда, как он понял, было меньше всего народу) он собрался и пошел на улицу, чтобы, как и прежде, поискать стройматериалов. Нужно было починить старую дверь в одну из потайных комнат, а также сделать, наконец, им обоим нормальные кровати. Они выкарабкаются, потому что должны сделать это. Разве Эрик раньше не попадал в неприятности из-за своей внешности? Конечно, они постоянно преследовали худощавого растрепанного полуликого мальчишку, затем совершенно тощего юношу в болтающемся костюме и самодельной маске и, наконец, не нашедшего себе места в мире мужчину с хмурым зеленым взглядом и морщиной между бровей. Конечно, он чувствовал нутром, что просто не будет, что в этом мире тоже полно подвохов... Когда он вернулся, надетый им старый костюм был пыльным и влажным от утренней росы. Кристина уже сидела на кровати, по-видимому, лишь только проснувшись. У него в руках было пять или шесть длинных промокших досок и стащенный из черного хода для рабочих чемодан с инструментом. Молвив что-то невразумительное, он прошел мимо девушки, чтобы уложить свою ношу в коридоре, где собирался работать, и неожиданно его окликнули. Как и всегда в случае, когда кто-то называл его имя, Призрак вздрогнул и лишь через несколько секунд осознал, что это и в самом деле обращались к нему. Тогда он вышел из темного прохода, как из убежища, к ней. Ему вручили пакет со вчерашним съестным. Он был удивлен. Кристина спросила его, что он собирается делать, потом попросила принести ей книгу. Он точно помнил, что Шекспир лежал в комнате на сундуке. Призрак неплохо относился к Шекспиру, но стихи о нежных чувствах вызывали у него тупую злость и желание хохотать до ощущения крови в горле. Словно слушаешь ложь человека, правду о котором знаешь с самого начала, и эта правда гораздо отвратительнее, но реальнее этой самой лжи. Как можно писать о любви как о прекрасном и томительном чувстве, когда на деле любовь - это огромный червь, который пожирает твое сердце изнутри?.. Но Кристина любит поэзию. Поэтому он с каменным лицом принес ей тома и ушел работать, нередко останавливаясь, чтобы услышать, как она вздыхает. Ей плохо здесь, он знает это, плохо потому, что это не ее время, потому что страшный сон никак не кончается, потому что в этом сне рядом с нею он. И даже зная, что изменить произошедшее не в его силах, и что он в данном случае ни в чем не виноват, Эрик порой тихо ненавидит себя. Ведь тогда, в подземелье, он был совсем готов их отпустить. * Габриэлю очень нравится это утро. Почему-то сегодня очень тепло, гораздо теплее, чем вчера, и наледь на мостовой даже немного растаяла. Он шагал по асфальту, небрежно пиная отколовшийся лед. Розовый цвет на востоке сквозь дымную пелену не то городских выбросов, не то облаков ровно и тихо сочился по утренним улицам. Ключ от квартиры Катлин у Моррана еще остался. Он не колеблясь прошагал по аккуратному двору к многоэтажке, добрался до нужного ему подъезда. Сонная консьержка кивнула в знак приветствия. Она, конечно, не подозревает, что светловолосый улыбчивый паренек по имени Габриэль последний раз появился тут. В прихожей горел свет, у косяка двери, ведущей в гостиную, стояла полуопустошенная бутыль коньяка, а на дне поставленного рядом красного тазика желтело несколько чипсин. Ящик со скиданными Катрин его личными вещами стоял в спальне, и он, не заботясь, что ведет себя шумно, прошел туда. Как он предполагал, так и было: человек-квадрат с зеленым свалявшимся ирокезом дрых поперек кровати в одних плавках, а на громкие звуки шагов Моррана только почесал спину. Габриэль поднял ящик с пола обеими руками, вытащил его из квартиры и, чтобы уж не совсем было грустно, на ходу харкнул в тазик с остатками чипсов. Он отправлялся в небольшой парк, один из тех парков в Париже, что особенно уютны и чисты с утра. Старинного вида скамейки располагали к работе. Габриэль плюхнулся на одну из них, поставил рядом ящик и достал ноутбук, сразу же его открывая. Он зажмурился, наугад щелкнув на папку с названием "Стихи", ту папку, которую он давным-давно собирался удалить. Стать поэтом? А почему бы и нет. * - С днем рож-день-я! С днем рож-день-я! С днем рож-день-я!.. За столом в кухне раздавался счастливый смех троих людей: женщины с каштановыми волосами, одетой в розовое платье с цветочками, мужчины рабочего вида в полураспахнутой клетчатой рубашке с сединой на висках и пронзительными голубыми глазами и юной девушки, в лице которой угадывались истинно итальянские черты. На именинном торте, самом простом, но так любовно приготовленном, горело ровно семнадцать разноцветных свечек. - Ну, теперь задувай! - весело сказал мужчина, подвинув торт ближе к дочери. Мия хихикнула и послушно задула все свечи - разом. - Желание загадала, деточка? - поинтересовалась мать. - Только никому его не говори, иначе не сбудется! - Да чего там, мама, папа, вы же и так знаете, какое у меня желание, - я хочу, чтобы вся моя семья была счастлива. И еще... Хочу поступить в Париж, в институт. На архитектора. - Ну, хватит, хватит, - засмеялась мама. - Давайте уже чай пить. Мия налила себе черной заварки и, разбавив ее водой из чайника, незаметно вздохнула. - Что такое? - папа заметил. - Что у нас настроение упало?.. - Мне ведь уже семнадцать, - Мия улыбнулась, - Мама, папа, я такая старая!.. Она засмеялась, закрыв глаза, в которых было слишком хорошо видно ее горе. И совсем не оттого, что она и вправду считала себя старой. Когда же он позвонит! Он ведь должен позвонить, он не мог ее забыть. Габриэль, Габриэль... Глупый старший братик, непонятно где прозябающий, лишь иногда присылающий им знаки своего существования, но никогда не говорящий о своих делах. Как он сейчас? Работает? Учится? В прихожей затрезвонил стационарный телефон, и отец вышел, чтобы ответить. Мия не выдержала и наклонилась через стол к маме. - Мам, как ты думаешь, Габриэль позвонит? Он же помнит, что мне сегодня семнадцать. - Наверное, - улыбнулась Лючия Морран, расправила складки на платье и взяла в руку чайную ложечку, машинально отламывая ею бисквитный корж на своей тарелке. Мужчина с пронзительными голубыми глазами заглянул в кухню, втянув за собой за провод телефонную трубку, и девушка за столом тоже вытянулась в струнку, как этот самый телефонный провод, ожидая, что отец сообщит ей о звонке брата. - Мия, тебя к телефону, - сказал мсье Морран. - Это Симонетта, - добавил он, перекрестясь одной рукой и зажав трубку другой. Мия взяла у отца трубку и вышла в коридор, услышав, как тот сел за стол, а мама сказала: - Эдгар, сколько раз я тебе говорила, не надо так пренебрежительно относиться к моей сестре! Да, я знаю, Симонетта иногда невыносима, но это не делает ее последним человеком на земле. Не забывай, что она все-таки моя родня. Мия закатила глаза в знак согласия с Эдгаром, потому что стоило ей подать знаки своего присутствия на этом конце провода, как из динамика трубки ее буквально окатило восторженной тирадой. Тетя Симонетта лучше всего на свете умела говорить и хуже всего на свете - говорить по-французски. * Кристина все читала. Строки, гармонично и ладно сложенные великим поэтом, словно скользили сквозь пальцы, которыми она бережно держала книгу у себя на коленях. Свеча дрожала рядом с ней в маленьком черном подсвечнике. Из коридора доносились звуки сосредоточенной возни Эрика с механизмом, который он намеревался починить. Почему-то в голову снова полезли мысли о том, что где-то и когда-то в прошлом все было так же, только тогда вместо Кристины была костлявая девочка со спутанным валенком кудрей по колено, вместо Шекспира - букварь, раздобытый где-то отцом, а сидела она не в подземелье, а в ветхом покосившемся доме, в углах которого водились мыши. Поэтому Кристина всегда усаживалась, поджав под себя босые ступни - она боялась, что одна из мышей проскочит по ноге. Во дворе, у реки, где стояла их хижина, на молодом дубке шевелились листья, а за домом стучал молотком Густав Даае, часто отдыхая от работы и взглядывая в небо. - Пап, как солнце это какая буква? - Это "о". - Угу. А как подкова? - "У". Густав входил в дом, брал немытыми руками со стола ополовиненную бутылку дешевого алкоголя и делал большой глоток. Кристина не любила, что он так делал, потому что провела свое собственное маленькое расследование и узнала, что именно из-за этой маленькой темной бутылки от папы пахнет всегда чем-то сладко-терпким. - Такая же красивая, как твоя мать, - иногда бросал Густав и уходил снова на задний двор, чтобы приколачивать друг к другу доски или колоть кому-нибудь дрова и продавать, чтобы потом можно было купить Кристине краюшку хлеба, а себе - такую же маленькую темную бутылку. Но однажды папа не пошел колоть дрова, а лежал весь день на грязной постели и просил пить. Кристина слушалась: брала жестяное ведро, шла к реке сама и приносила им воду. На следующий день папа Густав умер. Наверное, думала потом Кристина, бутылка все-таки была с ядом, как в страшных сказках. Пытаясь стряхнуть с себя чересчур сильные воспоминания, Кристина поежилась и подняла руки к вискам. Книга ей наскучила, а делать было все же нечего. Сталкиваться же с Эриком желания пока не возникало. - Hvor Bølgen højt mod Kysten slaar en ganske lille Hytten staar... Кристина вслушалась. Призрак что-то напевал - что-то нежное, простое, проникновенное, да еще на совершенно непонятном ей языке, хоть и удивительно похожем на полузабытый шведский. - Kun Himmel, Hav og nøgent Land, omgiver Hyttens Drømmeland... Et Paradis er dog det Sted, thi der bor Kjærlighed! - как раз тогда, когда Кристина была готова сама пойти и спросить, что он поет, куплет прервался чарующей высокой нотой, и Эрик вышел на свет. - На каком это языке? - полюбопытствовала девушка. - На датском, - небрежно ответил он, роняя на пол снятые с рук перчатки и выглядя совершенно пыльным и каким-то замотанным. - Так красиво. - Это Эдвард Григ, наш с вами современник. На несколько секунд в гостиной воцарилось молчание, после чего, укусив нижнюю губу, Даае спросила: - У этой песни есть продолжение? - Есть, - лаконично кивнул мужчина. - Спойте, Эрик, пожалуйста... Когда Призрак запел вновь, Кристине вдруг стало не по себе. Она едва дождалась, пока он закончит, и тогда задала еще один вопрос: - Эрик, о чем она? Тот внимательно поглядел на нее, как врач глядит на больного над стеклами очков. - О маленькой бедной избушке, стоящей на берегу моря, которая не имеет никаких богатств, вокруг нее не растут удивительные растения, но двое людей, живущие в ней, все равно счастливы... - он, как ей показалось, перевел дыхание. - О том же, о чем пишет каждый, что знает каждый и о чем вы только что читали у Шекспира. Эрик прошелся по комнате и, подобрав с пола перчатки, снова удалился в коридор. Из темного провала, как еж, выкатилась фраза, произнесенная почти что ядовито: - О любви. * О любви, о любви, о любви. Какая же ложь. Любовь, нежные чувства - все это чистейшей воды ложь. Поэтому Эрик и зол на весь свет - за то, что никто из людей не спешит осознать горькую правду. А начнешь объяснять - в прямом смысле могут закидать камнями. Для людей нет настоящей любви! Они не научились ценить это чувство достаточно, чтобы владеть им. О чем-то подобном Эрик пытался рассказать всему человечеству, записывая на очередном листе жгучие, как уксусная эссенция, аккорды собственной оперы. Любви нет! Не для таких приземленных тварей, как люди. Механизм был доделан, и теперь дверь в его полностью сгоревшую мастерскую снова работала. Но заходить туда было очень больно, поскольку на полу не осталось ничего, кроме кучи пепла и закопченных наконечников от перьевых ручек. Ничего... Второй экземпляр "Дон Жуана Торжествующего", который Эрик переписывал для себя, канул в небытие. А та партитура, которая находилась у мсье Рейе, дирижера, была брошена всеми в оркестровой яме, а следовательно, тоже сгорела. Он не будет вспоминать вероломные мелодии этого своего творения, потому что не должен. С таковыми мыслями Призрак пошел в комнату с фортепиано. Ему предстояло подумать кое о чем важном, о чем не было ни сил, ни времени думать до сих пор. О маске. И вот сейчас, когда он более или менее уверен в возможности выжить, следует позаботиться о своем внешнем виде. Достаточно мадемуазель Даае терпела его уродство, и причем, надо отдать должное, достойно терпела, даже ни разу не отвернулась и не показала своего отвращения. Конечно, отросшие почти до самого носа неровно стриженые волосы хоть как-то исправляли положение, особенно в темноте, но маска должна была создать некий барьер между ним и враждебным окружающим миром, избавить от постоянного ощущения тревоги и нервозности. * Поздно вечером он решил наведаться в буфет - нужны еще вода и еда, - а затем в костюмерный цех, чтобы достать себе хотя бы иглу и нитки, не говоря уже о ткани. - Эрик, вы куда-то собираетесь? Вопрос застал Призрака врасплох, потому что он был уверен, что девушка уже спит. Не тут-то было. Внутренне коря себя за неосторожность, Эрик развернулся на пятках. - Да, - лаконично ответил он, но взгляд девушки заставил его продолжать: - Собирался принести кое-что из буфета. Я... ненадолго. Кристина помялась. - Можно... Можно, я пойду с вами? Эрику мучительно захотелось напомнить Кристине, чем закончился их прошлый выход вместе, но он посмотрел в просящие испуганные глаза и не смог так с ней поступить. В конце концов, он сам сплошь и рядом виноват в своих страхах и, как следствие, в случившемся недоразумении. - Вы разве не устали? - он сделал последнюю попытку, прежде чем уступить окончательно: - Ну хорошо, идемте. Вновь череда подземных коридоров развернулась перед чуждой этому миру и друг другу парой людей, ни разу не взявшихся за руки, пока шли. Она не думала об этом. Он не решался. В буфет они вошли через обыкновенный вход, используемый поварами и помощниками, предварительно постучав, чтобы не испугать ночного обитателя помещения своим внезапным появлением. Призрак шел первым, Кристина следовала за ним, почему-то ощущая себя безмолвной тенью, пока мужчина вдруг не остановился. - Габриэль, - позвал он. Даае выглянула из-за его плеча и никого не увидела. - Его здесь нет, - ахнула она, заставив Эрика обернуться. - Я вижу, - с досадой и плохо скрываемым раздражением вымолвил тот. - Я вам говорил, что мы справимся сами. Он шагнул к ледникам и полкам с хлебом и принялся без разбору складывать съестное в подвернушийся пакет. - Эрик, но так же нельзя!.. - внезапно воскликнули у него за спиной. Кристина наблюдала за его действиями почти с ужасом, и когда Призрак Оперы встретился с ней взглядом, ему ничего не оставалось, как язвительно произнести: - Вы видите процесс выживания в действии, дорогая. - Выживания?! Но это... это не... Да это... Мужчина повернулся к ней всем корпусом и склонил голову набок, будто бы впервые разглядывая девушку: - Правда?.. Вам не по душе такая жизнь, дитя мое? И что же лучше этого вы можете предложить?.. - Работать! - шагнув вперед, яростно выпалила Даае. - Зарабатывать на кусок хлеба честным трудом, как все!.. - Как все? - Эрикова густая левая бровь изогнулась. - Как нормальные люди? Кристина осознавала, что делает и говорит что-то не то, но совесть не позволяла ей взять чужого. Одно дело - когда Эрик делал это один. А другое - когда она фактически была соучастницей самого настоящего преступления. Ей хотелось остановить свой неверный язык, готовый сказать совсем не нужные вещи, но в этот самый миг Кристина вдруг поняла, что устала. От всего. - Да, да, Эрик, как нормальные люди!.. - взвыла она, вцепившись себе в перепутанные волосы. - Я хочу вставать утром и видеть, что творится на улице! Я хочу петь, танцевать, общаться с людьми, я хочу радоваться и огорчаться по пустякам, завтракать в кофейнях! Я хочу жить!.. От безнадежности Кристина опустилась на корточки, зажмурив глаза и заткнув уши. Истеричные рыдания рвали ей глотку, сердце горело от нервного напряжения. Да, она устала, потому что она притворяется, что может жить бок о бок с этим человеком, в то время как на самом деле ненавидит его. Она ненавидит его, но только, пожалуй, в такие моменты... В моменты собственного бессилия. Если бы здесь был Рауль, он непременно бы поднял бы ее с пола и обнял, как можно крепче прижал бы к себе, чтобы только прогнать все невзгоды и страхи. Если бы... Но только не властный, холодный и циничный Призрак Оперы, коим Эрик являлся сейчас. Кристина сидела на полу буфета, всхлипывая, пока не почувствовала себя пустой и забытой, как выпитая бутылка вина, лежащая сейчас в мусорном пакете у двери. Она не двигалась и не оглядывалась, пытаясь найти глазами своего мрачного учителя. Она вслушивалась в пустоту и тишину буфета, еле-еле дышала и ждала. Чего? Несколько мучительных мгновений она пыталась это понять, но когда, наконец, осознала, то сердце екнуло и, задрожав, свалилось в низ живота. Его объятий. Она ждала, когда Эрик подойдет и обнимет ее. Но она же даже переносить его общества не в состоянии! Что на нее нашло? Неужели дело в только что пролившихся слезах, которые сделали ее такой беззащитной?.. Ее тело инстинктивно ощущает силу, исходящую от Призрака, и тянется к источнику этой силы? Задрожав всем телом, Даае больно ущипнула себя за руку и встала, опираясь на ближайшую барную стойку. Она была дико, чудовищно зла на самое себя. Да как, как она смеет?! Как она смеет думать об Эрике?! Она ведь, получается, только что мысленно изменила своему жениху!.. Пусть тот и далеко, пусть шансы встречи с ним у Кристины невелики - это все равно самая настоящая измена. Девушка яростно потрясла головой, стараясь как можно скорее загнать в угол совершенно платонические мысли об объятиях. Да плевать, что ей хотелось обычной человеческой поддержки. Она оказалась тут, но это никак не меняет ее чувств к Раулю. Она может и будет оставаться верной ему. Окончательно успокоившись и кивнув самой себе, Кристина оглядела буфет на предмет черной фигуры, но обнаружила Эрика, лишь приблизившись к окну. Он сидел на стуле задом наперед, устало положив голову на руки. Плащ складками стекал по сгорбленным плечам, волосы были снова взъерошены, словно он только что рвал их на себе. Девушка ощутила укол вины. Ее великий план, по которому она обещала себе самой быть примерной девочкой в обмен на заботу Призрака, оказался не выполнен ею. Еще вчера она решила, что непременно будет с ним вежлива и предоставит решать проблемы пищи и крова ему, потому что раньше он успешно с этим справлялся. А сейчас Кристина, хотя и понимала, что это их единственный выход, оказывалась неспособна принять методы Маэстро. И все равно она была не права. Она нутром чувствовала эту неправоту. Да, она устала... Но разве ему лучше? Разве он не устал? Кажется, они в одинаковой ситуации. Скрепя сердце, девушка протянула руку и коснулась его правого плеча. Эрик вздрогнул, поднял голову и посмотрел на нее. Глаза были чуть неосмысленными и... заспанными. Кристина приподняла брови. Получается, все то время, пока она рыдала на полу, а потом корила себя за желание быть под его крылом, как прежде, Ангел Музыки банально спал?.. - Вы уже успокоились, Кристина? - потерев переносицу, спросил Эрик и поднялся. Кристине захотелось засмеяться. Как бы скверно она не чувствовала себя, но ситуация и впрямь была комичной. Даае не выдержала и прыснула. - Что такое, дитя? - пришел черед Эрика удивляться ее поведению. Кристина быстро взяла себя в руки и уже через секунду просто улыбалась, бесстрашно исследуя взглядом ломаные черты лица Призрака. - Ничего, - ответила она, - уже ничего. Да, со мной все в порядке. Простите, пожалуйста, Эрик, я зря дала эмоциям взять над собой верх. - Ничего, иногда это случается, - вздохнул Эрик и обошел ее. Он снова принялся складывать в пакет то, что могло им понадобиться из еды, и на сей раз Кристина сама принимала в этом участие. Когда со съестным было покончено, Эрик взял оба пакета под мышку и жестом показал девушке следовать за ним. - Мы отправляемся еще куда-то? - спросила Даае. - В костюмерную. На этом разговор был исчерпан, и две темные фигуры отправились дальше по ночному театру.