Пес государев

Вот и вернулось все на круги своя. Царь в Москву носа не кажет. Снова в подземелье к Малюте наведываться стал. Новые погромы над боярами учинять удумал. Федьку вновь к себе приблизил. А Федька и рад стараться. Наденет на себя летник нарядный, праздничный, щеки свеклой подкрасит, волосы в косы черные вплетет и пляшет перед Царем ночи напролет. Радуется кравчий, что все на место встало. Все да не совсем… Ночка темная уж к рассвету катится, а Царь по опочивальне как шальной мечется. То к окну подскочит, то у иконок на колени бухнется, то в угол дальний забьется, голову руками обхватит да шепчет что-то, очами красными вращая. – Государюшко, ты бы ко мне прилег, – Федька ему говорит да по мягким перинам рукой бьет. – А уж я тебя по головушке поглажу да в лоб чистый поцелую. И вся хворь твоя пройдет. – Не помогает мне ворожба твоя, Федя! – Царь на полати садится да в темноту испуганно вглядывается. – Не уходят они. – Кто, батюшка? – Федька по сторонам озирается. – Покойники! – Царь шепчет и на крик переходит. – Уйдите, окоянные! Не должны вы тут стоять! И проклятия мне слать не можете! Вы мертвые все! Я вас убил! Подите прочь! – Государь, так ведь нету никого, – Федька боязливо оглядывается и Царя к себе прижимает. – Успокойся, батюшка! – Вели, чтобы они замолкли! Чтобы звонить перестали! – Царь кричит и из рук его вырывается. – Сил больше нет терпеть трезвон ентот! Голова моя от него на части рвется! – Тихо кругом, – Федька его по челу гладит. – Ночь на дворе. – Погляди, – Царь на Федьку глаза красные поднимает да перстом себе на лоб указывает. – Видишь трещинку? Из нее кровушка моя вытекает. Все глаза мои ею залиты. Все будто в пелене красной видится! Так в ночах безумных и лето прошло. Царь от бессонных бдений высох весь. Волосы на голове почти все вылезли. Глаза в черных колодцах потонули. Как Федька над ним не бьется, а лучше Царю не становится. Как-то позвал Царь Федьку к себе да с ним одним в хоромах своих закрылся. – Дело у меня к тебе, Федя, важное, государственное, – Царь ему говорит. – Бери-ка ты сотни две служивых моих да в Москву поезжай. Отвезть грамоту надобно о лишении сана Филиппа, да сюда его привези на суд мой! Федька Царю поклонился и хотел было идти приказ исполнять, но Царь его остановил: – К Малюте зайди перед отъездом да подарочек у него забери. Передай его Филиппу. Скажи, что от меня. Дорога вся в колдобинах да ухабинах. Ноги конские разъезжаются. Из хляби небесной дождь проливается. Точно как в день тот, когда Федька обоз с Филиппом Колычевым встретил. Запомнил Федор слова обидные, что игумен Соловецкий сказал. Вот и конец пришел врагу ненавистному! В храме служба идет. Митрополит в Царем подаренном облачении на кафедре стоит, о посох оперевшись. Посреди молебна двери церковные распахнулись, и в них, расталкивая молящихся, толпа опричников в черных рясах вошла. Во главе – красавец статный, с мешком в руках. – Здравствуй, Владыко, – Басманов митрополиту клонится. – Пришел я к тебе с подарочком от государя нашего, – Федька к ногам Филиппа сверток смердящий кидает. Служки с поклоном мешок тот митрополиту подали. Владыко внутрь заглянул, и глаза его слезами налились. Достал он из сумы голову мертвую племянника своего, Ивана Колычева. Поцеловал Филипп лоб, тленом тронутый, да закрыл рукою глаза мертвые. – А теперича ты пленник Царский! – Федька громко кричит и кивает опричникам коротко. Те к Филиппу подлетели. Сорвали облачение, одев в оборванную рясу монашескую, посох отобрали да в колодки тяжелые заковали. Митрополит не противился разбойникам. Лишь смотрел на них глазами, слез и печали полными. И те слезы не по своим грядущим страданиям были. А по смерти страшной любимого племянника. Едет телега по дороге, от дождей раскисшей. Колеса скрипом на душу тоску смертную наводят. В телеге, в кандалы закованный, в простой одеже, низложенный митрополит дремлет. Супротив него Басманов сидит да улыбается победно. Очнулся Филипп от дремы да на пленителя своего посмотрел. А из глаз Владыки такой свет полился, что у Федьки сердце в груди остановилось. – Что так глядишь на меня, Владыко? – Федька у Филиппа спрашивает да глаза прячет. – Али видишь чего? – Вижу я темноту кромешную, – Филипп отвечает. – Как же ты сумел свою душу чистую так испоганить? Грязью заплевать так, что не отмыть, не отмолить ее. – Любой грех отмолить можно, – Федька говорит, а сам плечами от страха поводит. Больно жуткие вещи ему глаголет царев пленник. – Тобою содеянное отмолить жизни не хватит, – Филипп отвечает и бросает свой взор светлый на отряд опричников черных, возле телеги едущих. – Так я церкви денег жертвую. Пущай там и отмаливают, – Федька супится. – Глуп ты, Федор Басманов, – Филипп вздыхает. – За других молись. Так и твоя душа чище станет. А дар ты свой божий растерял. Проиграл его в борьбе никчемной. – Какой это дар? – Федька ближе к пленнику своему наклоняется. – Дар души человеческие исцелять, – Филипп отвечает и в глаза Федькины глядит. – Променял его на дело гнусное. А ведь мог Царя излечить. А ты в погоне за властью его слабостям потакать стал. – Зато теперича я при Царе нахожусь, а тебя судить везут, – Федор усмехается. – И в чем сила твоя, Федор Басманов? – Филипп улыбается смиренно. – Долго ли ты при власти еще будешь? А коли тебя ее лишат, что от тебя останется? Только слава худая. Царев палач да полюбовник. У меня вот сейчас нету власти, но я слабее от этого не стал. Ибо сила моя при мне осталась. – И что за сила такая при тебе, Владыко? – Федор с надеждою спрашивает. – Со мною любовь осталась. В ней и сила моя, – Филипп говорит и снова глаза свои прикрывает.