Здесь нас двое

Он ведет её в музей. Она узнает запах невидимой пыли и деревянного плиточного пола, масло, умирающее при искусственном освещении, что иногда плохо, потому что временами даже в больших музеях не знают, как правильно освещать предметы. - Реально, - говорит она, но все эти запахи, звуки эхо шагов, в ней, и она дома. - Ага, - и удары трости ведут её вперёд, а внутренние часы заставляют остановиться и посмотреть, нет, прислушаться, к тихому шепоту вокруг неё, трепетному и задумчивому, в поисках смысла. Он не знал, какой пытке подвергает себя, потому что она постоянно просит останавливаться перед каждым экспонатом и подробно описать, но он делает это без нытья и, может быть, просто время от времени устало вздыхает, но она знает основную экспозицию ModArt лучше, чем планировку своей квартиры, и в конце концов она угадывает названия прежде, чем он успевает их произнести, и просто спрашивает: - Что ты думаешь? Он трёт руки - интересная привычка, сухой звук кожи о кожу - и сердито отвечает, что не имеет ни малейшего представления. Она говорит ему, что думает, и он слушает, тихо дыша. И она говорит, и говорит, и говорит до тех пор, пока горло не заболит, будто наглоталась наждачкой, и если бы слова были водой, из окон пошли бы водопады, и все тонули бы, но он слушает, поэтому она говорит, а когда перестает - спрашивает: - Куда бы ты хотел пойти? Перед ними движется вода. Она пытается вспомнить его цвет или представить, каким он мог бы быть, голубовато-зеленым, зеркальной поверхностью, беспокойной из-за плавающих по ней листьев, поскольку она отражает небо. Вместо этого под недавним впечатлением она думает о Моне, как его пруды были такими кристально чистыми, но мутными, и как лилии расцветали в масляных брызгах, свежие, чистые и радостно простые. - Я приходил сюда с отцом, - признается Бог, усаживаясь на край скамейки. - Знаешь, зимой холодно. Она вспоминает, как однажды приехала сюда с Донной, мчалась по снегу, потому что они всегда устраивают каток, а Донна любит всё, что связано с большими толпами людей, сталкивающихся друг с другом. Каждый крупный праздник - это праздник Донны. - Раньше я надевала коньки и просто каталась до темноты, а мама, она нас хлестала, потому что я всегда приходил домой с насморком. - Он хихикает. - В детстве я так много простужалась. - Богг кряхтит. - Не то чтобы это меня останавливало. Думаю, - его пальцы царапают подлокотники, - у меня никогда не было достаточно причин, чтобы бросить курить. Катание на коньках было самым освобождающим опытом в моей жизни. Самым настоящим. - У тебя это хорошо получалось? - Некоторые говорят, что да. Я говорю, что могла бы лучше. - На что это похоже? - Что, тебе сегодня не хватило моих разговоров? Нет, далеко не так. - Скажи-ка. - Это много падений. Снова, и снова, и снова, пока не покроешься синяками и все не станет болеть. Но, - он двигается, и стул скрипит под ним. - Когда перестаёшь падать, начинаешь летать. И ты удивляешься, зачем тебе вообще ходить. Что-то не так, он слишком задумчив, поэтому она вставляет свои две части. - Я пробовала кататься на коньках. Но, видимо, я родилась с двумя левыми ногами. Несколько шагов - и я в сугробе. Каждый чёртов раз. - Не могу представить. - Я серьезно! - Она поворачивается, её тело скручивается. - Я знаю, что моя удивительность ослепляет, но раньше я был самым неуклюжим ребенком. - Её рука опускается на его плечо, и оно широкое. - У меня был шлем. Мама надела его, он был розовый с блестками, но недолго, потому что я часто падала. Бог напрягается, его рука теплая и дышит, а затем он сжимается. - Срань господня, Марианна. Сначала она убирает руку, но потом снова касается. Вот только теперь это его спина, а его куртка очень мягкая и дрожит, потому что он… смеется? Она понятия не имеет, он определенно что-то делает. - Что? Что я сказала? Он выпрямляется, но шумы не прекращаются, и землетрясение его одежды делает её еще более заинтригованной, чем раньше. Он качает головой, и её пальцы хватают его за воротник. - Если ты не остановишься, я прикоснусь к твоему лицу, чтобы узнать, что происходит. А ты не знаешь, чего я касалась сегодня. Богг икает. Ага, сам напросился. Она наклоняется вперёд, её бедро задевает кресло, и она поворачивает его лицо к себе. Она обнаруживает, что у него узкая челюсть, и это почему-то удивляет. Она попыталась представить его, кофейного мужчину, поскольку описания Донны были неконкретными: - Он… нормальный? Странно привлекательным образом. Но узкое лицо с острым подбородком не было чем-то, что она ожидала. Богг не сопротивляется, за исключением того, что перестал трястись, поэтому её руки начинают блуждать. Высокие скулы, те, что она предвидела, жесткие короткие волосы, густые и растрепанные. Высокий лоб, жёсткие брови, шевелящиеся под её прикосновением. - У тебя длинный нос. - А затем его губы, она ожидает, что они будут тонкими и грубыми, но они совсем не похожи на них, мягкие, податливые, разделённые грубыми линиями и саркастичным. - Не замечала этого раньше. - И она перемещается дальше, в большие впадины его ушей, прижатые к его голове, и его длинную тонкую шею, прежде чем это станет неудобным, или даже больше, чем сейчас. - Ну, что, счастлива? - Он усмехается. И это глупый вопрос: должен ли её озарить свет, изменяющий жизнь, от знания его лица? Счастлива - не лучшее слово для описания, даже когда они смеются, они не счастливы, в лучшем случае довольны. Теперь она просто знает, она уверена, что он больше не другой призрак, он более ощутим, чем случайная пара рук и пара колёс у её колен, и Марианна могла бы с этим справиться. И если она так об этом думает, то да, она счастлива. Чертовски счастлива. - А ты? Долгое время он ничего не говорит. Но когда её руки снова обхватывают его лицо, они становятся влажными. Она их не отрывает. - Нет. У Марианны много вопросов, но ни один из них не кажется подходящим. Так что она просто сидит, закрыв рот. Но он - нет. - Как ты это сделала? - спрашивает он её вместо этого, когда её большие пальцы размазывают воду по его лицу. - Как ты себя почувствовала, когда избила того парня? - Сердитой. Преданной. - Его волосы падают на лицо. Она это исправляет. Ему, наверное, тоже нужна стрижка. - Напуганной до чёртиков. Почему ты спрашиваешь... - Я прыгнул под поезд. Она ждёт, что он уйдет, но он этого не сделал. - Была одна девушка, на которой я хотел жениться. Она была потрясающей. - Его щёки подергиваются от лёгкой улыбки, но она исчезает так же быстро как и появилась. - Я действительно думал, что она была единственной. Это чувство, которое Марианна слишком хорошо знает. У него колючая челюсть с зарослями щетины, она щекочет её ладони, жесткие волоски царапают пальцы. - Она не была. Но я узнал об этом слишком поздно. Она сказала, что я... никогда не был дома. Сказала… что собиралась родить ребёнка от кого-то другого и… - Богг сглатывает, и это скатывается по его горлу, как будто он проглотил несколько слов, потому что в его следующем предложении меньше связанности, но больше эмоций. - Пьяный, глупый, злой, и я... Марианна хочет сказать, что все в порядке. Это нормально. Но это не так. - Любовь полна дерьма. Он моргает. Он моргает, и утки на воде крякают, а вдали воет скорая помощь. - Что? - Ты слышал меня. Любовь полна дерьма. Посмотри, что она с нами сделала. Его голова качается. - Это не решает проблемы. - Нет никаких проблем, которые нужно решить. Просто… нахуй любовь. Это отстой. Давай никогда больше не влюбляться. Его лицо не меняется минуту. Она думает, что, возможно, сказала что-то не то. Но затем снова появляется ухмылка, доходящая до самых бровей. - Хорошо. Давайте сделаем это. - Обещаешь? - Она убирает руки, но просовывает одну между ними. И ещё раз он её встряхивает. - Обещаю. - Я знал! Это совсем другой разговор, что-то наполовину связанное с игрой янки с парнем сестры - и давним другом, доверенным лицом, соучастником, - может быть, Донна, кокетливая, взбалмошная, лёгкая как перышко, понимает отношения лучше, чем Марианна когда-либо, потому что он прыгает с дивана в квартире, с которой она почти не знакома, и ставит свой ноутбук на журнальный столик. - Вот откуда я знаю парня Марианны! - Он не мой парень, - он пинает его ногой. - Конечно. Моя мама была большой поклонницей фигурки, когда-то смотрела все соревнования. Санни что-то набирает, и Донна подсаживается ближе. - Его настоящее имя Ирвин Кинг, - щелчок, и ноутбук начинает издавать звук, окружающий шум аплодисментов толпы, в то время как дикторы говорят что-то о представлении конькобежного клуба Marshland. - Я думал, что фигуристы должны быть невысокими. Донна ставит видео на паузу. - Да, должно быть. Хотя задница симпатичная. - Донна! - Просто наблюдение. - Я разговариваю с ним, Дон. На регулярной основе. Мне не нужно мысленное представление о том, насколько гипотетически симпатична его задница. Начинается музыка, что-то классическое, в сопровождении резких ударов лезвий по льду, и Марианна почему-то задерживает дыхание. Возникает ажиотаж и волна аплодисментов, женщина говорит о тройном акселе, затем о тройном люксе, тройном носке, Марианна не понимает, что означают все эти слова. - Он хорош. Я имею в виду, был. Я думаю, они хотели отправить его на Олимпиаду, - добавляет Санни. - Интересно, что случилось, - сестра кладет руку Марианне на колено. И Марианна знает. Она кусает щёку изнутри и ощущает вкус меди. - Ничего хорошего.