драбблы вкусные

      Голос разрезает скаузом уши, а чайки воняют и не вдохновляют ровным счетом нихуя. Ливерпуль скучен и ничем не отличается от открыток, зализанных как прически юных Битлов. Воздух спертый, даже больше чем таковой в Лондоне, а в местных барах дают пойло хуже, чем в любимых забегаловках его отца. Это невозможно терпеть без подкатывающей к горлу тошноты. И если Джонатан владеет этой невозможностью, то Дио себе этого позволить не может. Мерзкая гусиная кожа, которой он покрывается от этого влажного холода: он забрел в пасть гигантского моллюска. Как он туда попал, неведомо ему самому.       Потому что это было не со смерти матери, не с вытравления отца. Цепочка событий сплелась с одного момента. — Налоги должны быть снижены. Так получение налогов с населения будет гарантировано. Коллеги, разве вы не видите, сколько налогов платят состоятельные люди, а сколько средний класс без возможности слива в оффшорные фонды? — Заветные слова о том, что государство не должно слишком много брать и слишком жестко регулировать, и Брандо заулыбался. Джонатан Джостар — милый простофиля и доброжелательный джентельмен начал ходить по тонкому льду правых взглядов. Имидж безупречного мальчика начал трескаться, и до какого-то момента внимание толпы фокусировалось на этом. Послышалась пара хлопков и несколько цоканий. — Не предлагаете ли Вы в таком случае, отказаться от финансирования всех программ для малоимущего населения? Отмена текущей налоговой системы приведет именно к этому, — Взять изувеченную позицию за все хорошее и все плохое. Аудитория начала полушепотом поддакивать, чего и следовало ожидать. Большая часть этой аудитории — социалисты в силу своих групповых особенностей. Джостар слишком честный в своих взглядах, тогда как Дио это попросту не нужно. Его слова никогда не весили много, если это не касалось цели. — Суть даже не в этом. Мое решение не отмена, а предоставление человеку возможности самому решать, что делать с налогами. Не каждый хочет, например, чтобы его налоги тратились на чужое медобслуживание или судебные разбирательства по тем или иным вопросам, — Джостар полуосознанно потянул Дио за нерв. — А как мы будем контролировать этот процесс? Если в судебном разбирательстве нуждается недееспособный человек, и денег нет? Что тогда? — Брандо повысил голос и ускорил речь. Надо было все больше нагнетать и делать это все показательнее. — В таком случае подключаются благотворительные фонды. В данных продемонстрировано, что сторонние организации выполняют работу по обеспечению неимущих лучше государства. Да и в случае судов, у нас могут быть люди более заинтересованные в сохранении семьи. Как вы знаете… — Сохранение семьи? А если она дисфункциональна, что тогда? Если мы берем семью, которая не сидит на дотациях, что тогда? Ждать результата прекрасного воспитания? — к концу голос Дио вздрогнул и он еле сдержался от сардонического восклицания. Голова шла кругом без помощи алкоголя, а вместо вен у него горели фитили. Он впервые искренне заговорил на публику. Если аудитория заходилась в гуле презрения и одобрения, то Джонатан смотрел на него светлыми изумленными глазами. Через минуту они наполнились снисхождением и жалостью. Он почувствовал себя голым.       Спасение пришло в лице группы студентов, спешивших на свою пару. Под голос семинариста Дио собрался и прошмыгнул к выходу. Давно его так не злили. — Дио, я бы хотел попросить прощения, — Джонатан говорил без заискивания, заусенцев на пальцах и наигранного виноватого тона. Сознание Дио вот-вот совершило бы кувырок, но оно остановилось, не разбежавшись. Он выпрямился и с расслабленым лицом солгал лишь наполовину: — За что? Ты ничего не сделал, Джонатан. Брандо уходит, не оборачиваясь. Ведь какую бы переменную он не подставил после, значение было бы неизменным.       В глазах девушки под ним жалость пробивалась сквозь возбуждение. Его легкие схватило от отвращения, и он отпустил ее домой. Этот микс интереса и мерзкой эмоции не дает ему покоя каждый день, прожигая его гордость. Похотливая сучка успевает думать о чем-то помимо его члена в ней. Раньше он только вдалбливался в телок сильнее, а они смотрели с таким взглядом, будто держали его за руку над пропастью. Эгоцентричные дуры. С каждым таким походом его гордость истончалась. Она стала ничем больше, чем какой-то бумажкой, которую легко смог смять голубоглазый увалень с медвежьей походкой. А это заставляло его хотеть напиться и потрахаться еще больше. Мысль о том, что его «Я» попирали и он больше позволял это делать отравляла.       Когда Джонатан бросил археологию, перевелся на бизнес и попросил у Дио помощи в гражданском и экономическом праве. Брандо сам удивлился. Джостар уже не был таким улыбчивым мечтателем, и спина его выглядела не такой широкой. — Я просто подумал, отцу необходим преемник, вот и решил, — говорил Джонатан, потирая затылок и смотря в сторону. Он не умел лгать, и даже полуложь заставляла его искать побега. — Глупо ради этого бросать свою мечту. У тебя есть возможность нанять кого-то и получать дивиденды, зачем? — возразил Брандо и еле заставил свои руки перестать дрожать. Его бесило, что Джостар не подчинялся разработанным им паттерну, бесило, что он проявлял активность и вел себя вопреки.       Он знал одно. Джонатан — золотой мальчик, не видящий вокруг себя никого и всегда идущий к своей цели. Он тепличный мальчик, способный лишь на игрушечное сочувствие. Он не лишаемый. — Спасибо, что беспокоишься, Дио, — Джонатан улыбнулся, — Я уже все решил. Джостар наивен. Последний раз Дио беспокоился во время судмедэкспертизы. Он злился и злился не из-за потерянных мечт Джонтана. Ему не нравилось, что тот находил его словам такую трактовку. Ему не нравилось, что определенность начала ускользать.       Этим Джонатан копировал его мать, которая тоже была из Ливерпуля и даже рациональность своего сына списывала на его мысли о материальном благе. Мысли эти характеризовались положительно, потому что Мария понимала, как они жили. Она считала, что так Дио выражал беспокойство. Брандо считал, что беспокоился он только за себя и саднящее чувство при воспоминании о продаже ее старой фамильной пудреницы не заставляли его думать об обратном.       Дио нашёл Джостара в библиотеке, заснувшим за выпуском журнала. Название гласило «International Journal of Archaeology» и он улыбнулся. — ДжоДжо, хватит слюнявить казенные книги, — от легкого толчка в плечо Джонатан проснулся и взглянул на Дио. На его лице отпечатались слова из его конспекта, отчего Дио скривился. — Сколько времени? — Уже вечер. Ты вернулся к своему хобби? — Дио указал на щеку, Джостар неловко рассмеялся и стер рукой отпечатки. — Думаю совместить бизнес отца с увлечением. Возможно, можно будет выйти на это через отдел транспорта. — Ты вернулся к своей первой цели? — Не совсем, скорее, пытаюсь найти компромисс. Твои слова заставили задуматься, стоит ли в слепую бежать по этой стремянке. — А с чего ты решил вообще на нее взбираться? На лице Джонатана появилась улыбка, от которой у Дио свело челюсть. С такой обычно стояли после дикой наёбки. — Отцу плохо. Наследника нет. Я хочу, чтобы он умер с мыслью, что его с матерью дело живо. Это ошибка. Что судьба здесь потеряла? Почему решила поступить так, а этот дурак только ухудшает свое положение? Дио не мог смириться, потому что ДжоДжо — объект ненависти. Он должен был оставаться таким же наивным олухом, которого при каждом проявлении жалости уничтожал Дио. Но есть идеал, а есть голая жизнь, и Дио чувствовал себя обиженным в очередной раз обманутым ребенком. — Так не должно быть, — еле слышно произнёс Дио. Джонатан взял его за руку и сказал. — Спасибо за сочувствие, Дио, но это не нам решать.       Джостар переворачивал его рассуждения и выворачивал мотивы наизнанку. И это совершенно новое чувство заставляло рисовать картины, не казавшимися ему одинаковыми. Он впервые нашел лекарство от скуки и впервые ему было не жаль потраченного времени. Он нашел очень действенное орудие против назойливого визга жизни.       Рвать цветами граната его начинает слишком поздно. Время перестало объединять и стало разделителем судеб, отрывая по кускам полустершиеся воспоминания. Тогда Ливерпуль снова стал одной вонючей невозможностью, выше которой полупьяному Брандо, увы, было не подняться. Даже без холода морского чудовища, существующего внутри его снов, или же просто метафорического рондо его тени он ощущал себя наркоманом, которому от эйфории осталась лишь горькая отдача. — Оставь, — говорит Дио. Джонатан смотрит на него непонимающим взглядом. — Оставь, Джонатан. Весь мир Дио — это остров из пустых бутылок и пластиковых тар. Он пахнет яблочным табаком, цветами граната и паленой бумагой. Запах пустоты, едва уловимый в дешевой квартирке-студии, схватывает сердце. — Дио, так быть не должно, — слова бумерангом прошибают череп насквозь и Дио встает. — А как?! Пиздуй к своей семье, Джонатан. Твое место там. Дио думает, что лекарство от скуки перестало быть лекарством уже давно и пора бы уже прикончить Джостара. Цветы продираются сквозь легкие, но они не дают семян. — Не получится. — Джонатан собирает лепестки со стола. Он не дурак и все понимает, и Дио от этого злится лишь сильнее. Контроля больше нет, больше нет вседозволенности плохого человека — лишь затхлость лондонского прощелыги, обведенного вокруг собственного сердца. Когда его поднимают с пола и обнимают — он задыхается.