Хроники времени

Он отрывистыми шагами ушел из великолепной когда-то гостиной. Кристина продолжала стоять еще пару мгновений, и только когда Призрак скрылся за одной из дверей, она опустилась на кровать, которую он все же успел сделать из найденных досок вчера. Дыхание ее было тяжким, словно она только что убегала от кого-то. Пытаясь успокоиться, Даае провела руками по лицу. О, она с удовольствием бы ушла. Если бы знала, как ей выжить в незнакомом родном городе. Но она не знала. В голове билась единственная мысль, естественная для Кристины сейчас, как пульс, как дыхание: почему он не сказал это раньше? Раньше на неделю? Почему он тогда не пожелал понять того, что она тоже может чувствовать, что он просто не имеет права ее удерживать, что он обязан дать ей свободу идти, куда она сама захочет? И с кем она сама захочет... Потому что знал, что не имеет права. Внутри у Кристины все трещало, словно еле-еле вертящееся колесо водяной мельницы. Девушка много раз видела такие, когда они с отцом задержались в какой-то немецкой провинции. Но она могла поклясться, что теперь это было больнее. Наморщив лоб, она сидела почти неподвижно и просто пережидала то, что творилось у нее внутри, как пережидают в укрытии пылевую бурю. И думала, что только что Эрик просто постыдно сбежал с их поля боя, в который раз спасаясь от неловкостей их разговоров одиночеством. Через некоторое время он выйдет, и они навсегда забудут то, о чем говорили, и он больше не затронет эту тему, если она не заведет разговор сама. А если она заведет, то не отыщет в зеленоватых глазах ничего, кроме муки и злости. Ангел Музыки не возвращается к пройденному, потому что ему страшно. Но это нечестно. Нечестно бояться, когда кто-то, кто с тобой рядом, боится больше тебя. Несправедливо убегать, если вынужден оставить в одиночестве того, кого любишь. Ангел Музыки опорочен, изуродован, ожесточен. Но ведь он любит ее. Она была в этом уверена сейчас, потому что видела, как ему было больно говорить о том, что он отпускает ее. Звучало банально, как в романах, но если бы она ушла, то унесла бы его сердце с собой. Кристина бросила нерешительный взгляд в темноту коридора, где скрылся Призрак пару минут назад, и попыталась подавить внезапное желание уйти туда же. Как бы там ни было, она ничем не поможет себе... Юные леди так не говорят, но - проклятье. Проклятье! Поскольку теперь, когда она совсем очнулась, то уже стояла напротив двери, из-за которой доносилась музыка, ожесточенно выбиваемая из клавиш фортепиано. Она-то думала, что сумела воспротивиться его воле. Если бы сейчас он играл что-нибудь из Шумана, Моцарта или Баха, она никогда не потеряла бы контроль над собой. Но что с нею делает эта музыка? Музыка, которая находится на грани приличия, на грани восприятия, на грани искусства... Быстро вернувшись в свою комнату, Кристина заткнула уши, надеясь, что так сумеет избавиться от мотива, полного тоскующего влечения и темной, яростной нежности, если такая возможна. "И это все обо мне, - вдруг подумала она. - И это все предназначено мне". Она не должна сдаваться. Прошло слишком мало времени, чтобы она сумела забыть все его обманы, всю жестокость и боль, которую он причинил ей. Самое большее, что она может дать Призраку Оперы - восхищение и жалость одновременно. Первое она испытывала к Ангелу Музыки, а второго удостоилось существо, жившее под землей, создание тьмы. Звуки фортепиано стихли, и Даае с облегчением вслушалась в наступившую тишину. Так, когда ничто не тревожит впадин и выступов твоей души, куда легче. * "Я снова струсил". Эрику казалось, что музыка могла бы помочь ему освободиться от этой мысли, но спустя десять или пятнадцать минут затея с перебиранием пальцами по клавишам показалась ему глупой. Что толку во всей его сегодняшней боли? Он наступил на горло своим чувствам, сделал первый шаг, попросив Кристину уйти, забыть его, сделать свою жизнь лучше и легче без него. Возможно, найти себе мужа - только не здесь, не рядом с ним, а там, где он, в лучшем случае, никогда не сможет их достать. Но стоило девушке просто испугаться неизвестности - и он решил, что она правда хочет остаться. Его больное сердце решило это за него. "Кристина никогда не полюбит тебя. Кристине не место рядом с тобой, ты жалок, жесток, отвратителен..." Эрик глухо зарычал, проклиная себя за нерешительность. Но что он мог сделать теперь? Черта была пройдена. Им придется держаться вместе. Впрочем, что за защитник из него выйдет, если он Кристину сам от себя не способен защитить? "Не от себя, а от своего скверного характера". Вечно сидеть в комнате не было смысла. К тому же, он хотел сегодня разобраться в устройстве современных ламп, чтобы потом оснастить ими свое подземелье... Наверное, стоит вести себя так, словно ничего не произошло, и больше не заводить эти глупые разговоры. Теперь это будет легче. По крайней мере, Эрик не будет постоянно похож на натянутую до конечного состояния струну, пока находится рядом с Кристиной. Его новая маска станет ему более надежным убежищем, чем комната. А еще этот кусок черной кожи обезопасит ее, Кристину, от нечаянного соприкосновения с тем ужасом, что она была вынуждена выносить уже несколько дней. Он вздохнул и поднял маску с верхней крышки фортепиано. Призрак почти не спал, потому что вчера ночью потратил время на ее изготовление. Конечно, его белая фарфоровая маска была лучше, хотя и тяжеловата. Но ведь ее Эрик изготовлял ее на заказ, в одном из костюмерных цехов, специально поручив это дело самому старому работнику, чтобы тот как можно скорее унес его тайну с собой в могилу. Убивать кого-то почти за просто так, особенно из молодняка, он не собирался. Кристина, казалось, даже не удивилась, когда заметила, что правая сторона лица мужчины надежно скрыта. Наверное, и для нее маски успели стать его неотъемлемой частью. Оставалось только каким-то образом раздобыть парик, чтобы скрыть уродующую правую сторону головы залысину (хоть и более-менее скрытую сейчас остальными волосами), и можно уж совсем почувствовать себя человеком, похожим на остальных. - Будьте добры, Кристина, позавтракайте, - Эрик не думал о том, прозвучали ли эти слова строго или в большей степени заботливо. Девушка оторвалась от практически дочитанного Шекспира. - Да, Эрик, - послушно потянулась к пакету, лежавшему у кровати на стуле. - Тогда будьте так любезны поесть вместе со мной. Я уже совсем забыла, как это - есть не в одиночестве. В который раз сдаваясь перед лицом ее желаний, Призрак подумал, что, вероятно, оно так и будет всегда. У нее всего лишь никого нет, и поэтому ей нужен кто-то. Но когда вместо Эрика появится человек, который ей будет важнее, которого будет можно любить, она больше не будет позволять Призраку этих редких и ценных моментов с ней наедине. У него был один-единственный выход, и состоял он в том, чтобы жить в данную минуту и не думать о том, что будет, когда всего этого уже не будет. Как бы сложно ни было потом дать Кристине уйти, сейчас он просто не может отказывать ей. И себе. Во время завтрака он, впрочем, думал о другом. Вчера мальчишка Габриэль не пришел ночевать в буфете, и это вызвало у Эрика вопросы. Помирился со своей Катлин?.. Уехал к родителям? Просто заболел? Они ведь не могут вечно жить только на краденом. Придется когда-нибудь действительно начать жить, как все нормальные люди, работать, и самим им не освоиться в мире, где все совершенно иначе. Если этот чертов Габриэль не согласится им помочь, придется приложить некоторые усилия. Призрак его из-под земли достанет, и он не посмеет отказаться!.. Только вот каким образом объяснить их с Кристиной абсолютную отсталость от мира? Тем, что они приехали из нецивилизованной страны? (А есть ли здесь вообще нецивилизованные страны?) Сколько же воспросов!.. В общем, если не брать в расчет то, что они уже находились в абсолютно незнакомом мире, почти без пищи и без нормального жилья - то да, на сегодня настроение Эрика было серьезно подпорчено. * - Что это, мсье Морран? Габриэль растерянно улыбнулся и пожал плечами. Он ожидал увидеть какой угодно реакции, но не такой. Редактор журнала "Ле Пуан", крепко сбитый и густо надушенный мужчина в бордовом полосатом костюме, брезгливо ткнул пальцем в экран монитора. - Что это, я вас спрашиваю? - М-м... поэзия, - чувствуя себя по меньшей мере глупо, Морран продолжал улыбаться. - Это дилетантство, вот что это такое, - фыркнул редактор. - Вы понимаете, что ваши стихотворения посредственны? - Посредственны?.. - Нет, нет и нет, - воздев руки к потолку, мужчина выкатился на кресле из-за стола и, вскочив, прошагал из кабинета, чуть оттолкнув Габриэля. - Мы не будем вас печатать. Парень сделал несколько шагов ему вслед: - Постойте! Но... - редактор скрылся за следующей дверью, громко ею хлопнув. - Почему? Последнее слово прозвучало в пустоту кабинета так безнадежно, что кругом словно стало на градус холоднее. Габриэль поежился, подошел к компютеру, со злостью выдернул свою флешку из системного блока. "Все опять идет не так", - подумал он, запихнул блокноты со стихами в сумку и шумно, быстро и широко зашагал по коридору к выходу. На улице моросил мелкий, совершенно не приятный дождь, пока Морран возвращался в номер гостиницы на окраине Парижа. Он весь вымок и продрог, и у него едва шевелились губы, когда он называл хозяину свое имя. Лишь в комнате, где по-прежнему было зашторено окно, он позволил себе издать разочарованный выкрик, а потом опустился на кровать, вцепившись в мокрые волосы. Поэт... Восходящая звезда двадцать первого века. Сейчас, после того, как был с позором выгнан праткически отовсюду, парень понимал, что его творения отнюдь не были чем-то необычным. Они были достойны разве что допотопных культурных журналов, которые теперь, без сомнения, были забыты современностью и валялись в пыли на чердаках и мансардах. Габриэль решительно поднял ноутбук, включил его и открыл папку со стихами. "Вы действительно хотите удалить этот файл?" - "ОК". - "Файл успешно удален". Удалить. Удалить. Удалить. Привычно потянув себя за обычно весело торчащий, а теперь намокший и свесившийся к носу вихор волос у лба, парень поднял с пола свои вещи. Больше ему тут делать нечего. Деньги кончились, оплатить следующий день ему уже не удастся, а это значит, что придется убраться отсюда до полуночи. Ночевать?.. В парке, на лавке, да хоть где, и плевать, если будет холодно, и все равно, если он заболеет. А лучше бы и заболел! Не лезли бы всякие мысли вроде "все-таки попытаться реализовать себя в сфере стихосложения", потому что забот и без того было бы по горло. Иногда такая чудная вещь, как физическая боль, помогает избавиться от чего-то более страшного. - Спасибо за то, что остановились у нас, - почтительно поблагодарил хозяин гостиницы. - Да не за что, до свидания, - безразлично отозвался юноша и неуклюже почти вывалился на крыльцо, со стуком закрыв дверь. Двухчасовые плутания по Парижу почему-то привели его к Опере. Он задумчиво окинул взглядом совершенное здание. Вот туда-то ему и было нужно. Некуда больше идти: ни один дом не сумеет показаться таким родным и гостеприимным, как этот огромный театр. И, на счастье Моррана, ночь уже спускалась на сопротивляющийся город, неестественно веселый и бодрый для этого времени суток. Поэтому, сняв верхнюю одежду в коридоре служебного входа и повесив ее на руку, Габриэль отправился вверх по лестнице. Потом в холл, налево, пересечь рекреационную зону с почти антикварными диванчиками. Безбоязненно достать отмычку, открыть замок, рвануть дверь на себя... Тепло и темно, пахнет корицей и немного мармеладом. Еще специями. Вздохнув совсем уж побежденно и успокоенно, Габриэль шагнул внутрь и прикрыл за собой дверь. И почему у него такое ощущение, что он вернулся домой?.. Бросив на стул куртку с сумкой, парень по-хозяйски выудил из холодильника ветчину, достал хлеб и соорудил себе бутербод нехилых размеров: он сегодня ничего не успел поесть с этими перебежками по городу, утыканному, как казалось теперь, редакциями, словно минное поле - минами. Лишь когда хоть немного насытился, Габриэль позволил себе развалиться на одном из стульев. Из окна виднелся проигравший в битве с ночью Париж. - Бри? Он вздрогнул. Второй по счету бутерброд, по закону подлости, встретился с полом масляной стороной. - Габриэль! Стало ясно, кому принадлежал этот голос. Правда, не совсем понятно, зачем таким людям шляться в театре по ночам... - Добрый вечер, - бросив оценивающий взгляд, Габриэль поднял с пола упавший хлеб и стал счищать подпорченное масло. Не все же добру пропадать. Не отказал себе в удовольствии удивленно-безразлично вскинуть брови и с таким же выражением еще раз пройтись взглядом по переминающейся с ноги на ногу девушке. - Добрый вечер, мадемуазель Хьюз. Сердце бухало в горле и висках, настойчиво умоляя выпустить его. - Почему ты не отвечаешь на звонки, Бри? - спросила Катлин, кажется, встревоженно. - Это можешь у себя спросить, - посоветовал Габриэль, снова жуя хлеб с маслом. Девушка горестно выдохнула и понурила голову. Голубые волосы свесились ей на лицо. Внутри юноши шевельнулось сожаление о своих резких словах. - Я... много раз тебе звонила, - проговорила Катлин и неуверенно добавила: - Беспокоилась о тебе. - У меня телефон разбился, - сообщил Морран. - То есть... - То есть, я выкинул его позавчера из окна, - с легкой усмешкой ответил Габриэль. Ему вдруг стало тошно на душе. - Скажи, ты уволился... из-за меня?.. - девушка вскинула голову, впившись взглядом точно ему в зрачки. - Почему из-за тебя? - "Ну да, естественно". - Мне надоело тут работать, надоел Жоффруа, надоело стоять у посудомоечных машин. - "И больше всех надоела Катлин". - Я нашел себе более стоящую работу. - "Ври больше". "Заткнись", - мысленно отозвался Габриэль на многочисленные замечания собственного внутреннего голоса. - Работу? Где? - мадемуазель Хьюз оживилась. - Я пишу стихи для редакции, - небрежно бросил он. - Ясно, - Катлин вздохнула, развернулась - не на каблуках, а на пятках стареньких кроссовок. Она в них часто ходила на пробежку. Несколько секунд Морран рассеянно созерцал ее фигуру, обтянутую футболкой и серыми джинсами. Потом она повернулась. - Бри, я хочу... Попросить прощения, - выдавила она. - Я причинила тебе много боли, и... У него дрогнуло сердце. Нельзя только поддаваться на ее попытки его разжалобить, ну нельзя... - И? У твоего Параллелепипеда подъемный кран оказался меньше моего? - язвительно уточнил Морран, уже в процессе жалея о своих словах. - Или, может, он слишком громко храпит?.. Катлин побледнела и взглянула на парня со сквозящей в глазах болью. - Бри, почему ты так со мной? - она медленно покачала головой, а потом ее взгляд потух. - Нет, ты прав, я сама во всем виновата. Габриэль, я не имела права мешать тебе жить без меня. Прости, что потревожила, да и забудь. Нас никогда не было. Мадемуазель Хьюз окончательно развернулась и безвольно, пошатываясь, словно ее вина давила ей на плечи, пошла к выходу. Она уходила медленно, растягивая секунды в вечность. Габриэль глядел ей вслед. "Я знал, что не проиграю, - подумал он. - Я не поддамся на эту голую провокацию. Хочет успокоить свою совесть и продолжать греть постель своему уроду? Пусть лучше прочувствует, как было мне, а мне будет все равно." "Тебе не все равно". "Что?" "Ты только что выпроводил ее, ты собираешься мучить ее так, как она мучила тебя. Так не поступают люди, которым все равно". "Что за херню ты несешь? Кажется, я ясно сказал тебе заткнуться". "О, перестань! Просто окликни ее. Это нетрудно". "Я не стану этого делать". "Станешь, еще как станешь. Давай!" - Катлин, постой!.. Габриэль не был уверен, что сказал это вслух, но понял, что так оно и случилось, когда девушка остановилась, уже открыв дверь, и посмотрела на него. - Что, Габриэль?.. Теперь приходилось судорожно подбирать слова, чтобы не оказаться в дурацком положении. - Я не должен был так говорить, прости меня, я... ты просто появилась так неожиданно. Четко очерченные губки, не накрашенные в этот раз яркой помадой, тронула слабая улыбка. - Да все нормально, Бри, ты не виноват. Я действительно заслужила эти слова. Ну, пока... и удачи тебе. - Спасибо. Когда дверь снова закрылась, Габриэль рассеянно запустил пятерню в подсохшие волосы и усмехнулся. Хоть что-то в этом ужасном дне явно пошло не по общему плану.