осколки.

Тэен смотрит на Тэна и впервые хочется разбить чужое лицо. Так сильно, чтобы алая кровь осталась на его костяшках. Он не ищет причины и совсем не пытается оправдаться, но это желание, эта слепая ярость — сильная, неоправданная, грубая, струится по венам, разносится чертовым гемоглобином и заставляет мозг страдать от гипоксии. Тен смотрит на Тэена и думает, что он, возможно, сейчас захлебнется. В ярости, в злости и ядовитой ненависти; как отравленное яблоко в Белоснежке, как укус змеи, как протухшие макароны. К сожалению, он вовсе не Белоснежна, а Тэен не прекрасный принц — скорее злая мачеха, мечтающая его убить; мачеха, которая тонет в собственной любви и показывает это через ненависть. Первый удар. — Я так сильно ненавижу тебя, — шипит Тэен, пока прижимает Читтапона к стене. — Так сильно. Тэн молчит. Ему, к слову, совсем не хочется отвечать. Вместо этого он смотрит как небо окрашивается в рыже-розовый акварельный закат, как акриловые мазки аккуратно ложатся на стены кирпичных домов, как яркое солнце купает людей в своих последних лучиках и видит, что вечер постепенно опускается грузом на его собственные плечи. Он хочет туда: к бескрайнему свободному акварельному небу и яркому солнцу, хочет сгорать, летать и жить, жить, жить радостно и беззаботно; только он все еще остается прижатым к холодной стене в переулке, куда последние лучи совсем не достают, а сам он сгорает от пламенной смеси ненависти и любви. Так грустно. — Как думаешь, мы еще успеем посмотреть на закат? — просто и беззаботно. Тэен злится, Тэен бьет его еще раз и чувствует теплую кровь на собственных костяшках; Читтапон сплевывает на землю и думает, что завтра будет синяк, что завтра он опять будет выливать на себя кучу тональника и клеить пластыри на ссадины. Любовь похожа на маленький приступ. И Тэн знает, что чистая, искренняя, прекрасная и светлая любовь бывает только в детских книжках и в диснеевских мультиках. Здесь, в этом грязном мире, любовь совсем иная: грязная, серая, муторная, мучительная, больная. Здесь нет призмы розовых очков, здесь никогда не будет «долго и счастливо». И все, что есть у него сейчас — ссадины, синяки и обжигающая ненависть. Но Читтапон все еще любит. — Почему ты каждый раз говоришь, блять, это? Заткнись и не говори ничего! — Тэен кричит. Он, вообще-то, не умеет говорить спокойно и монотонно; вечно энергичный, звонкий голос, умение использовать собственную интонацию. И Тэн захлебывается в этом, задыхается и не чувствует стука собственного сердца, когда Тэен смеется, когда кричит на него, когда ненавидит, когда… он говорит, что любит. Все это напоминает глупый мюзикл, глупые сказки, драмы, фильмы; это жизнь, его собственная жизнь — такая крохотная и хрупкая, которая разбивается об жестокие слова и сильные удары. Тэен бьет еще раз. А потом еще и еще. По ребрам, животу, лицу. Он бьет так, что у Читтапона не остается сил подняться, что он даже не может посмотреть на небо и посчитать несуществующие звезды. У Тэена неконтролируемые приступы агрессии, и Читтапон правда не может с этим ничего сделать. Возможно, ему нужно время, чтобы понять свои чувства, возможно, просто стоит подождать. И когда удары прекращаются, когда Тэн может спокойно дышать (через боль), он долго смотрит на последние лучи заходящего солнца и пытается дотянуться бледной кровавой ладонью(вероятно, это его кровь) до неба. Это так смешно и грустно, так обидно и больно, что Читтапон просто устало прикрывает глаза и растворяется в ворохе собственных воспоминаний и мыслей.

«Хотел бы я дотянуться до неба». «Я же смогу, верно?» «Возможно, завтра».