В день грядущий веры нет

3 Две недели минули без происшествий. Новых убийств не случилось, но город рокотал, словно грозовой океан: память о Монстре Италии оставалась свежа. Леонардо не выпускал Риарио на улицу, и сам сидел за запертыми дверями вместе с ним. Даже если принять на веру тот ничтожный шанс, что Риарио действительно подставили, демонстрировать его толпе сейчас не стоило. Да, не так давно эта самая толпа, охваченная религиозным экстазом, буквально вынула графа из петли, но настроения толпы удивительно переменчивы, это всякий знает: порой она управляема так же легко, как стадо овец, порой готова вспыхнуть, подобно сухому пороху. Слишком велик был риск. Поэтому они сидели дома. Зо и Нико унесли тело, они же ходили за провизией. Покутить в «Брехливом Псе» не удалось, конечно, зато они тряхнули стариной в мастерской – да так успешно, что звуками веселья заинтересовалась ночная стража, и более или менее трезвому Леонардо пришлось спешно маскировать более или менее трезвого Риарио под покрытую тканью неоконченную скульптуру в полный рост. Зо, которого обстоятельства не вынуждали соблюдать умеренность, описал страже эту скульптуру в таких эпитетах, что Леонардо с ужасом ждал, что «скульптура» вот-вот оживет и примется душить «критика» драпировкой. Но Риарио удалось сохранить хладнокровие. По ночам Леонардо приноровился работать в спальне. Кровать у него была, разумеется, одна, и ее приходилось делить. Он старался ложиться, когда Риарио уже спал, и вставать до его пробуждения. И обычно это удавалось – трех часов хватало для отдыха, в то время как Риарио, очевидно, решил за неимением лучшего времяпрепровождения отоспаться за все бессонные ночи на службе у Папы. Каждое утро Леонардо перекладывал кинжал из-под простыней на стол, под наброски и чертежи, и все боялся натолкнуться на безумный, окрашенный черной кровью взгляд, но Риарио, пробуждаясь, неизменно смотрел на него чистыми, пусть и слегка затуманенными со сна глазами и чуть насмешливо интересовался, как «маэстро полуночничалось сегодня». Леонардо нравилось наблюдать, как Риарио молится по утрам. Солнечные лучи лились в окно, подкрашивали темно-каштановые волосы легкой рыжиной и насквозь просвечивали рубаху (одежда высохла, разумеется, к тому же Риарио через Леонардо велел Зо купить кое-чего на смену, но рубашку было решено оставить в качестве ночной). Леонардо со своего места мог видеть – неясно, полунамеком – длинное гибкое тело под ней, обманчиво тонкое, словно у хищных охотничьих кошек, которых так любил покойный Джулиано. Его хотелось запечатлеть в красках, и Леонардо в мыслях уже мешал желтую охру, чернь и свинцовые белила, уже прикидывал, как ловчее изобразить мягкий рассеянный свет позднего утра, ласкающий белую ткань и смутно волнующий туманный силуэт под нею, но пока не осмеливался даже на набросок. Он был далек от таинства молитвы, но это конкретное таинство нарушать почему-то не хотелось. Они завтракали, и Леонардо весь день занимался тем, к чему пообещал себе вернуться после путешествия на край земли и отдающей горечью победы над турками – чертил, рисовал, писал, ставил опыты... Риарио, должно быть, скучал. Леонардо внезапно осознал, что понятия не имеет, чем тот занимал свои дни раньше, не считая воплощения папских интриг и преследования его же врагов. Не монах-затворник ведь он, чтобы целыми днями молиться. Устав получать крайне уклончивые ответы на прямые вопросы, он начал пытаться привлечь Риарио к делу. Например, давно следовало привести в порядок заметки, накопившиеся в угрожающих количествах. Леонардо мечтал когда-нибудь собрать из них трактаты по разным наукам. Возможно, даже опубликовать. Но это потом, в будущем, когда знание окончательно оформится и станет абсолютным. Риарио, впрочем, особого энтузиазма не проявил. – Нико зажил собственной жизнью, и ты решил найти себе нового подмастерье? – он повертел в руках одну из заполненных записных книжек. – Сидеть с зеркалом над твоими несомненно гениальными, но все же каракулями – то еще удовольствие. Зачем ты шифруешь записи? – Невелика тайна шифровки, которую можно раскрыть, поднеся к зеркалу, – отмахнулся Леонардо. – Я ничего не шифрую, я левша, мне так удобнее. – Говорит человек, который при мне пишет картины вполне себе правой рукой. – Управляться правой рукой я научился позднее. У человеческого тела множество ресурсов – почему бы их не использовать? Чуть удачнее вышло с красками. Обычно перед тем, как получить к ним допуск, ученики долго работали с ювелирными украшениями и скульптурой (не говоря уж о метении пола и чистке куриных и кроличьих клеток), но Леонардо не собирался делать из Риарио живописца. Тот неплохо чертил и копировал, однако без души, без глубинного понимания – как стратег и шпион, а не как художник. Зато отметил, что под растирание и смешивание цветных порошков хорошо думается. Обычно Риарио садился в углу со ступкой, пестиком и подробными указаниями и наблюдал, как Леонардо натирает тополиную доску мастикой, смолой, льняным маслом, лаком и, наконец, белилами, пока поверхность не уподоблялась по цвету заснеженным альпийским вершинам. Леонардо показывал ему, как готовить картон и как переводить с него рисунок, прокалывая его по контурам и посыпая толченым углем. Леонардо рисовал и рассказывал то, что когда-то рассказывал Андреа, или то, до чего он дошел сам. Риарио смотрел и слушал без интереса, но внимательно. – Черный и белый – простые цвета, хотя их вообще едва ли можно назвать цветами. С другой стороны, живопись слагается из тени и света, так что без них никуда, – Леонардо покачал головой. – Проклятье, медная синь почти кончилась, а братья из Сан-Джусто алле Мура явно не столь богобоязненны, когда речь заходит о заламывании цен на пигменты… Кстати, синий – тоже простой цвет, равно как желтый, зеленый, львиный, фиолетовый и красный. Остальные краски мешают из них. Экспериментировать можно бесконечно, я определил ряд веществ, добавление которых может привести к весьма любопытным результатам… – И здесь изобретаешь, – усмехнулся Риарио. – Чего ты пытаешься добиться, Леонардо? Чтобы картина сама себя рисовала? Леонардо тоже улыбнулся. Риарио нечасто звал его по имени, предпочитая нейтральное «художник» или просто «ты». – Знаешь, не помешало бы. В смысле… – он замер, посасывая кончик кисти. – Понимаешь, нередко я представляю будущую картину настолько четко, обдумываю ее так долго и вижу в таких подробностях, что в конце концов ощущаю, будто она уже написана, и необходимость, собственно, воплощать образ в реальность меня угнетает. Жаль, что нельзя просто хорошенько подумать о картине – и вот она готовая. – Я подозревал, что ты ленив, но право слово, впервые вижу столь блестящего живописца, который бы так сильно не любил рисовать, – заметил Риарио. – Я люблю рисовать, – возразил Леонардо, невольно польщенный похвалой. – Но по вдохновению, а не по заказу. Увы, за вдохновение не платят. Трехцветная «счастливая» кошка проскользнула у ног Риарио, распушила хвост и запела. – Ох ты ж, – Риарио вздрогнул и чуть не выронил пестик. – У тебя есть кошка? Почему я ее не видел? – А, ты ведь тогда не дослушал историю про ту кошку, которую мне заказали нарисовать? – Леонардо нагнулся и почесал зверька за ухом. – Хорошая была кошка, толстая. Прямо как ее хозяин. Я думал, они едят с одного стола, но потом пушистая бестия окотилась на моей любимой сорочке, так что… Риарио негромко фыркнул. – Это ее котенок, – Леонардо сел на табурет, и кошка прыгнула ему на колени. – Я зову ее Джиойя, и она неплохо расправляется с мышами. Именно для этой цели Леонардо оставил котенка себе. Он выкормил малышку козьим молоком, но та, будучи истинной представительницей своего вида, большой благодарности и привязанности не питала. Она могла пропадать неделями, потом возвращалась, уничтожала расплодившихся в мастерской грызунов, пела песни у очага и исчезала вновь. – Я где-то слышал, что кошки способны дарить душевное спокойствие, – Леонардо передал Джиойю Риарио. – Возьми, погладь. Тебе не помешает. Риарио отложил ступку и пестик и усадил кошку себе на колени. Та немедленно расплылась мохнатой лепешкой и заурчала. Леонардо с минуту следил за пальцами Риарио, как они скользят по запыленной, но все еще блестящей шерсти. Джиойя урчала все громче и явственно наслаждалась, однако что-то было не так: в движениях чудилось исследование, а не ласка. Леонардо перевел взгляд с длинных, украшенных перстнями пальцев на частично скрытое прядями челки лицо и чуть было не вздрогнул. – Мне не нравится, как ты на нее смотришь, – нарочито шутливо заметил он. – О чем ты думаешь? Об ужине? Он потянулся забрать кошку, и Риарио предупредил его движение. – О том, что у нее хрупкий череп и тонкая шея, – глухо проговорил он. – Я никогда раньше не гладил кошек, но полагаю, думать в процессе полагается не об этом. Леонардо опустил Джиойю на пол, и та немедленно исчезла в темном углу. Почти сразу из теней донесся задавленный писк. – Бедняга. Ты так привык искать у всех уязвимые места, что даже сейчас не можешь расслабиться, – он встал и снова взялся за кисть. – Уверен, через несколько дней ты осознаешь всю прелесть этого занятия. Если она не сбежит по своим делам раньше. Риарио промолчал и вернулся к прерванной работе. Леонардо погрузился в накладывание тончайших мазков и не сразу отвлекся, когда мерный стук стих. Риарио смотрел в окно, в пустое пространство, пронизанное порозовевшими предзакатными лучами. Лицо у него сделалось задумчивое и печальное, тронутое отпечатком неясной боли. Оно было пронзительно красиво сейчас. Особенно в сравнении с гримасой детского жестокого любопытства, исказившего его несколько минут назад: если птичке свернуть шейку, долго ли будут трепетать крылышки? *** – Что он тут делает? Проснувшись, Риарио первым делом наткнулся взглядом на Зороастра. Тот сидел на табурете и дразнил кошку свернутым в трубочку листком. Да Винчи, суетившийся между столом, сундуками и объемистой сумкой, ответил на возмущенный тон Риарио быстрой улыбкой. – Вообще-то я прямо здесь сижу, – подал голос Зороастр. – Пришел в гости к лучшему другу, – он ехидно оскалился. – Или вы против, ваше сиятельство? Риарио сел и набрал в грудь воздуха для достойного ответа, должного пригвоздить нахала к стулу. – Меня вызывают во дворец, – вмешался в готовую вспыхнуть перепалку да Винчи. – На носу Благовещение и ежегодная мистерия в Сан-Феличе. Я должен проследить за организацией и отказаться не могу никак. Если не вернусь к обеду, найдите здесь что-нибудь. Зо, из черного кувшина не пей, там вода для графа, вино в сером. Джироламо, я хорошо спрятал все ножи и твою саблю, постарайся уничтожать Зо исключительно морально. Он закинул сумку на плечо, подошел к лестнице и огляделся, проверяя, не забыл ли чего. Кошка, с громким шелестом ударив лапой по листку, потеряла к игрушке всякий интерес, метнулась к ступеням и заорала, увиваясь у ног да Винчи. – Ведите себя хорошо, не напивайтесь и не разносите мастерскую. – Как скажешь, папочка, – Зороастр уронил листок под стол и выпрямился. – Не поверишь, – слегка нервно улыбнулся да Винчи. – Но я чувствую себя именно так, будто оставляю семерых двухлетних детей на попечении восьмого четырехлетнего. С этими словами он спустился вниз. Кошка – слишком громко для маленького существа с мягкими лапками – поскакала следом. – Эта уж точно к обеду не явится, – пробормотал Зороастр. Они сидели и слушали, как да Винчи собирает что-то в мастерской. Потом хлопнула дверь, и следующие полчаса они провели, пытаясь просверлить друг в друге дырки одними только глазами. – Я не воспламенюсь, – наконец, проговорил Риарио. – Что? – Как бы ты ни пепелил меня взглядом, я не воспламенюсь, – пояснил Риарио. – А теперь отвернись, мне нужно помочиться. – Ох, какие мы деликатные, – поддразнил Зороастр. – Поверь, в любом случае я деликатничать не стану, но после, если ты сейчас же не отвернешься, надену горшок на твою пустую голову. Зороастр презрительно хмыкнул, отвернулся к столу, плеснул себе вина и углубился – или сделал вид – в лежащую перед ним рукопись. Риарио успел сделать свои дела, умыться и одеться. Зороастр обернулся ровно в тот момент, когда он закончил повязывать шейный платок, будто обзавелся глазами на затылке. Он опустил на стол какой-то небольшой предмет, который до этого поддерживал пальцами, и Риарио запоздало понял, что приятель да Винчи, должно быть, следил за ним в ручное зеркальце, используемое, когда художник просил ознакомиться с теми или иными заметками. Риарио опустился на кровать и вернулся к пристальному созерцанию зрачков сидящего напротив. День обещал быть долгим. *** Леонардо вернулся во второй половине дня. Он раздал указания слугам, отметил, где разместить украшения, набросал несколько проектов, над которыми придется поработать дома, составил и отдал список необходимых материалов. На обратном пути еще сделал крюк и заглянул проверить, хорошо ли присматривают за Бертрандо. Конюший убедил его, что жеребца исправно поят, кормят, чистят и даже гоняют за городом, чтобы не застоялся. Конь и в самом деле выглядел отлично – глаза блестели той же диковатой искрой, какая иногда мелькала во взгляде его хозяина, черная шерсть лоснилась. В доме стояла тишина, в мастерской никого не было, и Леонардо, давя тревогу, взбежал на второй этаж. Он еще не забыл, чем закончилось дело в прошлый раз, когда он оставил Зо присматривать за Риарио. Правда, тогда телом последнего безраздельно правил Грешник… Зо и Риарио сидели точно на тех же местах, где он их оставил поздним утром. Когда Леонардо поднялся на верхнюю ступень, они одновременно обратили на него взгляды, в которых сквозило явное облегчение. – Я не понял, – он бросил сумку на кровать. – Вы что, все это время сидели и смотрели друг на друга? – Не все, – возразил Зо. – Мы делали перерыв на обед. – И пытались играть в карты, – добавил Риарио. – Но пришлось остановиться, чтобы дело не дошло до членовредительства. Так что, – Зо развел руками, – в принципе, да. По большей части мы сидели и смотрели друг на друга. – Да уж, друзья мои, постоянству ваших отношений может позавидовать любая семейная пара, – вздохнул Леонардо и, проигнорировав два одинаково возмущенных вопля, налил себе вина. – А я с новостями. – Хорошими, надеюсь? – оживился Зо. – Смотря с какой стороны посмотреть. Про убитого лавочника, – он указал кружкой в сторону насторожившегося Риарио, – все забыли. Это хорошо. Однако забыли потому, что в городе начали пропадать люди, – он вернулся к сумке, открыл ее и хлопнул себя по лбу. – Черт, а краску-то я не купил. – Ты говорил про пропавших людей, – напомнил Зо. – Да-да, – Леонардо снял с пояса книжку, перелистал ее и весело хмыкнул. – Кстати, граф, я был у твоего коня. Он передает тебе привет. Риарио взял книжку и улыбнулся уголком рта. Леонардо не сомневался, что набросок – летящий конский силуэт, одновременно мощный и невесомый – будет принят благосклонно. Он обожал рисовать лошадей. – Там на другой стороне еще один. Риарио перевернул страницу и недоуменно нахмурился. – Весьма выразительно, художник, – медленно проговорил он. – Однако я никогда не видел, чтобы Бертрандо так улыбался. Я вообще не подозревал, что лошади способны улыбаться. – Возможно, я допустил некоторое художественное преувеличение, – пошел на попятную Леонардо и, отставив опустевшую кружку, умостился на кровати рядом с Риарио. – Но уверен, что в душе он улыбался именно так. – У животных нет душ, – не очень уверенно возразил Риарио. – Хватит ворковать, пташки, – перебил Зо, отомстив за «семейную пару». – Лео, ты начал говорить про пропавших людей. – Да, – Леонардо достал из сумки пригоршню засахаренного миндаля, которым его потчевала Ванесса, поделился с Зо и Риарио и с жадностью принялся за остаток: с утра у него во рту не побывало ни крошки. – Исчезли уже семеро, молодые мужчины из обеспеченных семей. Все началось с неделю назад, но Лоренцо велел страже и семьям пропавших молчать, чтобы не поднимать еще большую панику. Очевидно, кто-то проговорился, потому что с утра улицы гудят от слухов. Поговаривают, дело нечисто. – Ну еще бы, – хмыкнул Зо. – Что может быть «чисто» с пропажей людей? – Нечисто в смысле чертовщины, – пояснил Леонардо. – Мистики. Я-то в это все дело не верю, но… – он повернулся к Риарио. – Знаешь колонну Правосудия на площади перед Санта-Тринита? У Зо он не спрашивал, тот знал наверняка. А Риарио мог и не видеть, хотя в свое время эту колонну, взятую из терм императора Каракаллы, Флоренции подарил именно Рим. – Высокая колонна, увенчанная статуей богини с мечом и весами? – уточнил Риарио. – Вижу, знаешь. Но могу поспорить вот на этот последний орешек, что легенду про нее ты не слышал. Риарио улыбнулся торжествующей, полной превосходства улыбкой. – Увы, художник, ты проспорил. Легенда гласит, что под ней собираются ведьмы и развлекаются с освобожденными ими же заключенными, если те молоды и красивы. А неугодных превращают в котов и мышей. – Надо же, – Леонардо даже забыл опустить руку, дразняще вертевшую перед носом Риарио кругляшом засахаренного миндаля. – Я тебя недооценивал. – Моя награда? Леонардо хотел быстро спрятать руку за спину, ведь остатки, как известно, особенно сладки, но Риарио поймал его запястье, сжал каменной хваткой и прямо так, ртом, вынул миндаль из мгновенно ослабших пальцев. У него были прохладные обветренные губы и горячий мокрый язык, и от этого контраста что-то сжалось в животе. Леонардо моментально потерялся в приблизившихся темно-карих глазах и отстраненно порадовался, что на коленях стоит сумка. Из ступора его вывел Зо, весьма натуралистично изобразивший приступ рвоты. – Пожалуй, оставлю вас наедине, – фыркнул тот и вскочил. – Прогуляюсь к Санта-Тринита, послушаю, что люди говорят. Лео, не забудь, ты мне должен за то, что я за этим высокомерным ублюдком нянькой бегал. – Подожди, – встрепенулся Леонардо. – Я с тобой. Ему определенно требовалось проветриться. И не только потому, что над необходимыми для мистерии механизмами придется трудиться всю ночь, а то и не одну. Он подошел к сундуку, раскопал короткую накидку с капюшоном и предложил ее Риарио. – Граф, не составите ли компанию? *** От Понте-Веккьо до искомой площади насчитывалось всего несколько кварталов, так что Леонардо не стал противиться, когда Риарио настоял на визите в конюшню при астерии «Голубка». Будь у него такой конь, он бы тоже скучал. – Но сперва я загляну в аптеку, – Риарио поглубже надвинул капюшон. – Подождите меня здесь. – Если у тебя что-то болит, – встрепенулся Леонардо. – сказал бы мне, я… – Небольшой приступ французской болезни, а, граф? – подал голос Зо, который до этого шагал с независимым видом «он не с нами». – Тут нечего стыдиться, никто не свя… Он впечатался спиной в каменную стену, не договорив. Леонардо похвалил себя за то, что предусмотрительно не вернул гостю оружие. Хотя Риарио, как показывал опыт, не раз и не два вполне обходился без него. По крайней мере, эта предосторожность позволяла выиграть время: человека не удавить мгновенно. – Закрой свою грязную пасть, пес, а то ненароком языком поперхнешься, – прошипел Риарио, вцепившись Зо в шею. Тот прохрипел в ответ, стискивая его запястья. Судя по глазам, что-то дерзкое. Столкновение в Мачу-Пикчу его явно ничему не научило. – Джироламо, пусти, – Леонардо слегка потянул Риарио за накидку. – Ты ведь прекрасно понимаешь, что он шутит. Риарио что-то проворчал и встряхнул Зо еще раз, приложив его затылком о камни. – Зеваки соберутся, – добавил Леонардо. – Мы же не хотим привлекать внимание? Этот довод подействовал куда вернее. Риарио выпустил Зо, и тот закашлялся, согнувшись и придерживаясь за стену. Лицо его побагровело. – Еще бы… – задыхаясь, выговорил он. – Натрени…ровался… небось… на мамочке… с пап… У Риарио закаменели плечи, и тогда Леонардо быстро взял его за локти и развернул лицом к дверям аптеки через улицу. – Иди. Я знаю это место, покупаю там иногда пигменты. Хороший выбор, и аптекарь не пытается обвесить. Риарио молча направился к аптеке, помедлив, чтобы пропустить карету. Леонардо проводил его взглядом, отмечая очень прямую спину и чеканный до деревянности шаг. – Зо, – вздохнул он. – Ты когда-нибудь дошутишься до того, что он тебя действительно убьет. – Я просто не оставляю попыток выяснить, если ли у твоего драгоценного графа хотя бы зачатки чувства юмора, – лицо Зо медленно приобретало естественный цвет. – Пока все говорит об обратном. – Либо ты не теми вещами шутишь, – парировал Леонардо. На этом разговор увял. Риарио не появлялся дольше, чем можно было ожидать, и он уже придумывал благовидный предлог, позволяющий заглянуть внутрь, но тут Риарио вновь показался на улице. Когда он приблизился, Леонардо почудилось, что на губах его играет тщательно сдерживаемая ухмылка. Они зашагали вдоль Арно к Понте-Веккьо. От реки тянуло прохладой, хотя вода, несущая накопленные за день помои и мелкий мусор, воняла немилосердно. – Я купил мятные лепешки для Бертрандо, – нарушил молчание Риарио. – Он их обожает. Леонардо одобрительно хмыкнул. – А еще я купил тебе подарок. Леонардо в приятном удивлении вскинул голову, но Риарио обращался не к нему, а к Зо. Тот явно пребывал в замешательстве, ответил очень подозрительным взглядом и дар принимать не спешил. Очевидно, в сжатом кулаке Риарио он ожидал обнаружить как минимум скорпиона. Риарио хмыкнул, молниеносно схватил Зо за руку и силой вложил ему в пальцы маленький пузырек. – Не благодари. Тебе это куда нужнее. – Ах ты подонок! – присмотревшись к этикетке, Зо вспыхнул и швырнул пузырек в реку. Риарио расхохотался не очень натурально, но очень обидно. – Пока я не отправил этого сукина сына следом за его… подарком, – выпалил Зо, – идите сами со своей лошадью обнимайтесь. Я буду ждать около колонны Правосудия. Он ускорил шаг и вскоре исчез за спинами прохожих. – Ты делаешь огромные успехи в общении с Зо, – Леонардо одобрительно похлопал Риарио по плечу. – Бить его бесполезно, поверь, многие пробовали. С ним нужно бороться его же средствами. Что там было, кстати? Я не успел разглядеть. – Ртутная мазь, – отозвался Риарио. – Аптекарь долго убеждал меня, что от французской болезни – наивернейшее средство. В конюшне Леонардо не стал доставать книжку, хотя в другое время не упустил бы возможности зарисовать маленького дружелюбного мерина в соседнем стойле, тянущего к нему горбатую морду. Куда интереснее показалось наблюдать за Риарио: тот взъерошил своему коню шерсть на плечах и крупе, расчесал пальцами гриву, ощупал ноги, поворошил овес в кормушке. Черный жеребец нетерпеливо копал копытом усыпанный соломой пол и толкал хозяина головой. Риарио скормил ему лепешки и принялся чесать холку. Конь, вытянув верхнюю губу, передергивал атласной шкурой и млел. – Ну не наваливайся на меня, не наваливайся, tesoro, – пробормотал Риарио и, не оборачиваясь, достал из сумки последнюю лепешку. – Художник, будешь? Горсточка миндаля едва утолила голод, так что Леонардо не отказался и спас лакомство буквально из зубов жеребца, который не обрадовался тому факту, что ему отдали не все. Конь громко всхрапнул и хлестнул себя хвостом. – Обидчивый какой, – жуя, заметил Леонардо и на открытой ладони протянул недоеденный кусок. Жеребец выкатил глаза, фыркнул, но, мазнув ладонь мягкими губами, лепешку съел. – Чистокровные все с норовом, – отозвался Риарио. – Весь в тебя, – не удержался от колкости Леонардо. – Ну я-то не чисто… – Риарио хохотнул. – Господи, художник, это ты меня сейчас с жеребцом сравниваешь? – По норову, – уточнил Леонардо. – Другие характеристики, знаешь ли, пока наблюдать не довелось. – Замолчи немедленно, распутник, – однако, судя по голосу, замечание скорее позабавило, нежели разозлило Риарио. – Расскажи лучше про колонну Правосудия. Я слышал легенду, но не возьму в толк, при чем тут ведьмы и заключенные к пропаже богатых юношей. – Я тоже слышал мельком, – пожал плечами Леонардо. – Но что слышал, расскажу. Он решил не торопиться и дать Зо остыть, прекрасно зная, что друг скучать не будет – выведает все сплетни, поувивается за легкомысленными синьоринами, вероятно, стянет пару кошелей. Зо никогда не терял времени даром и не тяготился муками совести, видя, что что-то где-то плохо лежит. – Заключенные, по-видимому, в самом деле ни при чем, но страже стало известно, что трем юношам из семи пропавших назначала свидание красивая женщина. Прямо под этой колонной. Больше их никто не видел. Та же стража ранним утром стала обнаруживать у пьедестала трупы мышей. А один раз кошки. Поначалу они не придали этому значения, чего только на улицах не валяется, но когда всплыла легенда… Теперь они боятся расследовать это дело, потому что в нем будто бы замешаны ведьмы, – Леонардо вздохнул и пожал плечами. – Привлекут церковников, наверное. Но мне почему-то кажется, что святая вода и молитвы окажутся бессильны. Люди творят такие ужасы, что вся нечисть давным-давно уступила им первенство, даже если бы и существовала. – Не могу не согласиться, – проговорил Риарио. Движения его пальцев на бархатистой шкуре коня стали механическими, голос прозвучал отстраненно. Леонардо не понравилась такая реакция, и он поспешил отвести разговор немного в сторону. – Более того, из-за мертвых мышей уже объявились оригиналы, предрекающие возвращение черной смерти, – добавил он. – Прав был Лоренцо, умалчивая обо всем. Если из-за страха перед поветрием в городе поднимется паника, будет худо. *** Зо ждал их под колонной. Судя по довольному виду, инцидент с «подарком» успел перекрыться более приятными впечатлениями. Они втроем уселись на нагретые камни, и Зо рассказал, что удалось узнать. Ничего принципиально нового он не выяснил: волнами раскатывающиеся по городу слухи действительно приписали исчезновение молодых людей козням ведьм, якобы те приманивали красивых юношей на площадь и под прикрытием заклятия невидимости предавались пороку прямо под пьедесталом. Затем убивали незадачливых любовников и придавали телам облик нечистых животных, оставляя их валяться на земле. – Возможно, если бы удалось подобрать одну такую мышь или кошку… – задумчиво проговорил Леонардо. – Ты бы смог выяснить, является ли она заколдованным человеком? – приподнял бровь Зо. – Это вряд ли, но я бы мог выяснить, не грозит ли нам черная смерть. – Собираешься вскрывать вероятно больную тварь? А если заразишься? – Я удивляюсь, как ты дожил до своих лет, художник, – вставил доселе молчавший Риарио. – Ты пробуешь на вкус всякую мерзость, норовишь притащить домой заразу… – Вот насчет последнего истину речешь, – поднял палец Зо. – Я тоже пытался уговорить его не тянуть в дом заразу, даже если у этой заразы смазливая рожа и графский титул. Воздух немедленно сгустился, словно перед грозой. Леонардо порадовался, что стратегически занял место между Зо и Риарио, и прямо-таки явственно видел, как между его спутниками пролетают молнии. Не глядя, он положил ладонь Риарио на бедро, говоря себе, что это, несомненно, ради того, чтобы удержать его в случае чего. Мышцы под его пальцами разом напряглись, потом расслабились. Риарио хмыкнул и откинулся на пьедестал. – Что ж, уел. Зо так растерялся, что аж ничего не ответил. Леонардо одобрительно хлопнул Риарио по ноге и убрал руку. Граф и вправду делал успехи. – Кстати, личности пропавших ведь известны? – Сильвио Карлуччи, Амборджо ди Монти, – нахмурив лоб, принялся перечислять Зо. – Бенинказа Мадзинги… – Стой. Сын банкира Мадзинги? – встрепенулся Леонардо. – Странно. – Ты с ним знаком? – Встречались пару раз. Что Казелло состоятелен, это верно. Но красив? Разве если у окрутившей его ведьмы была катаракта на оба глаза. – А ну да, – покивал Зо. – Ты ведь у нас знаток. – Я художник, – заранее зная ответ, пояснил Леонардо. Ожидаемый им ответ не замедлил последовать. – И содомит, – с явным удовольствием добавил Зо. Шутка эта оставалась свежей, словно только что выпеченный хлеб. Леонардо подозревал, что позорную промашку с Сальтарелли будут помнить до самой его смерти, а то и дольше. Поразительно, на что толкает людей ревность, помноженная на жажду наживы и свойственную молодости глупость. Хоть они в итоге и расстались мирно, Леонардо не мог не признать, что его репутация, и без того сомнительная, пострадала непоправимо. Среди оставшихся имен только лишь одно оказалось знакомым. И опять-таки в богатстве молодого человека сомневаться не приходилось, а вот насчет приятной наружности Леонардо бы поспорил. – Сдается мне, дело скорее в состоятельности, нежели в красоте, – рассудил он. – Думаешь, грабители? – догадался Зо. – Если не принимать на веру историю с ведьмами, только они и остаются. Подманивают богатых дурачков на женские прелести, убивают и обирают до нитки. – А отсутствующие тела и появляющиеся невесть откуда дохлые грызуны? – В невидимость я опять-таки не верю, а значит, остается… – Леонардо повернулся и костяшками пальцев постучал по пьедесталу. – Подземный ход. Зо понимающе кивнул: – Будешь искать? Леонардо длинно выдохнул. Случись все несколько лет назад, и он бы с головой бросился в расследование. Но сейчас? Надо было готовиться к Благовещению. Надо было присматривать за Риарио. – Чтобы все подготовить к мистерии, понадобится как минимум двое суток напряженной работы, – сказал он. – Боюсь, мне совершенно некогда заниматься поисками. Я передам свои соображения капитану ночной стражи, возможно, он меня послушает. Помогу с обнаружением подземного хода, если попросят. А там видно будет. – Стареешь? Зо смотрел на него с этой своей нечитаемой полуулыбкой, и Леонардо затруднялся разобрать, одобряет ли друг его решение. – Хочется верить, что мудрею, – он вскочил на ноги. – Ладно, мне в самом деле надо работать. В любом случае, Зо, если станет известно что-нибудь еще, дай мне знать. – Всенепременно, – пообещал Зо. – Кстати, ты еще не забыл, что должен мне за… – Помню, – перебил Леонардо прежде, чем прозвучало «высокомерный ублюдок». – Зайди завтра, я заплачу. – Держи, – вмешался Риарио, не глядя, выудил из кошеля несколько монет и над сапогами Леонардо бросил в пыль около Зо. – Еще не хватало тебе, художник, и этому за меня платить. Зо не стал ни гнушаться, ни обижаться. Он подобрал монеты и довольно присвистнул. – Недешево ты себя оцениваешь, граф. Сдачу я давать не стану. – Себе оставь, – процедил Риарио. – Купишь точильный камень для своего языка, коли, не дай Бог, затупится. Зо весело оскалился, и Леонардо снова отметил, что эти двое определенно налаживают отношения – пусть и весьма своеобразные. *** Завершив молитву на сон грядущий, не принесшую привычного облегчения, Риарио спустился вниз, в мастерскую. Да Винчи валялся навзничь на рабочем столе, сдвинув в сторону принесенные Нико трупики птиц и летучих мышей, и курил длинную трубку. Риарио покопался в сумке и выудил еще одну вещь, купленную в аптеке. – На самом деле я приобрел подарок и тебе. – Хмм? – да Винчи повернул голову в его сторону. Лицо у него было совершенно безмятежное, к влажной от испарины коже пристали тонкие длинные пряди волос. Огонек в глазах приугас. Да он как на блюдечке, вкрадчиво прошептал голос в голове, бей и беги, слышишь, бей и беги, шестеро братьев еще живы. Риарио ожесточенно мотнул головой. Да Винчи выжидательно приподнял бровь. – Вот. Я, признаться, плохо представляю, что это такое, но аптекарь божился, что его используют в живописи, – Риарио хмыкнул. – Во всяком случае, оно синее и стоит как пол-лошади, а значит, наверное, хорошее. Он едва не отшатнулся, когда да Винчи совершенно неожиданно для такой расслабленной позы сел, выплюнул мундштук и отложил трубку в сторону. – Бог ты мой, Джироламо, да это ляпис-лазурь! Название не сказало Риарио ровным счетом ничего. – Им не рисуют? – Напротив, краска из него невероятная, – да Винчи восхищенно покачал головой и бережно спрятал подарок в один из многочисленных сундучков. – И стоит невероятно, как ты уже заметил. Я обговариваю применение такой краски буквально до капли, и заказчик оплачивает ее отдельно. Спасибо огромное. Не стоило так тратиться. Сообразив, что не просчитался, Риарио позволил себе усталую улыбку. – А на что еще здесь тратиться? Благо, стол и кров мне обеспечивают совершенно бесплатно. Его взгляд упал на богато украшенную трубку, которая на грубо сколоченном столе смотрелась чужеродно. Риарио втянул сладковатый запах и сморщил нос. – Я думал, ты собирался трудиться. А ты лежишь здесь и куришь какую-то отраву. Да Винчи покосился на трубку. – Почему каждый оказавшийся рядом человек рано или поздно начинает попрекать меня ленью? – спросил он в пространство, подобрал трубку и затянулся. – Наверное, потому, что ты действительно ленив? – предположил Риарио. Струйки дыма вырвались изо рта и ноздрей да Винчи и окутали его голову ароматным облаком, подсвеченным пламенем ламп. Смотри-ка, нимб, хихикнул голос, этот язычник-живописец куда святее тебя. Риарио зажмурился и быстро потер переносицу. – Меня одолевают мысли, и я не могу сосредоточиться, – продолжал да Винчи. – Эта, как ты выразился, «отрава» помогает мне работать. В сущности, все верно, штука изначально была злая, но я уменьшил концентрацию основного вещества и добавил кое-чего. Поколдовал над составом, – он весело фыркнул. – Заметь, «поколдовал» не в прямом значении. Теперь эта смесь дарит мне ясность мыслей без излишней слабости, дурноты и головной боли. – Мне… – медленно проговорил Риарио, – тоже не помешала бы ясность мыслей. – О, – улыбнулся да Винчи. – Вижу, за то свое зелье я прощен? Он подвинулся к краю стола. Что-то упало, но да Винчи не стал интересоваться, что именно. – Залезай. Места хватит. Риарио последовал приглашению. Мундштук был влажным от чужой слюны. Поначалу он чувствовал, как грубая деревянная поверхность колет и давит на хребет и лопатки под тонкой тканью, но уже после третьей затяжки неприятные ощущения отступили. Сладкий дым будто бы заполнил голову, ехидный голос, который все чаще и чаще подзуживал или просто посмеивался без слов, так или иначе обозначая свое постоянное присутствие, растаял, словно корабль в тумане, и это ощущение было лучшим, что Риарио испытывал за последние дни. Они долго курили молча, потом да Винчи глубоко вздохнул, отодвинул предложенную трубку, встал, намочил губку в краске и швырнул ее в стену. Риарио затянулся и приподнялся на локтях: – Что ты делаешь? – Начинаю работать. Да Винчи вернулся к столу и присел на край, поворачивая голову то так, то эдак. – Ты с ума сошел? – Нет, ищу вдохновение. В простых пятнах на стене можно увидеть прелюбопытнейшие вещи. Риарио сверлил взглядом потеки краски, пока не начало темнеть в глазах. Ничего любопытного он не увидел, только очертания кляксы дрожали и плыли. – Я ничего не вижу. – Надо знать, как смотреть, – да Винчи выудил записную книжку буквально из пустого места и принялся лихорадочно делать наброски. Риарио откинулся на спину и покурил еще немного. Да Винчи тихо рассмеялся. – Слушай, мне тут пришла мысль. Я сделаю маленького дракона. Выпустим его во время представления, и все просто ахнут. – Что? – Риарио подавился дымом. – Живого? – Ну, это будет ненастоящий дракон, разумеется. Завтра накажу мальчишкам наловить ящериц в виноградниках, выберу самую большую, приделаю ей крылья из змеиной кожи. Можно, скажем, наполнить их ртутью. Как изобразить рог и бороду, я еще подумаю. – Стой-стой-стой, – Риарио замахал трубкой. – Умоляю, скажи, что я надышался твоей хваленой смеси и мне это чудится. Кем ты себя возомнил, намереваясь так извращать тварей божьих? – Тебе не чудится, но с тебя уже хватит, – да Винчи отобрал у него трубку. – Я совсем про нее забыл. Риарио с сожалением проводил трубку взглядом. Потом заметил движение краем глаза и вздрогнул. В темном углу стояла мать и смотрела на него укоризненно. – Прости, – пробормотал Риарио. – Прости. Я не хотел. Он сказал… – Что? – Что? Его словно холодной водой окатили. Риарио приподнялся и увидел, что да Винчи сидит на корточках у стены, собирая что-то из тонких деревянных планок. Секунду назад он был совершенно в другом месте. – Ты внезапно уснул и сам не заметил, – пояснил да Винчи. – Так бывает. Тебе лучше лечь спать. Проводить наверх? – Нет, я хочу посмотреть, как ты работаешь. Сама мысль о том, чтобы одному оказаться в пустой, наполненной ночными тенями комнате, выбивала дрожь. И это было смешно, потому что страхом темноты он не страдал даже в детстве, спокойно бродя по длинным безлюдным переходам монастыря, в которых сквозняки завывали, словно десятки неупокоенных душ. – Извини, я занимаю твое рабочее место, – он сделал движение подняться. – Ничего, – отмахнулся да Винчи. – Мне все равно, где работать. Стылость испуга быстро оставила тело, и голову снова наполнил ядовитый сладкий туман. На этот раз Риарио отдался дреме вполне сознательно и проснулся медленно, навстречу куда более приятным ощущениям. Мягкие, несмотря на работу по дому, пальцы Зиты гладили его живот под рубахой, спускаясь все ниже и ниже, пока не легли на тут же напрягшийся член. Риарио резко выдохнул через нос и вскинул бедра, упираясь пятками в шершавые доски. Стоп. Доски? Разве он не в постели? Зита бы не осмелилась коснуться его без разрешения. Никто никогда не осмеливался касаться его без разрешения. Кроме отца. И то, Господи прости, не в том смысле. Риарио распахнул глаза и вцепился пальцами в край стола, чтобы удержаться от удара наотмашь. Да Винчи поднял спокойный взгляд, не переставая мерно поглаживать его. – Художник, – во рту было сухо. – Что, ты думаешь, ты делаешь? – А я не думаю, – безмятежно отозвался да Винчи. – Я просто делаю. Не думай и ты. Не думать было легко. Риарио медленно и глубоко дышал, глядя в пламя ближайшего светильника. и говорили ему: где люди, пришедшие к тебе на ночь? выведи их к нам; и мы познаем их От света из уголков глаз поползли слезы. Риарио хрипло рассмеялся и прикрыл лицо сгибом локтя. – Сколько праведников должен был найти Авраам в Содоме и Гоморре, чтобы Господь помиловал эти нечестивые города? – спросил он в красноватую темноту. Судя по заминке, да Винчи задумался, но лишь на момент. – Пятьдесят? Сорок пять? Десять? Это как посмотреть. Ты имеешь в виду поначалу или в конце? – Так ты читал. Риарио отвел – не отбил – его руку, сел и спрыгнул на пол. Одернул рубаху. Развернувшись к да Винчи спиной, он бездумно потянулся к записной книжке и начал перелистывать захватанные страницы. – Более того, я и процитировать могу. Приняв отсутствие протеста за согласие, да Винчи подступил к нему сзади и снова положил ладонь на член. Риарио качнулся и двинул бедрами навстречу. – Если ты читал, тогда почему ты это делаешь? Он остановился на развороте с изображениями причудливых чудовищ и всмотрелся в извилистые очертания, пытаясь определить, из каких зверей и птиц они состоят. – Я уверен, ты не раз читал, что убийство – тяжкий грех, – сказал да Винчи ему на ухо. – Тогда почему ты это делаешь? – Есть… – Риарио подавился вдохом и глухо застонал. – Есть… причины. У него давно никого не было. Очень-очень давно. – Давай считать, что причина есть и у меня, – отозвался да Винчи. – И если эта причина помолчит немного, я сделаю ей хорошо. Его дыхание пахло вином и сладкой отравой. Риарио зажмурился, запрокинул голову ему на плечо, потершись затылком, и снова выпрямился, упершись взглядом в замысловатых химер. Угольные линии плыли, и двоились, и туманились, и казалось, будто чудовища извиваются не то в смертных муках, не то в огне страсти, а потом вдруг все они ринулись навстречу и рассыпались осколками, слепящей белизной отпечатавшись на изнанке век. В мыслях немного прояснилось. Риарио обнаружил, что лежит грудью на столе, и приподнялся на дрожащих руках, но да Винчи положил ладонь ему между лопаток, мягко надавил, и он снова опустился на локти. – Можно? – Можно что? – не сообразил Риарио, после чего ему в зад недвусмысленно ткнулось твердое, и он понял – что. – Ох. Теперь я вижу, что ты имел в виду под отсутствием «излишней слабости». – Вообще-то не это. – Так тебя не зря посадили в Барджелло? Да Винчи, оглаживающий его поясницу и бока, тяжело вздохнул. – В Италии есть хоть один человек, который не знает, где я сидел и за что? Ты справки наводил, что ли? – В аптеке какие-то кумушки сплетничали о тебе. Они мне все рассказали в подробностях, а за пяток денариев – в таких подробностях, без которых я вполне мог бы прожить. – О подробностях врали, – убежденно отозвался да Винчи. – И посадили зря. Я никого ни к чему не принуждал. – Но ты спал с тем юношей. Как ты добился оправдания? – Знаешь, мне больше нравилось, когда ты тихонько лежал и пускал слюни на мои рисунки. – А все же? – Шантажировал судью, – буркнул да Винчи. Риарио не знал, правда ли это, но верил – этот мог. Мысли снова обрели четкость, и способность рассуждать более или менее здраво вернулась. не ложись с мужчиной, как с женщиной: это мерзость Риарио случалось становиться очевидцем подобной «мерзости» не раз и не два. В личном кругу отец не особенно скрывал свои увлечения, и ему порой доводилось заметать следы. Тонкие шеи избранников Папы раскрывались под его кинжалом легко, как цыплячьи горлышки под ножом мясника. Риарио не испытывал ни отвращения, ни жалости – только скуку и легкое, замешанное на недоумении презрение. Они были слабыми и слабыми же умирали, зачастую не успев понять, в чем, собственно, дело. Были времена, когда он не считал грехом убийство – если оно совершено во имя высшего блага (потому что так приказал отец). Были времена, когда он не считал грехом противоестественное сношение – потому что отец мог себе это позволить (ведь он был Богом на земле и мог позволить себе все). Но слабость? Вот он, тот самый единственный грех, который никому никогда и ни за что не прощается. Так сделает ли это его слабым? – Проклятье! Что ты творишь? Чертов художник схватил его за яйца, и рука у него была ледяная. – Решил проверить, не заснул ли ты, – без капли раскаяния в голосе отозвался да Винчи. – Мог бы просто спросить. Риарио переступил на дощатом полу. У него начали ныть и мерзнуть ноги, а край стола неловко врезался в живот. Ладно. Пусть этот нечестивец делает, что хочет, раз это доставляет ему удовольствие. А грех? Что грех? В длинном списке его низких поступков пред лицом Господа… Одним больше, одним меньше. – Валяй, – сказал он. – Прости? – оживился да Винчи. – Полагаю, ты хочешь, чтобы я вернул тебе услугу… таким образом? Хочешь что-то делать, делай сам. У тебя явно опыта поболее моего. – Так ты согласен? – уточнил да Винчи. – Помнишь, что я говорил про принуждение? – Леонардо, – Риарио тяжело вздохнул. – Раз уж в тебе взыграла кровь нотариуса, мы можем поискать бумаги и воска, написать договор в двух копиях и скрепить его нашими печатями. Однако, боюсь, на это уйдет остаток ночи, что нежелательно, учитывая, что тебе надо работать, а я надеюсь поспать. Да Винчи притянул к себе очередной сундучок, позвенел склянками; слабо запахло льняным маслом, и в течение последующих нескольких минут Риарио оставалось лишь ворчать от неудобства и пытаться отвлечься разглядыванием птичьих трупиков, которые они чудом не сбросили на пол. Что приятного находили в подобных сношениях не переводившиеся в покоях Папы мальчишки, он перестал понимать вовсе. Наружность да Винчи, по крайней мере, радовала глаз. Да и то из такого положения не видно. Из невеселых размышлений его вырвал весьма неожиданный вопрос. – Сколько крыл и ликов у шестисот тридцати шести серафимов? – Что? – Риарио решил, что ему послышалось. – Ну, ты же мне задавал вопрос по Писанию, теперь моя очередь. Известно, как ты, несомненно, знаешь, что у одного серафима шесть крыл и четыре лика. Так сколько же крыл и ликов у шестисот тридцати шести серафимов? Риарио про себя посетовал, что да Винчи слишком уж хорошо прочистил мысли своей курительной смесью, но принялся подсчитывать и даже увлекся. Ему всегда легко давалась арифметика. И он почти уже готов был озвучить ответ, как внезапно и без предупреждения почувствовал себя жертвой небезызвестного Влада Колосажателя, с которым да Винчи так успешно заключил союз против турок. Наверное, от него и нахватался. – Vae-futue-te-ipsum-canis-matrem-tuam-subagiget-potes-abire-et-tu-ipse-cacare! – Господи, – слабо проговорил да Винчи. – Если уж ты не можешь удержаться… от поминания имени Его всуе, – в два приема выдохнул Риарио, – то хотя бы не делай этого в такой ситуации. – Он меня не слышал, потому как зажал уши после того, что сказал ты, – парировал да Винчи. – Я не силен в латыни, но там, кроме «мать», хотя бы еще одно приличное слово было? – Мои воистину неземные ощущения стоят каждого слова, которое я сказал, – Риарио шевельнулся, закусил губу и принужденно рассмеялся. – Ради всего святого, стой спокойно, художник, не вздумай двигаться. – Я думал, ты достаточно расслабился, подсчитывая серафимов. – Если тебе еще интересно, три тысячи восемьсот шестнадцать крыл и две тысячи пятьсот сорок четыре лика, – проворчал Риарио. – Но тебе неинтересно. – Да, я помню, что ты силен в устном счете, – да Винчи похлопал его, как лошадь, по судорожно вздымающимся ребрам. – Не беспокойся, я подожду, сколько надо. Риарио уронил голову на скрещенные руки. По ногам щекотно стекало масло, и хотелось надеяться, что только оно одно. Ждать художнику, судя по его ощущениям, предстояло примерно до утра. Да Винчи, очевидно, заподозрил то же, потому что потянулся к краю стола, выбив из Риарио негромкое шипение сквозь зубы, и подвинул поближе тельце воробья. – Слушай, передай, пожалуйста, книжку. Я через твое плечо не дотянусь. Риарио сначала исполнил его просьбу и только тогда заподозрил недоброе, когда безумный художник вознамерился использовать его спину вместо письменного стола. – Эй, что ты там зарисовываешь? Я тебе не анатомическое пособие. – Я рисую птицу, не тебя. На работе первостепенной важности, сам понимаешь, в нашем нынешнем положении сосредоточиться сложно, так что сделаю пару набросков крыльев для другого проекта. Риарио громко стукнулся лбом о столешницу. Работа первостепенной важности. Неужто проклятый художник на полном серьезе решил совместить совокупление с набрасыванием схем для своего очередного странного аппарата? Да Винчи поистине был уникумом – в самом наихудшем значении этого слова. Риарио напряг мышцы на пробу, и да Винчи резко вдохнул и навалился на него чуть сильнее, но угольный карандаш, сбившись на мгновение, продолжал шуршать по странице. Внутренние ощущения подсказывали, что в ближайшее время сколь-нибудь значительного улучшения ситуации не предвидится, и Риарио начал сомневаться в успехе всей затеи. Должно быть, он просто не заточен под эти содомитские забавы. Следовало прекращать: положение давно сделалось неловким и откровенно смехотворным. Вот только да Винчи это, похоже, ни капли не смущало – рисовал себе птичьи перья и, кажется, все еще на что-то надеялся. Риарио попытался разогнуть локти и выпрямиться, но да Винчи практически лег ему на спину, придавив к столу. И видит Бог, не то в последние годы он строил что-то, требующее частого перетаскивания мешков с песком, не то испытывал полетный аппарат на ручной тяге… Как бы то ни было, со времен их первых встреч да Винчи обзавелся не только длинными волосами, но и весьма внушительными мускулами, и Риарио с неудовольствием понял, что тот, пожалуй, способен удержать его одной своей тяжестью. – Что такое? Уже готов? – Нет, и не буду в ближайшие двести лет, – признался Риарио. – Слезай с меня, художник. Я могу помочь тебе рукой, как ты мне, и на этом закончим. То, что мы делаем, просто смешно. – Не то что бы кто-нибудь видел, – возразил да Винчи. – И лично я ничего особенно смешного не нахожу. Он медлил. Риарио вздохнул и решил, что пришло время напомнить: слова способны охлаждать несвоевременный жар не хуже кинжала под ребра. – Да? А когда ты кувыркался в постели с моей кузиной, мир праху ее, тоже одновременно воробьев рисовал? Лишь когда слова сорвались с языка, он понял, что находится в чересчур уязвимом положении для подобных шуток, и настороженно замер. Но да Винчи горячо выдохнул ему в затылок и медленно отстранился, выскользнув из его тела. Риарио с облегчением распрямился. Ноги дрожали, как у новорожденного жеребенка, поясница и живот ныли. – Ты прав, – очень ровно проговорил да Винчи. – Прости за этот цирк. Не следовало и начинать. Риарио обернулся. Да Винчи шнуровал штаны, которые, как ни странно, все еще топорщились спереди. Его пылу оставалось только позавидовать. – Я же сказал, я могу… – Не нужно, – да Винчи отошел к пока непонятному сооружению из холста и планок в углу. – Ступай спать, Джироламо. Мне еще многое надо успеть до рассвета. В спальне почему-то вернулся неясный страх, и Риарио обошел углы со свечой, прежде чем наскоро обтереться, заглотать полкувшина воды и рухнуть в постель. Ему снилась мать – она поправляла крупные аляповатые бусы на полной, продавленной его пальцами шее и завлекающе улыбалась.