Змея

Эллиот решил избавиться от плода спустя неделю после первого УЗИ. Его тогда встретил улыбающийся во весь рот омега, окутанный свежим альфьим запахом. Видимо, у него только-только закончилась течка, и он сразу же вышел на работу, проигнорировав положенный по закону выходной день. Эллиота этот запах раздражал, как раздражало и весёлое настроение врача в целом. Сам он пришёл на приём убитый, не до конца отошедший от шока и истерики, не сказавший никому о своём состоянии и отчаянно ищущий пути отступления. Доктор приложил к его едва заметному животу смазанный холодный датчик, и тут же, не переставая улыбаться, начал рассказывать про процедуру и комментировать картинку на экране. Эллиот не слушал и не смотрел. Лежал и пялился в потолок, улавливая только какие-то обрывки, и только к самому концу решил повернуть голову к экрану и взглянуть на происходящее. Плод выглядел… странно. Уже не безликая закорючка, но и не полноценный человек. Не больше апельсина по размерам. Эллиот разобрал только самые базовые очертания, увидел, что уже сформировался силуэт, и задрожал. Доктор не переставал болтать, рассказывая, что уже совсем скоро можно будет узнать пол ребёнка, послушать его сердцебиение и почувствовать толчки. Он не переставал сюсюкаться, как будто общаясь не с пациентом, не с Эллиотом, а с плодом внутри него. В конце предложил распечатать снимок, но Эллиот отказался. Из больницы он выходил в состоянии транса, до конца осознав, что внутри него что-то растёт. Чужие слова и результаты анализов не шли ни в какое сравнение с физической манифестацией того, что это было на самом деле, что это было реально. Эллиот не собирался это принимать. Он сто раз проклял себя, что не позаботился о самообразовании раньше, что не читал про аборты и сроки. Что забыл про эти чёртовы таблетки. Что трахался с Фредом. Мысли о Фреде стали приводить в бешенство. Он заблокировал его везде, где только мог, заблочил всех его друзей и своих попросил сделать то же самое. Оборвал все контакты и не открывал дверь. Эллиот ездил к нему, в ту старую квартиру, два раза, постоянно натыкаясь на гробовую тишину. Во второй раз мистер Хокинс вышел к нему и сообщил, что эту квартиру господин Фред Фабер намеревается сдать и очень просил передать всем гостям, чтобы не тратили время. Он выглядел раздражённо, надменно рассматривал его и принюхивался. От него самого пахло неприятной смесью старости и какого-то мяса, но Эллиот понимал, почему тот так себя вёл. Оставалось только догадываться, кому ещё и что именно наговорил бывший истинный. Фред скрылся, сбежал от него, провалился под землю и больше не выходил на связь. От этого хотелось выть или разбить что-нибудь. Вместо горечи и тоски родилась ободряющая злость, перераставшая в ярость, стоило только наткнуться на какое-то напоминание о Фреде. Хотелось сделать ему больно, смыть его личинку в унитаз, а потом найти его и выплюнуть этот факт ему в лицо. Хотелось вырастить его ребёнка, встретиться через пару лет и не дать право на опеку. Хотелось, чтобы Фред никогда не нашёл себе никого, чтобы всю жизнь вспоминал его и его мнимую измену, а потом понял, что измены не было, и он своими руками всё похерил. Эллиот не вернулся бы к нему тогда. Все фантазии разбились вдребезги, когда он зашёл в инстаграм Фреда под своим старым фейком. Навязчивые мысли преследовали его очень давно, бесило, что Фред хотел лишить его даже базовой возможности наблюдать за своей жизнью, но, дорвавшись, наконец, до источника, Эллиот резко об этом пожалел. С высветленной фотографии на него смотрел улыбающийся Фред, облокотившийся на какого-то рыжего омегу. В геотегах был указан аквариум Рипли, одна из самых известных достопримечательностей Торонто. Омега на фото приятно улыбался, обнажая белоснежные зубы. Он очень органично смотрелся на фото в целом, сверкая своими серо-голубыми глазами на камеру. Очень органично смотрелся рядом с Фредом. Омега был ниже его на добрые десять сантиметров, собирал свои волосы в два милых пучка и не замазывал веснушки. Эллиот не мог точно сказать, почему сразу подумал об омеге; человек на фото мог с переменным успехом оказаться бетой или, что более вероятно, гаммой. Фред не ограничивал себя в предпочтениях и всегда говорил, что принял бы любого, лишь бы по характеру подходил. Но интуиция кричала о том, что на фотке был омега, который трахался с его истинным. Было видно, что оба человека на фото наслаждались моментом, хотели находиться там вместе. От того Фреда, которого Эллиот видел последний раз на суде, не осталось и следа. Этот новый-старый Фред улыбался, веселился и отрывался вдоволь, бросив своего беременного истинного на произвол судьбы. Рациональная часть Эллиота кричала о том, что Фред и знать не мог о плоде, даже не догадывался, раз уж сам Эллиот не смог распознать беременность; злость же мешала думать рационально. Фред не был обременён выбором, он уже, казалось, даже забыл о разводе, уже отстрадал своё и теперь наслаждается жизнью, заводил новые знакомства и трахался в своё удовольствие. Обида захлестнула с головой, сметая на своём пути все прочие мысли и инстинкты. Хотелось быть, как Фред. Хотелось быть свободным. Эллиот просидел в холодной, почти ледяной ванной пару часов, пока не перестал чувствовать собственные ноги, и снова бросился в истерику. Он не знал каких-то других способов избавиться от зародыша. Читал только когда-то, как один отчаявшийся омега решил использовать плечики для одежды, промахнулся и едва выжил. Жить Эллиоту хотелось очень сильно. Сильнее, чем сделать криминальный аборт. Выкидыш, тем не менее, не наступил. Плод оказался весьма живучим: он прошёл через стресс, испытываемый Эллиотом последние несколько месяцев, пережил его пьянки, холодную ванну и убойную дозу гормонов, принимаемых Эллиотом до пятнадцатой недели включительно. Это было новым кошмаром: думать, что, если избавиться от плода не получится, он родится дефектным. В принципе, мысли о ребёнке вгоняли в ужасную депрессию. Он не помнил, чтобы когда-то ещё так убивался. Эллиот запретил себе рассказывать кому-то о своём положении вплоть до того момента, пока не исчезнет возможность скрывать живот. В начале семнадцатой недели к нему приехал Хаджар с пакетом яблок и контейнером с отбивными, помеченным глупым логотипом со смеющейся белкой: их любимая забегаловка детства. – Я знаю, что с тобой происходит, – Хаджар выглядел похудевшим, но бодрым и, в принципе, довольным жизнью. На смуглой коже заиграли желваки, когда он прошёл в квартиру глубже. Эллиот не прибирался где-то неделю, полностью запустив себя и обстановку вокруг. Только на работу собирался тщательно, стараясь не светить всем, что творится у него в жизни. Эд игнорировал его поведение, а Грэг с Феликсом, судя по косым взглядам, догадывались, но ничего не говорили. Видимо, не хотели лезть не в своё дело. – Быть такого не может, – Эллиот невесело ухмыльнулся и закрыл дверь. – Даже я не до конца понимаю, что происходит. – Ты развёлся с Фредом и теперь не можешь прийти в себя. Нет тут ничего сложного, – Хаджар нарезал им двоим яблоки, разложил еду из контейнеров по тарелкам, пристально осмотрел Эллиота, кривя нос. – Скоро твой депрессняк закончится, всё вернётся в норму. Фред виделся мне хорошим альфой, но оказался полнейшим идиотом. Увы. Хаджар не догадывался о масштабах проблемы и это, с одной стороны, утешало: можно было сделать вид, что он действительно такой из-за развода, а потом собраться с силами, взять старые вязальные спицы, которые лати отложил в дальний ящик, когда Конору исполнилось девять, и… С другой, это угнетало. Часики тикали, ребёнок рос с каждым днём. Он не толкался, никак не подавал признаков жизни, Эллиота уже даже не рвало по утрам. Но его присутствие внутри ощущалось как никогда раньше. С каждой неудачной или несостоявшейся попыткой избавиться от него, с каждым новым днём Эллиот понимал, в какой ситуации оказался. Понимал также, что его блядский отец жил сам по себе и об Эллиоте, скорее всего, уже и не вспоминал. От этого хотелось выть. – Я пришёл сюда, чтобы ты прекратил убиваться по пустякам. Посмотри на себя, Эллиот, – Хаджар потянул его на себя и потрепал по щекам. – Ну, хватит, всё ещё не так плохо. – Ты просто не знаешь всего, – уклончиво ответил Эллиот. Отчаянно хотелось сознаться. Возможно, Хаджар предложил бы ему какой-то другой выход. Что-то помимо принятия и подготовки к роли лати. Больничный психолог работал, очевидно, не очень давно. Выглядел молодо, так, словно выпустился всего год назад, словно работал только с послушными, жаждущими выносить младенца омегами. Эллиота почти стошнило на самом первом приёме: на него и так свалилось столько информации, было сложно воспринять ещё и такой явный положительный настрой. Он сомневался, что этот улыбчивый доктор будет как-то помогать ему в дальнейшем, если он всё-таки родит этого несчастного ребёнка. Хаджар, тем не менее, мог не понять. Его родители бежали от войны, лати родил его уже здесь, и омега просто не воспринял традиционные для его родной страны взгляды. Он не любил детей и грезил когда-нибудь перевязаться себе трубы, чтобы навсегда избавиться от возможности зачать, висевшей над ним, как он выражался, дамокловым мечом. Хаджар рассказывал, что родители очень хотели внуков. Как стоило сказать ему, что Эллиоту предстояло либо родить, либо подохнуть, пытаясь окольными путями избавиться от беременности на таком сроке? Просто не хватало слов, чтобы передать всё, что хотелось сказать. Да и не заслуживал Хаджар такого: у самого была не самая простая ситуация, и сваливать на него свои проблемы сейчас было кощунством. Хватало и того, что тот даже так приехал поддержать и приободрить. Они выпили вместе. Возможно, даже больше, чем стоило. Где-то к половине десятого включили какую-то приставучую попсу и ушли в отрыв. В доме была неплохая звукоизоляция, за соседей он не беспокоился. Гамма из динамиков пел про секс и марихуану, было весело и всё кружилось. Эллиот не помнил, когда его последний раз так развозило, Хаджар же выглядел намного трезвее, но все мысли перекрывала эйфория от того, что он наконец-то перестал думать о Фреде и его чертовой личинке. Пусть это было временно, пусть этому нужно было закончиться на следующее утро, когда Хаджару пришлось бы уйти, а ему самому – собираться с силами и выдвигаться на работу. Всё это стоило оставить на потом. – Эллиот… – чужое лицо перед глазами выглядело обеспокоенным. Хаджар как-то ошарашенно посмотрел вниз на его ноги. Потом вдруг резко дёрнулся и кинулся за своим смартфоном. Эллиот почувствовал, как подкосились колени, и, сориентировавшись, упал на диван. Снова очень сильно захотелось спать. “Блядь, да что за нахер!” Его разбудили холодные руки на лбу и отвратительный запах крови. Домашние шорты все пропитались чем-то липким, было неприятно шевелиться. – Господи… – Хаджар обнимал его за плечи и весь осунулся. Смуглая кожа приобрела какой-то сероватый оттенок. Было видно, что он чем-то очень расстроен или напуган, но пока было не до конца ясно, что именно случилось. – Элли, только не засыпай, прошу тебя. Пожалуйста, дождись врачей. Эллиота вырубило почти сразу же, как только Хаджар побежал открывать дверь.

***

Эллиот впервые в своей жизни проснулся в больнице. Он сразу же узнал пёстрый рисунок на стенах, огромные окна в пол и этот характерный запах. Создалось ощущение, что он уже был здесь. Не в этой палате конкретно, но здесь. Эллиот бегло осмотрелся. Он лежал в той же больнице, куда ходил на обследования: то же характерное расположение окон, тот же дизайн, тот же вид на залив. На новенькую плазму прямо напротив постели приклеили небольшой логотип клиники, который выдавал с головой: Эллиот не мог хорошо его рассмотреть, но точно видел характерные ромбические очертания и большую букву “А” посередине. Он не помнил, как здесь оказался, не помнил, кто вызывал врачей. Значит, его поместили сюда насильно. Стоило разобраться. Голова раскалывалась, а щёки горели огнём, словно он отлежал их после долгой попойки. В остальном же Эллиот ощущал себя вполне здоровым и выспавшимся. Встать и пройтись мешала капельница, тянущаяся от правого локтя, и какое-то препятствие слева. Что-то крепко держало его за запястье и не отпускало. Эллиот попробовал выдернуть руку и дотянуться до небольшого графина на изящном дизайнерском столике рядом с кроватью. Что-то рядом зашевелилось, но отпустило. Что-то оказалось лати, потирающим глаза и старающимся проснуться. В палате было темно даже с распахнутыми шторками, из чего Эллиот сделал вывод, что очнуться ему приспичило глубокой ночью. Лати, наконец, заговорил: – Милый, – он почти сразу же кинулся обниматься и целовать его в нос и горящие щёки, не обращая внимание на протестное мычание. Эллиоту не нравились такие сопливые поцелуи, он давно вырос из подобного, но сил сопротивляться почему-то не было. – Ты даже представить себе не можешь, как я рад. Так хорошо, что всё обошлось. – Я ничего не помню. Что было? – связные мысли заканчивались на руках Хаджара на его плечах, его горячем дыхании рядом и заводном бите. Эллиот ещё помнил, каким холодным тот был, пока трогал его лоб и каким расстроенным выглядел. Он что-то не так сделал? Стало стыдно, что он даже не мог вспомнить, по какому поводу надрался в очередной раз. Лати только сильнее обнял его и начал рассказывать. Как Хаджар позвонил ему вечером двадцать первого, как тихо и сдержанно оповестил, что Эллиота забрала скорая и где его ближайшие дни можно будет найти. Как он передал адрес больницы, извинился и бросил трубку. Как хмурый доктор сообщил ему о возможном выкидыше. Как ребёнка плод чудом удалось спасти. Эллиот не верил в бога или высшие силы, но, выслушав лати, готов был согласиться, что всё это происходило не просто так. Возможно, перерождение душ всё же имело под собой какую-то основу, раз уж на его долю выпало вот это всё. Эллиот не мог припомнить какого-то особо мерзкого поступка в своей жизни, за который ему бы пришлось расплачиваться нежелательной беременностью, так что оставались только варианты, в которых его прошлое Я облажалось заранее. Оставалось ещё столько вариантов: Эллиот заблаговременно составил себе список наиболее безопасных методов, продравшись сквозь тонну попыток давить на жалость и вызвать вину, стоило только где-нибудь поднять тему абортов. Звучали все эти методы жутко и бредово, но Эллиот гнался за любой, даже призрачной возможностью всё прекратить. Сейчас же все варианты казались бесполезными: плод укрепился очень хорошо, врачи только и успевали, что удивлённо радоваться и диагностировать, что угроза выкидыша успешно предотвращена. Вместо слёз и истерики наступила какая-то апатия. Эллиот читал что-то про пять стадий принятия проблемы, поэтому собственная реакция уже не пугала: по крайней мере, это было что-то исследованное и расписанное, доступное для понимания. Успокаивала мысль, что он просто прошёл по логическому кругу, а не завёл сам себя в тупик. – Я ещё не сказал отцу, пусть пока не знает, – лати гладил его по голове всё это время и укачивал, как маленького. Налил ему воды и дал попить. – Мне жаль, что с у тебя с малышом всё складывается вот так. “Малыш” очень покоробил слух. Эллиот не называл растущее внутри него существо ничем кроме плода в своих мыслях. Не думал над именем, не сюсюкался, как это делают все остальные омеги на его сроке. Он до последнего надеялся избавиться от него, и теперь отрицал такую резкую перемену настроя. Ему нужно было какое-то время, чтобы смириться. Лати не стоило знать о попытках вызвать выкидыш, как и Хаджару. Хватило и того, что омеге, скорее всего, уже всё сообщили: он был человеком, вызвавшим ему скорую. Имел право уточнить, с чего вдруг здоровый как бык друг свалился с кровотечением. Эллиот молчал, пока лати успокаивал его. Молчал, пока тот пожимал руку доктору, разрешившему ему остаться в неположенное время. Только в самом конце сдавленно поблагодарил и пожелал спокойной ночи. Часы показывали два ночи; Эллиот ещё раз взглянул на тёмный, почти чёрный залив, виднеющийся из окна палаты, вспомнил, что клиника находилась ближе к жилому району. Далековато от центра, где жили родители, и лати предстояло как-то добраться домой. Альфа, представившийся доктором Хиллом, оказался врачом, с этого момента ведущим его беременность. – А доктор Адамс? – доктор Адамс был идеальным вариантом в такой непростой ситуации: казалось, он очень хорошо понимал его и даже в чём-то поддерживал. Эллиот верил, что он мог рассказать ему о своём состоянии и не получить в ответ осуждения. – Насколько мне известно, он ушёл в отпуск. К тому же, моя специальность больше вам подходит. В любом случае, вы должны были быть переведены к другому врачу, – доктор Хилл попытался зевнуть, но опомнился на середине и неловко закашлялся. – Я уверен, что смогу вам помочь, мистер Доннели. Он ещё пару минут рассказывал про то, как и когда будут проходить приёмы, когда его выписывают и нужно ли ложиться на сохранение. Рассказал про вред алкоголя для ребёнка, взглянув в эллиотову карту и немного скривившись. Это был уже третий по счёту врач этой клиники, разъяснявший Эллиоту то, что с ним происходило и будет происходить как минимум во время его пребывания в этих стенах. То, что раньше казалось искренней вовлечённостью и желанием помочь, оказалось банальной вежливостью и правилами поведения этой конкретной больницы. Удивляться этому не было сил. Доктор Хилл ушёл ближе к трём часам, пожелав спокойной ночи и настоятельно порекомендовав вернуться ко сну.

***

Смирение почти наступило к началу пятого месяца. Март выдался на редкостью пасмурным, холодным, и Эллиот, привыкший уже в это время ходить без верхней одежды, с удовольствием закутывался в свитера на три размера больше, совсем как Грэг. Начальству и коллегам пришлось сообщить: клиника оповестила руководство о его состоянии, отправив все официальные бумаги, и Эллиот, вернувшись на работу, невольно оказался в центре внимания. Грэг, уходивший в официальный декрет на следующей неделе, похлопал его по плечу и ничего не сказал, а вот Эд долго ещё удивлялся, как так вышло, что все омеги в его окружении залетают один за другим. Долго пытался шутить по этому поводу, но какого-то отклика ни от Эллиота, ни от Грэга не получил, и решил прекратить. – Ты же не обиделся на меня? – Эллиот долго смотрел на свой обед, не отрываясь и отсев ото всех, поэтому не сразу заметил приближение Эда. Возможно, тот даже простоял так какое-то время, пытаясь привлечь чужое внимание и получить отклик. – Все знают, что у тебя сейчас не лучшие времена. Эллиот нахмурился: – Ну спасибо, – он решил для себя: ему было всё равно, сколько людей знают о том, что происходило у него в жизни. Он не сделал ничего постыдного, а обсудить что-то всегда нужно. Он не слышал, чтобы кто-то перешёптывался у него за спиной или пускал какие-то слухи, и этого было достаточно. – Не обижаюсь, Эд, не переживай. Просто сейчас очень много всего навалилось. Предстояло решить кучу мелких и нудных вопросов с его дальнейшим положением дел. Официальный запрос на отпуск, пособия, курс таблеток, которые доктор Хилл выписал ему после долгих уговоров: Эллиот всё же не решился рассказать про попытки, но настоял на хоть чём-нибудь, что поможет ему лучше спать и легче жить. Антидепрессанты, к большому сожалению Эллиота, отпали сразу. Их место заняли какие-то витамины с нелепыми названиями и куча рекомендаций-ограничений на распорядок дня, образ жизни и даже питание. Те тонны информации, которые сваливались на Эллиота каждый день, мешали трезво мыслить и нормально работать, поэтому каждых выходных Эллиот ждал с нетерпением: только тогда можно было выспаться, запереться в четырёх стенах и думать. Фред вспоминался всё чаще, как и его красивый новый жених. Эллиот каждый день просматривал их профили, буквально сталкерил каждое обновление, срываясь и истеря, когда оно всё же появлялось: объявление о свадьбе, помолвка, красивое кольцо, улыбающийся во весь рот Кори и обнимающий его Фред рядом. Нужно было сказать ему, что в июле он становился папочкой, но Эллиот не мог заставить себя подобрать слова. Сразу вспоминалась та декабрьская ночь, когда он впервые испугался Фреда, как было неприятно слушать бред о своей измене, как больно он тогда схватил его. Ненависть к ребёнку и отвращение к самому себе возвращались с каждым таким эпизодом, и приходилось силой заставлять себя оставить Фреда в покое. Он не знал, как поступить с алиментами, не знал, как официально всё это оформить и к кому обращаться. Понятия не имел, что решит после родов: мысли оставить ребёнка в детском доме стали появляться всё чаще. Однажды появилась мысль вычислить место, где обустроился Фред, и подбросить ребёнка ему. Эллиот обдумывал её несколько часов, потом опомнился и кинулся в слёзы. “Он никогда его не увидит”. Рассматривать себя в зеркале стало странно. Эллиот был от природы самым обычным: не худощавым или склонным к полноте. Ему легко было как набрать вес, так и сбросить его. Мышцы наращивались тоже без проблем и, в целом, какими-то комплексами по поводу своего тела Эллиот не страдал. С Конором было всё наоборот: крупной костью он пошёл в отца, что создало парочку проблем ближе к переходному возрасту. Но Эллиот тешил себя мыслью, что брат больше не мучается диетами и не стремится к недостижимому, искусственному идеалу, созданному для ублажения альфьего взора. Живот, изначально казавшийся незаметным, где-то с пятнадцатой недели стал активно расти и на двадцатой уже сильно выпирал. Кожа натягивалась, зудела и чесалась, доставляя массу неудобств. Приезжать к родителям тоже стало неудобно: из вещей Эллиот быстро вырастал, центр тяжести смещался: ходить становилось сложней. Отец не говорил ничего, лати тоже молчал, а вот брат довольно активно комментировал его нынешнее положение и не стеснялся задавать вопросы. – Как его зовут? – Конор часто не упускал возможности оторваться от домашнего задания и увести разговор с Эллиотом в другое русло, но сейчас его интерес казался настоящим. – Я ещё не выбрал ему имя. Конор оторвался от тетради, уставился на Эллиота и надулся: – Он же уже большой! – он показал пальцем на его живот, и Эллиот непроизвольно дёрнулся, попытавшись прикрыться рукой. – Лати сказал, что с самого начала знал, как нас назовёт. – А я ещё не выбрал, – Эллиот пожал плечами. Он находился ещё на стадии принятия своего положения. Думать об имени, о внешности и характере было рано. Эллиот не знал, какого ребёнка он себе хотел. Он не хотел ребёнка вообще. – Ну если тебе всё равно, то пусть будет Чарльз, – Конор надулся ещё больше и демонстративно вернулся к сочинению. Эллиот подсел к нему ближе, проверяя уже написанное и подмечая небольшие описки и неточности в изложении. Гуманитарные науки давались Конору с трудом. Он, как и сам Эллиот, больше увлекался техникой. – Всему своё время. Знаешь такую фразу? – Эллиот погладил его по голове и поцеловал в висок. Конор не отстранился и Эллиот, пользуясь случаем, улёгся ему на плечо, внезапно ощутив порыв пообниматься и почувствовать телесный контакт. – Знаю. У тебя всё в порядке? Эллиот кивнул и начал засыпать. Доктор Хилл объяснил ему, что от сонливости во время беременности его мало что спасёт, и посоветовал просто смириться и попытаться перестроить свой график. Иногда его советы раздражали: доктор Хилл был альфой, у которого не было возможности приблизиться к пониманию того, что Эллиот испытывал. Голос у доктора был очень низкий, поэтому снисходительные нотки, проскакивающие в разговоре, сначала вводили в ступор, потом – бесили, но к любой эмоции всегда добавлялось чувство стыда. Эллиот чувствовал себя неудачником: даже какой-то альфа знал, что делать, а его всё ещё одолевали сомнения. Конор больше не отвлекался, но и заснуть нормально не получалось. Эллиот помнил это состояние полуобморока, даже полубреда, когда и не спишь, но и не бодрствуешь до конца. Когда всё слышишь и регистрируешь в мозгу, но не просыпаешься. Ребёнок совсем слабо зашевелился, позволив Эллиоту, наконец, провалиться в полноценный, нормальный сон.

***

Беременность протекала, в общем и целом, плохо. Эллиоту стало страшно на седьмом месяце, когда он понял, что, возможно, переоценил себя. Ребёнок внутри активно толкался, как будто хотел сделать будущему лати побольнее с каждым ударом, и это раздражало. Стало невозможно обуться без посторонней помощи, дико ныла спина и опухало лицо. Стало очень жалко брата: Конор приходил каждый день, приносил чипсы, апельсины и свои (их) старые игрушки. Ему было всего двенадцать, но он старался вести себя очень по-взрослому. Хотя бы пытался. Конор знал только самые базовые вещи, но искренне хотел помочь, и Эллиот весь сжимался при мысли, что он вешает на ребёнка – на своего младшего брата, которому должен быть опорой и другом – вот это всё. – Лето же, мне совсем не сложно! Конору действительно было несложно. Как он объяснил, Франц заболел, а Рич уехал отдыхать в Европу с отцом, обещал вернуться через месяц и привезти что-нибудь сладкое, что-нибудь, чего здесь не найдёшь. – Надо тебе за месяц всего накупить, а то потом приходить не смогу. – Конор, я же не при смерти тут, – Эллиот попытался отшутиться, но мысленно сделал пометку хорошенько обдумать эту фразу ночью, когда спать снова станет невозможно. – Всего лишь залетел от мудака. – Поэтому я никогда не буду рожать! – захихикал Конор. Эллиот промолчал. – Отец знает, что ты ко мне ходишь? – он избегал этого вопроса, избегал вообще любого упоминания о родителях, потому что от воспоминаний неприятно тянуло в затылке и накатывали слёзы. Они рассорились почти сразу же, как отец узнал про беременность. Генри не хотел ничего слушать, почти кричал на него, приказывал улетать в Канаду и умолять Фреда взять его назад. Унижаться таким образом Эллиот не собирался, он вообще не планировал того разговора, но надеялся, что переживёт его спокойно и с пониманием. Лати молчал, а потом просто встал и ушёл к Конору, оставив Эллиота один на один с недовольным отцом. Это добило: гормоны взяли верх, и Эллиот тихо расплакался, дрожащим голосом послав отца куда подальше. Потом собрался и нарочито спокойно вышел из дома. – Знает, конечно, – мальчик немного смутился и ссутулился. – Папа меня ещё зачем-то на борьбу записал. Странно. – Почему? Конор пожал плечами. – Нууу, он же консерватор, типа, омеге борьба ни к чему. Я не против, но всё как-то спонтанно выходит… – мальчик помолчал немного, оглядел комнату и сделал неутешительный вывод: – Тут бы ремонт не помешал, с малышом здесь не очень будет. – Знаю. Когда Бруно немного подрастёт, съеду. Родится – ему же немного нужно будет. Когда Конор ушёл, снова нахлынуло уныние. Вернулся страх. Эллиот читал форумы и очень старался как-то подготовить себя к тому, что должно произойти через два с половиной месяца. Или меньше. Омеги на форумах не писали ничего конкретного, просто “больно”. Больно, но терпимо, ведь потом ты сможешь встретить своего ребёнка, и всё будет хорошо. Эллиот очень боялся физической боли; эта неизвестность сводила с ума. Хаджар посоветовал ему расспросить доктора. Доктор не сказал ничего нового. – Ну вы же понимаете, что все переносят боль по-разному. Если что-то пойдёт не так, мы, конечно, поможем, подсобим. Эллиот не успокоился. Он понимал, что ситуация доходит до абсурда, что нельзя так бояться абсолютно естественного процесса, но страх от этого не ушёл. К концу месяца вернулся токсикоз. Они сидели с Хаджаром в небольшой кофейне, и Эллиот, кажется, впервые за такое долгое время наслаждался этим мерзким апельсиновым соком с мякотью, клубничным пирожными и тем, что его наконец-то слушают. Эллиот не мог остановиться, пока не выплеснул всю тревогу, которая копилась в нём с февраля, весь гнев на эту мразь, с которой выпало зачать, но, кажется, даже немного улыбнулся, когда рассказывал о ребёнке. – Его теперь зовут Бруно, и нет, можешь не спрашивать, я не начал разговаривать с животом. Хаджар слушал его молча, не перебивая, но в итоге не выдержал: – Я понял. Когда ты родишь, возьму отпуск, а потом рванем куда-нибудь, где потеплее. Только не в Индонезию, – он немного дёрнулся. Эллиот непонимающе взглянул на почти что жалостливое выражение на чужом лице – стало как-то неловко. – Полегче, парень, я никуда не рвану с младенцем на руках. – В этом и проблема, – начал Хаджар, немного раскачавшись на стуле и скрестив руки на груди. – Я просто не хочу, чтобы ты себя запирал в четырёх стенах. Для твоего же блага. От послеродовой депрессии много кто умирал. У Эллиота резко скрутило живот. Об этом ещё лати рассказывал: как дурные омеги спрыгивали с окон вместе с детьми на руках, и всё это называлось “послеродовой депрессией”. Эллиот помнил, что ей страдали только ужасные омеги, которые не любили своих детей. Или просто самые обычные люди, которые, как и он, возможно, переоценили себя. Видимо, все эмоции тут же отразились на его лице, раз Хаджар вдруг резко подскочил к нему и приобнял за плечи. – У меня не будет послеродовой депрессии, и я бы не хотел это вообще обсуждать. Особенно сейчас, – тут же захотелось срочно побежать в туалет и блевануть. – Окей, не будем, всё хорошо, Эллиот, – Хаджар несколько секунд всматривался в его лицо, а потом спросил: – Хочешь на улицу? Там полегче станет. Эллиот несколько раз вдохнул и выдохнул, попытался успокоиться, когда к горлу снова подступил мерзкий комок. – Меня сейчас вырвет. Хаджар помог ему встать, довел до уборных, а потом держал чужие волосы и вещи, пока Эллиота выворачивало так, как не выворачивало никогда. Даже в первом триместре – когда ему казалось, что он выблёвывает каждый маленький кусочек, съеденный только потому что нужно было хоть что-то есть – даже тогда не было так плохо. Он вдруг захотел, чтобы Фред оказался здесь. Обнадёжил, сказал, что осталось всего лишь два несчастных месяца, а потом вместе они справятся, что будет легче. Этот харизматичный говнюк умел утешить. Но Фреда здесь, в омежьей уборной в мелкой кафешке, не было и быть не могло. А Хаджар был. Гладил по спине и, кажется, говорил что-то. Эллиота ещё пару раз скрутили сухие позывы, а потом он расплакался. Это не продлилось долго, но плакал Эллиот навзрыд, не до конца сам понимая, из-за чего. Когда всё закончилось. Хаджар довёл его до машины и вызвался подвезти до дома. – Я обещал эту тему не трогать, но если что, ты всегда мне можешь написать. Я знаю двух отменных психологов, – Эллиот скривился от этих слов и Хаджар поспешил уточнить: – Это на всякий случай, никаких намёков. Не забивай на себя из-за ребёнка, прошу. Договорились? – Хорошо, – Эллиот немного помолчал, пока выезжали на трассу. – Расскажи, как ты вообще, я весь день сегодня про себя какой-то бред несу. Он слушал Хаджара молча, изредка посмеиваясь над шутками, и постепенно понимал, что дурные мысли его пока не тревожат. Разозлиться бы на себя и на эту тупую беременность, которая заставляет его кидаться то в смех, то в слёзы. Потом. В тот момент существовали только невероятно уютная машина, невероятно уютный Хаджар со своим невероятно уютным голосом и отношением к близким. Можно было представить, что им всё ещё по семнадцать, нет и не было никакого Фреда и без двух месяцев как Бруно. Что никто из них уже не ребёнок (“Ну-ну, Эллиот”), но и взрослыми их никто в здравом уме не назвал бы. Что Хаджар всё ещё мечтал о работе гинеколога, а Эллиот никогда не ждал участи лати-одиночки. На удивление, от этих мыслей не было грустно. Да, Элли, где-то всё свернуло не туда, но всё же и поправимо. В ту ночь он спал без сновидений.

***

Через месяц это случилось. Не было внезапных и резких болей. Не было вообще ничего неприятного или предвещающего неприятности. Эллиот постарался расслабиться и несколько раз, словно мантру, повторил, что ничего не длится вечно, что это придётся просто пережить. Потом собрал сумку с вещами и стал ждать такси. Доктор Хилл встретил его широкой улыбкой и смехом. – Не волнуйтесь, все омеги через это проходили, – в темных глазах, раньше казавшихся успокаивающими и дружелюбными, читалось что-то вроде насмешки. – Вам помогут переодеться. Схватки стали постепенно набирать обороты, страх снова подступал. Чтобы как-то уменьшить боль, Эллиот неспешно раскачивался туда-сюда и гладил рукой живот. Захотелось просто уснуть и проснуться уже с младенцем. Орущим от голода или мирно спящим, беспокойным или самым послушным ребёнком на планете – было абсолютно всё равно. Он бы решил, как относиться к младенцу, когда увидел его вне себя. – Никогда же не поздно попросить кесарево, да? – Эллиот попытался отшутиться. Медбрат шутки не оценил и серьёзно осмотрел его, скрючившегося в итоге на кушетке, с небольшим укором. – Не думаю, что это понадобится. У доктора Хилла стаж больше двадцати лет, вы попали к профессионалу. Сами подумайте, зачем вам ложиться под нож и травмировать свой организм? Эллиот мог бы поспорить, что необходимость корячиться несколько часов была наилучшим выходом из этой деликатной ситуации, но схватки стали тянуться всё дольше, а времени в перерывах оставляли всё меньше. Не хотелось ругаться с людьми, от которых частично зависело то, в каком состоянии он покинет это здание. Эллиота отвели в операционную, после чего сразу же, как по щелчку, всё полетело к чертям. Каждый час, проведённый в ужасных – ничего хуже он никогда в своей поганой жизни не испытывал! – схватках, которые где-то на пятом часу стало просто невыносимо терпеть. Его выкручивало наизнанку в буквальном смысле, было стыдно, больно и плохо. Медбрат успокаивающе гладил его по голени, но от этого не становилось лучше – наоборот, Эллиот чувствовал себя одиноким и брошенным, выставленным на обозрение этим чужим людям, пока какая-то хреновина разрывала его изнутри. Он ненавидел себя за то, что согласился на всё это, ненавидел Фреда, бросившего его тогда, когда нужно было поддержать вдвойне, ненавидел ребёнка без образа и облика, который пока не принёс ему ничего кроме невыносимой боли, ненавидел свою безответственную жизнь, доктора Хилла, который так снисходительно советовал ему поберечь кислород и не кричать. Ближе к ночи этот ад закончился, и до Эллиота донёсся пронзительный писк, а потом Бруно младенца зачем-то положили ему на грудь. Эллиот хотел спать. Чтобы от него все отъебались наконец и дали просто поспать. Хотя бы немного, совсем чуть-чуть. – Осталась самая малость, вы отлично справились, – медбрат улыбнулся ему почти искренне, но было видно, что он тоже был бы не прочь отправиться домой. “Да зачем он тут вообще?” Ребёнка взвесили, обтёрли от слизи, потом снова вернулись к нему. Медбрат помог ему немного сменить положение и даже ободряюще погладил по руке. – Мои поздравления, такой очаровательный и здоровый малыш, – сверток на руках доктора Хилла не успокаивался и продолжал вопить. – Надо бы имя ему выбрать, Эллиот. Сэр? Эллиот не успел обдумать свой ответ. Он не помнил, какое хотел для него имя, какую внешность воображал, а настоящего лица даже и не разглядел толком. Знал только, что он был некрасивый: весь розовый – “Это же хороший знак, да?” – и сморщенный. Тем не менее, всё, что задержалось в его голове тогда – красиво звучащее имя на бейдже медбрата: – Джуд. Эллиот спокойно закрыл глаза, вздохнул пару раз – и резко провалился в темноту.

***

Как выяснилось позже, Эллиот родил здорового маленького омегу без патологий и отклонений. Джуду-старшему его тёзка приглянулся, хотя закрадывались подозрения, что он просто очень сильно любил детей. Сам же Эллиот ничего особенного в ребёнке не увидел. Никакой инстинкт не проснулся, и он просто не мог заставить себя умиляться и радоваться через силу. В ночь, когда он пришёл в себя, стояла ужасная духота. Эллиот рискнул шевельнуться и, не почувствовав от лёгкого движения особой боли там, попытался встать. Как только он принял сидячее положение, там всё начало зудеть, покалывать, и Элиот оставил попытки. Откинувшись на подушки, он не решился ни попытаться снова заснуть, ни попробовать встать ещё раз, поэтому пролежал вот так, пялясь в потолок и не думая ни о чём, до самого утра. Мирно спящего младенца принесли где-то к десяти часам и отдали на руки. Эллиот ещё раз взглянул на него уже относительно трезвым взглядом, настроив себя на то, что теперь этот человек будет жить с ним долгие годы, что это его сын. Приказал себе его любить. И – ничего. Джуд проснулся и уставился на него подслеповатыми серыми глазами. Он не плакал, не ворочался – просто смотрел. Эллиот рассматривал его в ответ. Потом понял, что ему что-то говорят. –...поверьте на слово, через месяца два будете умиляться. Они сразу после рождения все такие страшненькие, не огорчайтесь. Эллиот хотел возразить, что сморщенное лицо Джуда – далеко не самая значимая для него проблема. Куда больше волновал тот факт, что он не мог заставить себя чувствовать к своему ребёнку ничего. Зачатки отвращения, презрения и разочарования он гнал прочь из своей головы как только они там появлялись, а любовь и преданность никак себя не проявляли. – Не знаю. Он странный, – только сейчас он понял, что не знает врача, стоявшего перед ним. – Доктор Эдгар Хилл же придёт сегодня? – Разумеется, просто сейчас он немного занят. Вы у него наблюдаетесь? – Да. Незнакомый врач присел рядом и поспешил приободрить: – Вам с малышом повезло. В золотые руки попали! Ни одного болезненного ребёнка за всё время работы. Эллиот не ответил и чуть покачал Джуда на руках. Тот лежал подозрительно тихо, не возился, ни разу даже не пискнул. Эллиоту это нравилось. Казалось, что спокойного ребёнка будет легче полюбить и принять. Джуд был ещё слишком маленьким, чтобы можно было говорить о каких-то внешних сходствах с ним или вторым родителем, и Эллиот надеялся, что тот вырастет похожим на него, что не возьмёт ничего от отца. Мысль о Фреде заставила его вспомнить о насущной проблеме: – Надо решить вопрос с документами, да? – Про документы пока не беспокойтесь, вам потом доктор Хилл всё расскажет, – врач улыбнулся, похлопал его по бедру и засобирался на выход. – Малыша уже покормили, так что об этом не беспокойтесь. Если что понадобится, то сразу можете вызвать меня или Джуда. Пока отдыхайте. Врач ушёл. Надо было бы спросить его имя, но Эллиот не был уверен, что тот не представился сразу, как только вошёл, а казаться невежливым и рассеянным не хотелось. Сразу стало непонятно, что делать с Джудом. Он не спал, был сыт и спокоен. Как только он положил ребёнка в люльку, снова навалилась усталость. Последние месяцы из-за бушующих гормонов почти всегда хотелось спать. Из-за этого всё ощущалось словно в лёгком бреду, он забывал какие-то мелкие детали и события, другие же казались просто продолжением сновидений. Очевидно, это было нездорово, и Эллиоту нужно было непременно расспросить об этом доктора Хилла. А ещё нужно было спросить про Фреда, спросить, стоило ли его упоминать в качестве отца; нужно было уточнить, когда его выписывали, когда в следующий раз на приём, когда Джуду можно будет переходить на твёрдую пищу, какую школу стоит выбрать. В какой-то момент конкретные вопросы слились в общую массу с фантазиями. Глаза слипались, и под мечты о самом лучшем сыне на свете Эллиот уснул.

***

Вопрос с отцовством решился не в пользу Фреда. – Я понимаю, что это не моё дело, – сказал ему тогда доктор Хилл, – но отца вашего ребёнка лучше указать. Вообще, я нечасто вижу омег, которые с такой лёгкостью отказываются от возможности подать на алименты, уж простите. Немного посмеявшись над своей же шуткой и не дождавшись реакции от Эллиота, доктор Хилл замолк. Спустя пару минут попробовал заговорить снова: – Не обижайтесь на меня, просто сейчас такие времена, что за голову хватаешься. Неполная семья при живых родителях – это ведь не очень хорошо. По крайней мере, я так считаю. – Я могу указать отца, но больше в жизни Джуда его от этого не станет. Ни я, ни мой ребёнок не виноваты в этом, – Эллиот не очень долго думал над ответом. Алименты были веской причиной, Эллиот догадывался, что помощь ему понадобится, хотя бы финансовая. В таком случае Фред мог потребовать совместную опеку, чего уже очень не хотелось. Не хотелось, чтобы Фред вообще знал о ребёнке. Не хотелось о нём вспоминать. На удивление, в роддоме Джуд был относительно спокоен и всегда сыт. Кормить самостоятельно у Эллиота не вышло. Он пробовал трижды, и каждый раз соски дико ныли, молоко не шло, а Джуд только корчился и начинал хныкать. Пару раз приходили Конор и Хаджар. В самый первый визит брат сразу кинулся к ребёнку и заумилялся. Джуду было всего пару дней, но он успел несколько преобразиться. Больше не походил на сморщенного мутанта с огромной головой, но всё ещё не напоминал милых карапузов из рекламы подгузников. Конор остался доволен и пообещал на выписку встретить его с запасом детских смесей. Хаджар же воспринял новость более спокойно, пару раз покачал ребёнка на руках и передал обратно Эллиоту. – Он уродливый немного, но мне обещали, что через месяц станет больше на человека похож, – Эллиот слабо улыбнулся и пригласил Хаджара присесть рядом. Тот не отказался. – Я в курсе, братья такими же были, пока не выросли. Но твой хотя бы не орёт сутками, да? – В этом мне повезло, – Эллиот улыбнулся и поцеловал Джуда в макушку, покрытую реденькими черными волосами. – Выпишут через пару дней, посмотрим, как он воспримет наш новый дом. – Будем надеяться, что спокойно, – Хаджар замялся, но всё же решился спросить: – Ты же в порядке после всего этого, так? Всё нормально прошло? – Нормально, – Эллиот немного смутился. Было не до конца ясно, стоило ли сейчас выплёскивать все свои переживания по поводу того, как ему было плохо. Эллиот решил, что всё же не стоит: он родил здорового спокойного омегу, и кроме постоянного желания спать и болей в промежности проблем у него не было. Да, иногда было невыносимо смотреть на свой живот, было больно мыться, но Эллиот не воспринимал всё так, словно это было что-то серьёзное. Самое страшное и травмирующее позади, и теперь безумная мысль выйти в распахнутое окно из-за невыносимой боли, пришедшая ему на седьмой час схваток, казалась тем, чем она на самом деле была: бредом агонизирующего и травмированного сознания. Хаджар ничего бы с этим не сделал, никак не исправил и не помог. Ему не нужна эта информация. – Больно было, конечно, но я сам рожал, это было ожидаемо, – Хаджар странно посмотрел на него, как будто понял, что Эллиот недосказал добрую порцию информации, но решил пока не настаивать. Уходя, он чмокнул Эллиота в щёку, оставил рядом с кроватью пару яблок с бананами и намекнул, что дарить на день выписки будет что-то лично ему. – О себе тоже нужно иногда думать. – Спасибо, – Эллиот искренне улыбнулся и устроился в постели удобней. Полистал ленту, новости, и с удовольствем на какое-то время забыл про свою новую жизнь. Как и было обещано, его выписали через пару дней, вечером двадцать девятого, спустя неделю после родов. Эллиот ещё никогда не был так рад дышать полной грудью: больничные запахи уже успели осточертеть. Всё вокруг казалось обновлённым и красивым, закат – завораживающим настолько, что Эллиот, больше предпочитавший полдень и солнце в зените, засмотрелся и на пару минут забыл, что вообще происходит. Потом словил себя на этой мысли и постарался взять себя в руки: пора было начать контролировать эти выпадения из реальности. Это было нездорово, это начинало пугать. Хаджар, вызвавшийся подвезти до дома, помог уместить Джуда в детское кресло и крепко обнял Эллиота, словно они не виделись как минимум пару месяцев. – Ты выглядишь лучше, поправился! Конор, устроившийся на заднем сидении, всю дорогу рассматривал спящего Джуда и молчал.