Пес государев

Зимой все чувства обостряются. Бьются они, словно ветки голые деревьев, да сердце колют. У кого любовь в душе, тому раны те сладки. А у кого раскаяние – сердце кровью обливается. Вот уже третьи сутки мечется Федька в бреду горячечном. Бьется его тело, огнем объятое, на перинах душных. Из горла хрипы раздаются да мычание несвязное: – Грешен… Господи… Убей лучше… Не могу терпеть боле… Варвара вокруг него голубкой вьется. Отвары да снадобья ему в рот заливает. Рубахи, от пота мокрые, меняет. Подушки мягкие под голову кладет. На четвертый день Федька глаза открыл. Огляделся вокруг, рукой по лицу, щетиной черной заросшему, провел да вздохнул тяжко. – Слава Богу! Очнулся! – Варвара воскликнула и бросилась слуг звать, чтобы они постель сменили да воды нагрели для омовения. А Федька с трудом на полатях сел да глаза устало прикрыл. – Зачем, Господи? Почему не забрал меня? Или ты мне шанс даешь, душу свою спасти? Так нет такой молитвы, чтобы грехи мои замолилися. А наутро в ворота гонец стучится. Кричит на всю улицу: – Федора Басманова к государю! Федька с полатей поднялся с трудом великим и к двери пошел. – Куды ты, Феденька? Слаб ты совсем. Скажися больным, – Варвара мужа за рукав рубахи хватает. – Не могу я государю отказывать. По зову его надоть хоть из могилы встать. Иначе опала уготована, – Федька ей отвечает. – Пусть одежу мне принесут. Я к Царю еду. – Какую несть-то? – Варвара головой качает. – Праздничную? – Неси черную, опричную, – Федька говорит, порты надевая. Конь вороной домчал его до дворца в одночасье. Встал как вкопанный возле лестницы высокой, дожидаясь, пока седок его спешится. Федька с трудом на землю спустился. Проседает и колышется она под ним, словно болото зыбкое. Ветер под тулуп овчинный лезет. Пальцами тонкими ледяными кожу дерет. Федька плечами от холода повел да, покачиваясь, в Царевы полати поднялся. – Пришел? – Царь спрашивает, головы, от бумаг не поднимая. – Как могу я ослушаться своего хозяина? – хрипло ему Федька отвечает. – Вот и правильно, Федя! Ты, как пес мой верный, по первому зову прибежал, – Царь глаза на Федьку поднимает и супится недовольно. – Ты что-то, Федя, на покойника похожий. Али просто не рад своего государя видеть? – Рад, государь, – Федька отвечает и тяжело на лавку усаживается. – Занемог на днях. – Так, слушай меня внимательно, – Царь глаза щурит и голос понижает. – Помнишь ли Филиппа, Колычева? Того, что в монастыре гнить должен? – Помню, – Федька коротко головой кивает, и сердце его больно в груди дрожит. – Так вот. Сослали, стало быть, мы его в ссылку вечную. Чтобы наказать за измену и дабы предать его имя забвению. А к нему в монастырь паломники толпами повадились. В святого молва народная его превратила. Говорят, лечит он и тела, и души людские, – Царь чарку серебряную берет и со злости ее в руках сминает. – Так вот, дело у меня к тебе, Федя. Тайное. Надо бы помочь Филиппу к Господу ближе стать. Настолько ближе, чтобы больше не к кому хаживать было. Услышав это, Федька с лавки подскочил. Голова его огнем вспыхнула. Сердце в груди замерло. Покачнулся он, рукою за угол стола ухватился, но не удержавшись, рухнул на пол как подкошенный. Очнулся он, на лавке лежа. Над ним лекарь царский склонился. Руку его над тазом держит. А из раны резаной в тот таз кровь черная льется. Федька голову от того отвернул да в сторону поглядел. А там, у окна светлого, фигура черная, сгорбленная. Глаза, кровью налитые. Нос крючком вниз смотрит. Губы в тонкую линию сжались, а на голове плешивой венок из волос редких топорщится. – Ладно, – Царь тихо говорит да на Федьку косо смотрит. – Малюте надобно то дело поручить. А ты, Феденька, видать, слаб для ентого. И снова комнаты душные и ночи бессонные. Федька будто в аду живет. Ни есть, ни спать не может. Голова, как нарыв гнойный, дергается. Нервы – словно нити натянутые. Ночами Федька то по комнате взад-вперед мечется, то на перинах мягких без сна томится. Лишь под утро иногда забывается. До Рождества уж меньше месяца осталось. Болезнь прочь ушла, а тяжесть в душе грузом тяжким так и осталась. Лежит Федька ночью да в потолок таращится. На плече у него жена спит. В колыбельке сын маленький посапывает. А ему неймется. Осторожно, чтобы жену не будить, поднялся он с полатей да к оконцу подошел. А за окном небо темное, звездами усыпанное. Землю свет Луны яркий освещает. Снег под ним блестит, словно золотом сусальным покрытый. Смотрит Федька на лик лунный и видит он в нем лицо доброе, с глазами светлыми. Филипп с неба ему улыбается, и голос его тихий прямо в душу Федьке льется. – Я прощаю тебя… – Нельзя мне того простить, что я с тобою сделал, – Федька Филиппу отвечает. – Сколько бы ты меня ни прощал, сам себе того не забуду. – Душа твоя прозрела, Федор, раз за собой вину чуешь, – Филипп тихо молвит. – Скажи мне, Владыко, могу ли я еще душу свою спасти? – Федька с надеждой на Луну смотрит. – Душу свою любви открой. Жизнью своей жизнь другого защити. Молись за души заблудшие, – Филипп молвит и, отвернувшись, медленно по звездному небу идет. Обернулся он к Федору, улыбнулся и исчез, будто его и не было. – С кем ты там говоришь, Феденька? – жена голову с подушки поднимает и испуганно на мужа смотрит. – С Богом, – Федька улыбается и Луне чистой рукою машет.