Здесь нас двое

Марианна не помнит большую часть дальнейшего сеанса. Было ещё несколько вопросов, и она ответила на некоторые из них, но тьма поглотила их целиком, в бездну, где её мечты теперь похоронены, разбиты и забыты. Мертвы. Но она возрождается заново, медленно, а эти сеансы, в конце концов, работают. [Она приходит домой, лежит на диване и думает. О людях, которых она никогда не знала, которых не существовало, пока её мир не вылетел через окно машины. О боли, страданиях и печали, которые могут обрушиться на кого-то, кого угодно, никого конкретно, и превратить в кого-то нового. И что она тоже может быть новой. Она просто должна сначала собраться.] - С тобой всё в порядке? - она ​​подходит к знакомому голосу, хрипя. Если бы у щетины был звук, то такой. - Да, я… ​​в порядке. - Марианна понимает, что не надевала очки в течение целого часа. Она быстро это исправляет. - Какое-то время так и было. - Его звук, словно старые суставы, трущиеся друг о друга, приближается, и Марианна улыбается в примерном его направлении. - Может быть, в следующий раз повезёт. - Может быть. Люди идут мимо них, уходят. Возможно, так и должно быть. Она встает, её стул скрипит, когда он отодвигается, дверь открывается. - Марианна! Ты здесь? И её мир рушится, оставляя стоять в звенящей тишине, сквозь которую его голос неоднократно наносит удар прямо в грудь. - Марианна! - Слова подводят её, взрываясь осколками стекла, перерезая ей горло. Чужая ладонь хватает её за руку, тянет, выкручивает, сжимает до синяков, трясёт. - Какого чёрта с тобой не так?! - Что? - бормочет, потому что знает, кто это. Она не может найти ни единой причины тому, что он здесь. - Ты ещё спрашиваешь? - Он продолжает её трясти, и это, по меньшей мере, сбивает с толку. Марианна находит в себе силы, чтобы положить руку ему на грудь - мерзок, он никогда не был настолько мерзким - и отталкивает его. - Твой дряхлый старикан судится со мной! Папа. И говорить не о чем. - Роланд, оставь меня в покое. - В покое?! Сначала твой отец уволил меня, а теперь он судится со мной! И всё из-за тебя! Она вдруг вспоминает его улыбку, что могла осветить всю комнату. Все любили его. Он был очарователен, смел и интересен. Возможно, именно это и сделало его таким очаровательным, как пламя, в котором она до сих пор горела от стыда. Она могла видеть свет в нём. Но не теперь. Теперь весь свет исчез, как мираж, личина. Забавная мысль, во тьме, где нельзя увидеть притворства, эта мерзость стала самой настоящей из всего, что было. - Моя вина? - Её голос поначалу кроток - отголосок того, что похоронено, но оно растет, прорастает огненными крыльями и восстаёт. - Моя вина?! Её хватка за ручку трости становится почти болезненной. - Я не вижу, ублюдок! - И в следующий момент её трость поворачивается в его предполагаемом направлении и сильно ударяется о что-то, возможно, его ногу, судя по его болезненному стону. Даже если бы она хотела, она не могла остановиться. Взмахи не прекращаются, и она греется в них, гнев и боль выливаются наружу, пока её голос не превратится в крик агонии, подчёркивая то, что она дает ему. - Я! НЕ! ВИЖУ! Его тело падает на землю, со стуком, который отдаётся вибрацией в подошвах её туфель. Снующие шаги, Уэлч быстро говорит с кем-то, руки тянут её, когда она сгибается. Роланд ползает по полу. - Это был несчастный случай! - ЭТО БЫЛО. Потому, что нельзя было гнать! В тумане! Появляются люди, удерживающие её за спину, руки на предплечьях и поперёк туловища. Глубокие мужские голоса службы безопасности со словами "Сэр, вы должны пойти с нами" спасают его жалкую задницу. Роланд отряхивается: - Отвали, я могу встать сам. - Когда что-то отталкивается, его голос дрожал от смущения. - Вся твоя семейка сумасшедшая. Моя жизнь разрушена, потому что ты должна была устроить сцену! - Ты был моим женихом, Роланд! И всё же ты спал с каждой секретаршей, ты, блять, мудак! Она почти готова к оправданиям, у него есть куда бежать от её справедливых обвинений, но он не делает этого. Холодный и жёсткий, с пронзительной насмешкой. Её трость почти выскальзывает из руки. - Ну и что? Ну и что. Вся ложь возвращается, с разноцветными синяками, настолько яркими в её памяти, как будто появились только вчера. - То есть, ну правда, Марианна. Чего ты ожидала? В тебе не на что смотреть, даже до всех этих отвратительных шрамов.  Ты милашка, Марианна. Такая милая штучка. Но тебе действительно нужно что-то сделать с волосами. - Какая чудная старшая папина девочка, всегда болтающая о фотографии или картинах, слишком занятая управлением галереей. Я тебе скучна, не так ли? Вечно могу слушать как ты говоришь. Дай ещё послушать, как прекрасны мои волосы. - Жаль, правда. Я возлагал большие надежды на это партнерство, которое твой отец обещал мне после нашего брака. Вступление в брак с тобой сделало бы меня самым счастливым парнем в мире. Ты выйдешь за меня, верно? - Сэр, вам стоит уйти. Сейчас. - О, ухожу. Мир вновь расширяется. Только горячим и дрожащим, это потрясает, пол танцует под ногами. Она позволяет себя поднять, в то время как задается вопросом, что в него бросить. Не трость, конечно. Она ещё нужна. Определенно ценнее, чем он. Марианна пропускает открывающуюся дверь, и Роланд задыхается. - О, Донна! Похоже на сборище маленьких избалованных девочек. - Это удивляет её не меньше, чем присутствие сестры во время этой маленькой исповеди. Донна бьёт Роланда по лицу. - Больше не подходи к моей сестре, ты… гадёныш. Сестру распирает от ярости, и Марианна сожалеет, что не сможет увидеть её лицо. Донна пугающа в гневе, напоминая мать, такую спокойную и любящую, пока не нажмутся не те кнопки. Донна должна быть действительно потрясающей, поскольку Роланд на этот раз растерял все слова. - Не подойду. Пока. Бредовая мысль о том, что если Роланд причинит боль Донне, она на месте убьет его, возникает в голове - она, наверное, больше не сможет ходить на эту терапию, а жаль, она начинала получать от этого удовольствие - но смех, глубокий, хриплый и знакомый, но все же удивительный, появляется по бокам от неё. - Над чем смеешься, калека? - Роланд зашипел. - О, просто вид взрослого человека, избиваемого маленькими девочками, заставляет меня смеяться. - Марианна могла бы посчитать себя наглой из-за того уровня снисходительности, который проецировала, но, похоже, оно было адресовано вовсе не ей. - Добавление своих двух копеек к травме, так сказать. - О, отвали. Если бы Марианна умела смеяться, она бы так и сделала. Роланд бушует взад и вперед в сопровождении других пар шагов потяжелее, когда на неё устремляются цокающие каблуки сестры. - Марианна, всё хорошо? Я приехала и увидела его машину, я не знала, что делать! Я... Ладони на её руках, тонкие и мягкие, Донна всегда обнимала. - Я просто хочу домой. - Да, конечно. Санни... Расплывчатость. Марианна думает, что уже привыкла. Но это была иллюзия, которую создала себе. Думается, это правда, если говорят, что достаточно хорошо, то начинаешь в это верить. Вот только нет и никогда не было. Так зачем это делать? - С тобой всё в порядке? - повторяет Донна, ведя её в квартиру, и Марианна опускает трость на пол. - Нет. Пальцы толкаются к стене, вот дверь в ванную, затем проходят за угол гостиной. Прямо в спальню, прямо на кухню. - Я могу остаться на ночь, если нужно… - Иди домой, Донна. Сестра шаркает у входа. Она поднимает трость, приставляя её к стене с явным лязгом. - Я позвоню папе. Это неприемлемо. Я не знаю, как он узнал о терапии, он, должно быть, следит за тобой… - Донна. - Марианна знает, что она только хочет помочь, но это слишком. - Делай что хочешь. Просто оставь меня в покое. - Марианна... - Если мне когда-нибудь станет лучше, мне нужно сделать это самой. Мне нужно… - И её голос начинает ломаться, предавая ее. - Мне нужно сделать это в одиночку. Больше никакой терапии. Больше никакой помощи. Руки снова обвивают её. Донна прижимает её нос к ее плечу. - Мне жаль. Конечно, она плачет. - Знаю. - Марианна поглаживает её руку. - Знаю. Но хватит об этом сейчас. Марианне никогда не нравились таблетки. Даже в детстве болезнь была сама по себе приключением, взволнованные вздохи матери, когда Марианна выплевывала лекарства в руку и давилась сиропами. Врачи ненавидели её. Она была худшей пациенткой, требовала знание о каждой вещи, просила сотню мнений и, в конце концов, остановилась на болеутоляющем, которое с силой заталкивали ей в горло, потому что могла все выплюнуть. Простуды, судороги, подтянутые мышцы, что угодно. Видимо, депрессия не была одним из них. У неё был рецепт, да. Он всё ещё валялся нераспечатанным на полке зеркального шкафа в ванной бог знает сколько. Прошла неделя с момента нежелательной встречи с Роландом, но Марианна могла сказать это только по непрекращающейся болтовне на заднем плане, когда она падала и спала на диване. Донна продолжала приносить еду, полки холодильника заполнялись за ночь, но всякий раз, когда она просыпалась, никого не было, квартира была так же блаженно пуста, как и раньше. Не то чтобы она что-нибудь ела. Хлеб и вода. Тело больше ничего не брало. Но вот она, клевала кусочек цельнозернового, а вода текла перед ней с бутылкой таблеток в руке. Гремело при встряхивании. К чёрту. Она должна была взять две, наверное. По крайней мере, так сказано в крошечных точках: провела пальцем по крайней мере три раза, чтобы понять, что они имеют в виду. Из семи дней её конечности продолжали дрожать от волнения последние три. Итак, она взяла четыре. Они прошли по горлу комком химической желчи, и она проглотила их, засунув оставшуюся часть в рот. Спиной прислонивших к стене ванной, и она соскользнула по ней. Плитка была холодной. Глаза закрыты. И в качестве спускового крючка погрузился сон, которому не мешал телефонный звонок, жутко веселую мелодию которого поставила Донна.   Таблетки работали. Ночь на полу ванной заставляет задуматься самые оцепеневшие умы - даже если это ваша собственная ванная. Марианна знает, что Донна видела её, потому что её накрывало одеяло, и когда просыпается, на кухне кипят звуки кипящей кастрюли, что-то жареное и голос сестры ругается с кем-то по телефону. Она пробирается туда с тяжелой головой, из-за молчания телевизора мысли смешиваются в грязной куче. - Донна? Дрожание прекращается. - О, Марианна! Доброе утро. Болтунью или пожаренную с одной стороны? - Что? Её опускают на стул, пуховое одеяло обернулось вокруг неё. - Твои яйца. Болтунью или… - Я услышала тебя с первого раза. Что ты здесь делаешь? Кресло передвигается перед ней через стол. - Во-первых, таблетки. Таблетки, 12:30. Вода, 14:00. Они были. Но она не спешила. - Донна, я просила оставить меня… - Знаешь. - У Донны был тот тон, какой раньше был у мамы, спокойный и сдержанный, но всё же командный. Материнский, вот подходящее слово. - Знаешь, что беспокоит меня уже неделю. Человек, для которого ты купила кофе. Только не это. Пожалуйста. Но казалось, что это было только начало для сестры. - Я совершенно забыла об этом из-за того, кого нельзя называть… - Роланд не лорд Волан-де-Морт. - Не будет назван. Но прошлой ночью мне позвонил Уэлч, потому что ты не ответила на звонок, и он рассказал мне любопытнейшую вещь. Вот кто вчера звонил. Голова Марианны звенела. Четыре таблетки в итоге были, вероятно, перебором. - Уэлч сказал мне, что группа спрашивала о тебе. Они были обеспокоены. - Почему они?.. - Потому, что слепая девушка, избившая мужчину тростью, производит впечатление. Хорошее и убедительное, хотя и морально сомнительное. По собственному желанию угол её рта дергается. Она не знала, что её лицо все ещё на это способно. - Вот что нужно было? Избить парня? - Да! - Волнение в голосе Донны было настолько сильным, что Марианне пришлось откинуться назад. - Но самое главное, я вспомнила парня с акцентом и то, как у него в руках была очень знакомая кофейная чашка. - Донна, перестань… - Нет. Не перестану. И именно тогда Марианна понимает, что поздно. Поздно отталкивать людей, отталкивать Донну, потому что она уже изменила её. Старая Донна никогда не говорил ей "нет". Что ж, она сделала это, нахальный ребёнок, которым она была, но никогда так не бывает, как будто она опускает кулак и опускает кулак, тарелки, вилки и тарелки танцуют с перезвоном. - Была девушка, которую я знала, - говорит она, что-то вроде тщательно продуманной убеждённости в её голосе. - Звали её Марианна. И была у неё эта улыбка, и она наносила самый странный макияж, который все подвергли сомнению, у неё было странное чувство моды, но она об этом не задумалась. Она любила разговоры о скучных картинах, и она могла рассуждать о них так, будто это никого не касается. А ещё у неё были блестящие глаза, когда она так делала. "Были" - Марианна хотела сказать. Но вместо этого она говорит: - Так что с ней случилось? - Она влюбилась в парня, который сломал её. Того самого, кто взял её с её улыбкой и блестящими глазами, и попытался изогнуть в форму, подходящую ему больше. Потому, что она была лучше него, а он был посредственным во всём, кроме внешности. Но на взглядах далеко не уедешь, и они, как правило, ломаются, и он это знал. Поэтому он искривлял её, пока она почти не забыла, кем была, и позволяла ему это, потому что любила. В этом не было её вины. - Но... - Ни в этом она не виновата! - Снова подали тарелки. - Он никогда не знал, когда остановиться, никогда, поэтому было вопрос времени, когда он слишком сильно искривил, и она сломалась. Упала, отброшена, потому что теперь она была недостаточно хороша, и всё, чего он хотел, - это совершенство, не понимая, что такое совершенство. Её дыхание сбивалось рыданиями, которые она пытается прятать, треща по швам. Марианна могла представить, как слезы катятся по круглому светлому лицу прямо из этих ясных голубых глаз, и как она вытирает их тыльной стороной ладони, шмыгая носом, пытаясь быть сильной. Плакса. - Но какое это имеет отношение к кофе? Кстати, это был вежливый подарок. Марианна не понимает, что Донна встает, пока её стул снова не выдвигается, ноги царапаются об пол. - Потому, что в прошлый четверг, когда я стояла рядом с кафе, размышляя о том, что, чёрт возьми, я там забыла, снова увидела эту девушку с её косметикой и чашкой кофе в руке. И я знала, что это она, потому что у неё была улыбка на лице, которая могла ослепить само солнце. Ха. Она даже не заметила. - Я понимаю, что это трудно, и я знаю, что я никогда не пойму, каково это - быть тобой, я никогда бы не смогла, потому что ты - моя старшая сестра Марианна, громкая и сильная, даже если ты думаешь, что слабая, и никто никогда не мог сделать тебе ничего плохого, кроме кое-кого, и теперь ты ведёшь себя, как та девушка, которую, как мы обе знаем, никогда не было. Но я знаю, что она делает. И она знает имя того парня, для которого она купила кофе. И я не знаю, почему она ещё не пригласила его на кофе или ещё что-нибудь. Марианна не отвечает. Её таблетки в 12:30, и её вода в 14:00. На этот раз всё проще, и вода как раз самая свежая, и она не знала, что ей так хочется пить. Как хочется жить. Сестра все ещё маячит, тяжело дыша носом и царапая стол. - Прошу, скажи что-нибудь. Марианна хочет улыбнуться, но нужно ещё мгновение удержать невозмутимое лицо. - Сколько времени тебе понадобилось, чтобы написать эту речь? Хихиканье. - Целую неделю. У меня даже есть бумажка, шпаргалка. Что-то шуршит, трясётся. - Санни плакал, пока ты репетировала? - Как ребёнок. - Хорошо. Это была отличная речь. Тебе стоит гордиться. - Она поправляет тарелку, вилку и себя, пальцы проводят по шрамам на лице, чтобы поправить волосы, не то чтобы это когда-либо помогало. Но улыбка. Она вернулась, кривая, застенчивая. Старая. - Я сейчас возьму яйца. Яичница. Донна начинает, дверь холодильника открывается, масло потрескивает, тает. И во всём этом Марианна говорит: - Его зовут Богг.