***
С этого дня начались ее занятия с Госпожой. Это были странные уроки. Наставница всегда была рядом, но никогда не показывала ничего на собственном примере, а когда Клара отважилась попросить об этом, уклончиво ответила, что ее магия давно умерла и переродилась в талант убийцы, а поделиться она может лишь воспоминаниями о былых способностях. Клара не стала спорить, но ее не отпускали сомнения в правдивости этих слов: ведь она своими глазами видела, как Госпожа творит волшебство. И все же даже с таким скрытным и ненавистным наставником работа шла куда быстрее. Но, даже если не считать умений, которые словно накапливались сами собой, Клара была вынуждена признать, что рассказы Госпожи были ей интересны. Их разговоры в полумраке кабинета становились единственным, чего она с нетерпением ждала с утра каждого дня, хоть Госпожа позволяла ей приходить далеко не каждый вечер. — Магия памяти давалась мне легко. Она не была искусством — скорее, моей сутью. Я просто помнила все, что читала — огромные книги, почти наизусть, а еще людей, которых встречала, и все, что со мной происходило с самого раннего детства. И я помнила будущее. В деревне было немало охотников до моих гаданий, и они говорили, что я никогда не ошибаюсь. Конечно, все считали, что ответы дают мне карты, но разве можно разделить бесконечность на пятьдесят четыре клочка бумаги? Нет, я не искала ответы, я просто знала их. — Значит, поэтому вас прозвали Бубновой Дамой? — пробормотала Клара, стискивая виски ладонями. Она только что по своей воле на несколько минут забыла все, даже собственное имя, а теперь, после возвращения воспоминаний, с трудом могла справиться с головной болью и невыносимой тоской. — Да, — тихо согласилась Госпожа, — бубновая дама в гадании — молодая светловолосая женщина, и потому меня так называли. — Вы могли бы научить меня этому раньше! — горько пробормотала Клара, не в силах справиться с болью воспоминаний о том, как хорошо было ни о чем не помнить. — Я бы просто заставила Доминика забыть обо всем… Пусть даже о себе. — Когда-то мне не было равных и в искусстве отнимать чужую память, — откликнулась Госпожа. — И что я вынесла из этого? Забвение — лишь иллюзия. Ты открыла Доминику свое сердце, и рано или поздно он бы снова нашел к нему дорогу. — Что вы можете знать о сердцах и дорогах к ним? — прошептала Клара, прикрывая глаза ладонью. Отчего-то даже пламя свечи теперь казалось ей нестерпимо ослепительным. — Знать — уже не могу, — согласилась Госпожа. — Но все еще помню... Спустя несколько недель Клара в очередной раз перелистывала «Тетралогию» и, наконец, задала вопрос, который давно ее занимал: — Но… что же вы имели в виду под четвертым умением? Уничтожение того, что никогда не существовало… Как это вообще возможно? Госпожа сидела за столом, скучающе подперев голову ладонью, серебристые волосы свисали ей на лицо. — А как ты сама думаешь? — Я ничего не думаю! — сердито откликнулась Клара. — Не вижу никакого смысла. Как можно уничтожить то, чего нет и не было? И почему это искусство самое редкое и сложное? Возможно, все, чего мы не видим вокруг, — результат этого благословенного умения? — Почему бы и нет? — задумчиво протянула Госпожа. — Ты никогда не задумывалась о всех тех ужасных людях, которые могли бы быть в твоей жизни, но при этом оказались достаточно благородными, чтобы так и не появиться на свет? Клара искоса глянула на нее. Смеется ли над ней Госпожа? Она могла бы сказать наверняка, если б волосы не скрывали бледное лицо: в конце концов, не так уж оно безжизненно и бесстрастно — теперь Клара это знала. — Если я маг равновесия, — упрямо продолжала она, — значит, это умение должно быть мне доступно. Я имею в виду, если я могу возвращать мертвых к жизни… — Можешь ли? — Госпожа подняла голову, и у нее на лице промелькнула тень злой усмешки. — Прежде чем испытывать себя на избранность, было бы неплохо остаться в живых. Это, — она быстрым неуловимым движением выхватила «Тетралогию» из рук Клары, — всего лишь мертвые бессмысленные слова, — книжица отлетела в противоположный конец комнаты и с негромким шлепком пропала в темном углу. — Обещания, мечты, поиски истины и справедливости — они ведут лишь в пустоту, — задумчиво проговорила Госпожа, а потом, точно очнувшись, выпрямилась и перевела взгляд на Клару: — Тебе пора возвращаться. Я хочу, чтобы в следующий раз ты научилась останавливать кровь и залечивать небольшие порезы. И ты ведь понимаешь, — в глубине черных глаз вспыхнули крошечные красные огоньки, — что тебе придется освоить это умение как можно быстрее.***
В феврале домочадцам дали свободный день, и Клара вместе со всеми отправилась в деревню. Теперь она старалась как можно реже отделяться от товарищей. Во-первых, ей не хотелось показывать, что она замечает их холодность, а во-вторых, ей была невыносима сама мысль о том, чтобы отправиться на пустой зимний луг одной, без Доминика. Впрочем, заснеженная деревня ей нравилась куда больше, чем летняя, кипящая своей непростой, но свободной жизнью. Было какое-то чистое волшебство в том, как густые синеватые сумерки опускались на пустынные, убранные нетронутыми сугробами улицы, а в оконцах домиков, одетых снежными шапками, загорались огоньки — точно маяки на уютных, безопасных островках. Однако в тот день она увидела, как эти островки уходят под воду. Клара далеко не сразу заподозрила неладное. Лишь когда шедший рядом Петер замер на месте, настороженно вглядываясь в дальний конец улицы, она заметила, что дома там стоят темные, а несколько огоньков погасли прямо у них на глазах. Навстречу, петляя меж лысыми деревьями, спешил человек. Он то и дело останавливался, беспокойно оглядывался и, опасливо подбираясь к домам, стучал в окна. Человек подбежал ближе, и Клара узнала сапожника Аксела и наконец расслышала, что он говорил хозяину ближайшего дома: — Господа в деревне! Сидите тихо! Не высовывайтесь! Аксел рванул к застывшим на дороге домочадцам и припозднившимся деревенским. — А нам-то, нам-то как? — исступленно бормотал он. — Нам уже никак не заховаться! Нам-то уж — что будет, то и будет! Божьей милостью! — Склоним же головы перед нашими блистательными господами! — нараспев провозгласил он и, подбежав к замершим на заснеженной дороге людям, упал на колени, увлекая за собой Петера и оказавшуюся поблизости лавочницу. Все остальные тоже поспешили склониться. — Но ведь ночного колокола еще не было? — прошептала Клара. — Ведь так? — Не было! — резко бросил Петер, и она даже в темноте разглядела, как дрожат его руки. На том конце улицы уже замаячили три фигуры в черных балахонах — несомненно, те самые господа, что вызвали такой переполох в деревне. Еще не имея ни малейшей возможности их разглядеть, Клара уже поняла, кто идет посередине. Трое путников слишком быстро поравнялись с коленопреклоненным собранием. — Ваша милость могущественный господин блистательный виконт! — нараспев протянул Аксел, прежде чем кто-либо успел вспомнить, как дышать. — Позвольте выразить нашу невыразимую радость от лицезрения вашей светлости и полную готовность содействовать в любых ваших делах. Кастор де Сильва стоял с непокрытой головой, и Клара впервые смогла как следует его разглядеть. Бледен, строен и красив — совсем как Госпожа, однако достающие до плеч волосы темнее и совсем не так ярко мерцают в сумерках, черты лица грубее, и — она была уверена, — поставь их рядом, и Виконт окажется хоть немного да ниже ростом. Клара поспешно опустила глаза, испугавшись, что Кастор де Сильва даже в темноте разглядит ее «как у настоящей ведьмы» глаза, но сразу же вспомнила другие слова Госпожи. Совсем необязательно не смотреть, чтобы быть невидимым. Пересилив себя, она снова исподлобья глянула на Виконта, а потом — на его спутников. Оба вампира прятали лица под капюшонами. — Ферма Халлума. Где? — голос у Виконта был высоким и скрипучим, без намека на мелодичность, но словно пропитанный столетним высокомерием. — Вон там, ваша блистательность, вон там, — Аксел весь извернулся, обеими руками указывая направление. — Вон та квадратная нелепица вдалеке. Не соблаговолите ли позволить недостойному проводить вас? Не ответив и не взглянув ни на одного из сгрудившихся у его ног людей, Виконт и его спутники двинулись в указанном направлении, и собравшимся пришлось повалиться в придорожные сугробы, чтобы дать им пройти. — Надеюсь, Халла предупредили, — пробормотал Аксел совсем другим тоном, когда трое вампиров скрылись вдалеке. — Впрочем, он-то все равно ожидал. — Но второй раз за три месяца! — испуганно прошептала лавочница, которой сапожник помогал подняться на ноги. — Что же это такое, Аксел? Ведь еще и сам Виконт к нам пожаловал… — Виконт, не виконт — все едино, — сварливо откликнулся тот, оглядывая ребят. — Что, детишки, испугались? Он протянул руку Ханне, а Клаудия и Виктор уже поддерживали бледного и дрожащего Петера. Клара отряхивала снег с промокших колен, когда совсем близко прозвучал первый удар колокола, звонящего начало ночных часов. — Ну вот, давайте-ка по домам, — подмигнул им Аксел, но почти сразу же помрачнел. — Хотя… что у вас за дом-то? Он понурился, нахмурился и неторопливо направился вниз по улице. — Проклятые кровососы, — пробормотал он себе под нос вместо прощания. — Надо найти остальных и уходить. Как можно скорее, — отрывисто проговорил Петер, когда они остались одни. Он все еще заметно дрожал, но уже сумел взять себя в руки. Однако Ханна не спешила уходить. Она все еще тоскливо глядела в ту сторону, где скрылись нежданные гости. — Виконт… — мечтательно протянула она, — никогда в жизни не видела никого прекраснее…***
— Мы видели Виконта в деревне, — осторожно сказала Клара и, подняв глаза от старого фолианта, искоса поглядела на Госпожу. Вот уже несколько минут длинные бледные пальцы снова и снова выстукивали на столе замысловатый ритм неизвестного мотива, и ответила Госпожа, лишь доведя очередное исполнение до точки. — Значит, теперь Кастор вершит волю Магнуса, — задумчиво протянула она. — Правая рука. Стало быть, его старания окупаются. — Но что это за воля? — спросила Клара, не в силах скрыть любопытства. — Деревенские сказали, что ва… господа наведываются к ним все чаще, но Виконта до этого не было. И почему он не пришел навестить вас, если уж был в деревне? — Навестить? — Госпожа криво усмехнулась. — Но Кастор ненавидит меня. И это не та кристально чистая ненависть, которой вампиры одаривают весь мир, включая себе подобных. Ненависть Кастора идет еще с давних времен, и она все еще горяча. — Но почему?.. — начала было Клара, запнулась и тут же, не успев себя остановить, выпалила: — Почему вы так и не вышли за Герцога? На неподвижном лице Госпожи не промелькнуло ни тени удивления, смущения или гнева. — Смерть разлучила нас, прежде чем мы успели дать ей на это право. Клятвы утратили свой смысл. — Клятвы? — осторожно переспросила Клара. — Но как же чувства? Вы ведь сказали, что ненависть Виконта все еще горяча… — Не все светильники нужно гасить. Ведь некоторые из них никогда не горели, — пробормотала Госпожа, проводя ладонью над пламенем свечи, единственной горящей в двуруком подсвечнике. Клара опустила глаза, борясь со смелой догадкой, потом искоса глянула на горящую свечу и ее сестру-соседку с холодным обгоревшим фитилем. — Вы… вы никогда не любили Герцога, — медленно проговорила она. — Потому что любили кого-то другого! Госпожа резко повернулась к ней. Ее чернильные глаза расширились и словно впустили в себя еще больше тьмы. Ладонь замерла над пламенем, и в тот момент, когда Клара уже хотела окриком предупредить Госпожу, та отдернула руку. Перед тем, как бледная ладонь сомкнулась в кулак, Клара разглядела на матово-бледной коже черное обугленное пятно, медленно сжимающееся и белеющее. — Значит, это так? — растерянно пробормотала она. — Кто же это был? — Не так! — ответила Госпожа странным, отрывистым голосом. — Не может быть так… Его не было, потому что я бы не забыла того человека… — Того человека?! Значит, он точно был… Госпожа не спускала с нее жутких глаз, и Клара видела, как в их глубинах загораются красные огоньки, а бледные губы приподнимаются под напором рвущихся на свободу клыков. — Тебе пора идти, — с видимым усилием выговорила Госпожа, но Клара не спешила исполнять приказ. Она чувствовала, что узнала о Госпоже нечто такое, о чем никто до сих пор не догадывался, и тем самым обрела над ней какую-то хрупкую, но особую власть. И все же Клара решила не испытывать судьбу и пока оставить так взволновавшую Госпожу тему. — Так вы не скажете мне, зачем Виконт появился в деревне? — спросила она, не поднимаясь с места. — С чего ты взяла, что мне это известно? Со мной Магнус не делится своими планами, — клыки с каждым словом обнажались все сильнее. — Значит, вы не имеете ни малейшего представления, с чего бы другим господам наведываться на деревенскую ферму? — продолжала Клара, будто ничего не замечая и испытывая при этом какое-то странное чувство — лихорадочное волнение и одновременно ощущение собственной силы. — На ферму, значит? — прорычала Госпожа. — Тебе уже известно больше, чем мне. Быть может, и остальные сведения сама добудешь? — Что же еще остается? — пожала плечами Клара, и у нее перехватило дыхание от собственной дерзости. Не успела она вдохнуть, как возглас боли сам собой сорвался с ее губ: Госпожа ухватила ее за руку, и острые бледные когти глубоко впились в ладонь. — Я не убью тебя, — сипло прошипела Госпожа, — но если ты немедленно не уберешься отсюда, то еще долго будешь жалеть об этом. Обещаю. Она отпустила Клару, и та, прижимая к груди израненную руку, бросилась прочь из комнаты. Впрочем, страх прошел быстрее, чем раны перестали кровоточить. Клара четко уяснила свою задачу на ближайшее время — узнать, с какой целью вампиры приходят на ферму. Госпожа ясно дала понять, что ей придется во всем разбираться самой, но, имея лишь один выходной в месяц, Клара едва ли могла быстро преуспеть. В конце концов, поборов сомнения и опасения, она решила, что хотя бы раз в неделю будет тайком выбираться в деревню. Да и так ли важно, где она проводит время? Уж лучше упражняться в Чарах обезличивания среди людей, чем тосковать в лесу у поваленного дуба. Но вот прошло несколько недель, а в деревне она так и не услышала ничего нового. Однако за это время она многое узнала о Госпоже. С каждым разом Клара все больше убеждалась в том, что тончайшая, но чувствительная нить, которую она тогда нащупала, вовсе не являлась плодом ее воображения. И теперь эта нить постепенно разматывалась в рассказах Госпожи, которыми заканчивалась почти каждая их встреча: — В те времена Королевство процветало. Магия была животворящим дождем, а маги — заботливыми садовниками. Гонимые в других странах, они съежались сюда со всех концов, и каждый был полон желания посвятить свое искусство благоденствию милостивого короля и дружественного народа. Ни войн, ни голода, ни тщетного изматывающего труда — ведь мы видели свое предназначение в том, чтобы сокрушать любых врагов своих благодетелей, коими считали свободных граждан Королевства Люцидия. Многие обыватели тоже приезжали в поисках счастья и обычно находили его. Кодекс магов запрещал искать почести и принимать знаки отличия. Мы отвергали дворянские титулы и были равны в стремлении посвятить себя открытию сокровенных знаний и служению своей земле и людям… …Моя мать происходила из древнего и очень известного магического рода. Она приехала сюда из далекой страны, но сообщество приняло ее радушно. Предполагалось, что она выберет себе мужа из числа самых талантливых магов, потому что заключение брачного союза являлось безоговорочной обязанностью каждого молодого колдуна. Говорят, будущий Великий магистр был одним из самых рьяных претендентов, но мне, признаться, трудно в это поверить. Как бы то ни было, когда наследница прославленной семьи выбрала в мужья придворного учителя, человека без капли магической крови, разразился настоящий скандал. Отвергнутые кавалеры предлагали навсегда исключить ее из сообщества, и их нападки объяснялись не только уязвленной гордостью. Издавна было известно, что от брака с обывателем дети чаще всего рождались лишенными способностей, и потому заключивший подобный союз оказывался предателем своей силы. Но моя мать не отступила… …Она умерла в день моего рождения. Как это часто случается, оказалась не способна помочь себе в трудную минуту. Опытная повитуха из магического рода была рядом, но и та ничего не могла сделать. Она сказала, что так бывает, когда ребенок особенно силен, и что ее силы недостаточно, чтобы справиться со мной. Она предложила выбор — жизнь матери или моя (убить младенца — дело нехитрое), и мать выбрала меня. Говорят, отец был безутешен после ее смерти, но я не помню его таким. В моих воспоминаниях он всегда спокоен и весел. Он никогда не упрекал меня, не обвинял в убийстве матери. Моем первом убийстве… Впрочем, с этой задачей неплохо справлялись родня и знакомые, от которых отец, как ни старался, не мог меня оградить… …С самого моего рождения в наш дом часто наведывались посланницы магической общины. Следить за взрослением детей магов было их обязанностью, но я так сильно походила на отцову родню, что, несмотря на слова повитухи, никто не сомневался, что от матери мне совсем ничего не досталось. Однако к тому времени, как мне исполнилось три года, ни у кого уже не оставалось сомнений в том, что магические способности передались мне в полной мере. Мою магию нельзя было остановить, она изливалась неконтролируемым потоком и иногда влекла за собой нешуточные разрушения. Теперь те же посланницы общины уговаривали отца отдать меня на воспитание в Деревню магов, но он и слышать не хотел о том, чтобы отправить меня за четыреста миль от дома. И хоть ему и приходилось совсем тяжко, он лишь твердил, что лучше будет снова и снова перестраивать разрушенный дом или даже пойдет на виселицу, если я вдруг ненароком кого-то убью, но со мной не расстанется. Но время шло, и с каждым годом становилось все яснее, что мне не найти своего места среди обычных людей. Моя сущность требовала общества себе подобных, и нам обоим пришлось смириться с этим. Сначала отец просто увозил меня в Деревню магов на несколько дней, но эти промежутки становились все больше, и, в конце концов, в десять лет я окончательно поселилась там, под неотступным надзором самого Великого магистра Стефана Нефаста. К тому времени деревня разрослась и теперь называлась Городом магов. Однако где бы я ни была и как бы долго ни отлучалась, я никогда не забывала, где мой дом, и твердо знала, что вернусь сюда. Рано или поздно…***
Клара надеялась, что Госпожа расскажет ей о жизни в Городе магов, о том, что за людьми были Герцог, Маркиз и Виконт, но де Тенебра словно жалела о своей откровенности, и после последнего рассказа несколько встреч прошли в холодном молчании. Поиски сведений в деревне тоже оставались бесплодными, и разочарованная Клара медленно сдавалась под натиском подступающей весенней хандры. А однажды в середине марта Госпожа рассказала нечто такое, что глубоко ее потрясло и на долгие дни ввергло в глубокую тоску. В тот вечер Корделия де Тенебра вновь заговорила о своем прошлом — не о временах, проведенных в учении, но о единственном дне, о котором знал любой лавочник, но едва ли кто слышал из первых уст. — Любой благодати приходит свой конец. Солнце покинуло наш край, и многолетнее благоденствие сменилось годами неурожая. Теперь снег выпадал в августе и сходил лишь в мае. Мы старались как могли облегчить участь страждущих, но голод сильнее и древнее любой магии. И хотя бедствие было повсеместным и постигло и наших прежде процветающих соседей, кое-кто не преминул воспользоваться общим горем, чтобы во всем обвинить магов. Поместная знать, презираемая обычными людьми и едва терпимая королем, пошла в открытое наступление. Теперь, когда мы оказались бессильны и уязвимы, наши враги не собиралась сдаваться. Они начали с голодных, напуганных людей. Делились с ними крохами еды из своих запасов и втолковывали, что все несчастья от того, что они, люди, отступились от заветов предков, пустили на свою землю грех и позволили ему творить бесчинства. Они призывали к искуплению. «Назначим день аутодафе, смоем наши грехи кровью нечестивых». Разумеется, мы не могли не догадываться об этом, но привычка считать себя сильнее и умнее сыграла с нами далеко не первую, но самую злую шутку. Добившись поддержки граждан, дворяне принялись за короля. Юный Филипп Третий, сын нашего милостивого монарха Филиппа Второго, не отличался благоразумием отца и без особых колебаний дал добро на избавление государства от проклятых колдунов. Герцог Арлан собрал армию из трех тысяч разъяренных, голодных, вооруженных крестьян и ремесленников. В ночь с четвертого на пятое октября они ворвались в Город магов и убили нас. Госпожа умолкла, и Клара услышала, как звенит тишина у нее в ушах и как колотится возмущенное сердце. — Неужели вы ничего не могли сделать? — О, мы сделали, — уголки губ Госпожи поползли вверх в жестокой усмешке. — Разве ты не видишь? — Я имею в виду… — Ты имеешь в виду, почему мы не смогли не умереть, — тихо сказала Госпожа уже без тени улыбки. — Видишь ли, далеко не все колдуны способны к боевой магии, а еще меньшее число находило нужным отдельно постигать это искусство… Мы думали, что благодарность за наши успехи в других областях будет достаточной защитой. И вот они пришли ночью — три тысячи против двухсот тринадцати спящих... Но дело не только в этом, — поколебавшись, добавила она. — В чем же еще? — жадно прошептала Клара, больше всего боясь, что Госпожа решит не продолжать, но та ответила сразу: — Посреди главной площади стоял зачарованный колокол. Он будил нас к утренним занятиям, а еще был заговорен, чтобы своим набатом предупреждать о любой опасности. Но он молчал в течение всех страшных часов. Ни Магнус, ни Стефан никогда не говорили об этом, будто позабыли, но когда все закончилось, я подошла к нашему колоколу — его язык был вырван, а магический дух пропал без следа. Тот, кто лишил его голоса, определенно был магом. — Предатель? — выдохнула Клара. Госпожа медленно мотнула головой. — Это невозможно. Ни у одного мага не могло быть причин, чтобы примкнуть к дворянам. И все же… Дело не только в колоколе… Переполох не поднимали до самого конца. Должно быть, каждый проснулся, как и я — от первого удара ножом. Клару передернуло. — Сонные чары! Значит, среди вас все же был предатель! Неужели вы так и не вычислили его? Получается, все двести тринадцать… обратились? — Нет, вернулись лишь двести семь. — А шесть человек? — Погибли… навсегда. — Н-но почему? — запинаясь, спросила Клара. — Потому что люди умирают, если их долго колоть ножом, — спокойно объяснила Госпожа. — Ты ведь хотела спросить, отчего мы не умерли от подобного обращения? Могу лишь предполагать, но все же отвечу тебе. Эти глупцы думали, что достаточно сокрушить плоть мага, и, позабыв, что магия есть чистая сила духа, сами того не ведая, свершили самый темный ритуал в истории. Они выпустили наружу наш общий гнев, ненависть, жажду жизни и желание вернуть сторицей то, что у нас вероломно отняли — нашу кровь. Две сотни магов в едином, самом искреннем порыве прокляли предавшую их землю и всех, кто на ней живет, а сами обратились в монстров из древних легенд. Такой подходящий образ. Клара искоса глянула на Госпожу. Значит, она тоже считает подобных себе монстрами? — Но вы отомстили за все, — проговорила она, не в силах побороть мрачное удовлетворение, которое будили в ней эти слова. — О да, — протянула Госпожа, — кровь наших врагов лилась рекой по всему Королевству. В ближайший день были убиты все дворяне и несколько тысяч простых сельчан и горожан. Добрались и до короля, но Его Величеству оказали снисхождение. Было решено оставить династию, следить, чтобы она не прерывалась, а очередного ручного Филиппа держать при себе в качестве игрушки, раба и праздничной закуски. Клара сжала руки в кулаки, к ее горлу начала подступать горькая тошнота. Госпожа, казалось, ничего не замечала. Она сидела совершенно неподвижно, словно погрузившись в черную глубину своих глаз. — Впрочем, я пропустила большую часть веселья, потому что… — Вы вернулись домой, — прошептала Клара, и Госпожа перевела на нее свой жуткий взгляд. — Да, вернулась,— глухо подтвердила она. — Я очнулась, ничего не понимая. Страха не было и не могло быть — лишь пустота и понимание того, что я там, где мне теперь нет места. Но даже тогда я знала, что на свете есть дом, куда я всегда могу вернуться. Я нашла крытую повозку, лошадей и отправилась в путь. Должно быть, заплутала, потому что добралась лишь к сумеркам следующего дня. Отец уже ждал у ворот. Наверное, все это время ждал. Он обнял меня, и я впервые не почувствовала его тепла, однако сразу поняла, что он знает о том, что произошло. Значит, страшные вести бежали быстрее моих коней. Всю ночь мы просидели в гостиной. Он спрашивал меня обо всем, о том, что со мной сделали и каково это было. Вопросы не причиняли мне боли, и я отвечала на них прямо и подробно, но, в конце концов, спросила отца, зачем ему это знать, и он ответил, что у него нет выбора и что он должен все это пережить. Я не поняла его, но не стала спрашивать снова. Когда первый утренний луч упал мне на лицо, я попросила отца задвинуть шторы. Он исполнил мою просьбу, а потом вдруг стал весел, как прежде, начал говорить о каких-то пустяках, которые уже ничего для меня не значили, и наконец напомнил мне, что в доме все еще остаются наши слуги — Линда, Луи и Бенедикт. «Пообещай, — сказал отец, — что не будешь пить их кровь, оставишь под защитой нашего Дома и никогда не отдашь в руки врагов». И я пообещала. А потом он ушел… Клара испуганно всматривалась в непроницаемое лицо Госпожи, в котором сейчас не осталось даже тени давно ушедшей жизни. — Я не последовала за ним. Не только потому, что не могла выйти на утренний свет — просто знала, что не должна. Среди всех путей в этом мире больше не осталось того, что был бы нашим общим. После наступления ночи я отправилась в лес и нашла его повешенным на ветке старого дуба. Я сняла отца с дерева и вернулась в Дом за лопатой. Работа шла быстро, и впервые с момента смерти я ощутила это… Силу и легкость. Отец был высоким и крепким, и никогда доселе я и помыслить не могла о том, чтобы его поднять. Никогда не могла помыслить и о том, что мое слабое женское тело позволит мне в одиночку вырыть такую глубокую яму. Но сейчас я, казалось, могла поднять сам старый дуб или прорыть землю насквозь. Мои глаза позволяли видеть, как постепенно темнеет ночь, и когда тьма достигла высшей точки, я села на землю и впервые осознала, что нечто, так долго являвшееся для меня самым важным в мире, закончилось навсегда, а я сама оставалась бессмертной, бесконечной. Я вдруг поняла, что если останусь здесь и буду ждать, то рано или поздно и все остальное тоже закончится, и возможно, однажды в мире не останется ничего, кроме пустоты, и эта пустота будет созвучна той, что переполняла все мое безжизненное существо. Клара с трудом втянула воздух сквозь сжатые зубы. Она знала: стоит ей вдохнуть или моргнуть, и скопившаяся в глазах влага польется по щекам. Но Госпожа видела ее даже оттуда — из ночи в лесу сто двадцать три года назад. — Какая же ты плакса, — протянула она. — Я уже давно заметила. Знаешь, в детстве я никогда не плакала и ужасно презирала слабых плаксивых девчонок. Клара спешно вытерла глаза тыльной стороной ладони, но несколько тяжелых капель все же упали ей на колени. — Я плачу не о вас, — сипло пробормотала она. — Разумеется, — пропела Госпожа, и издевательские нотки в ее голосе слышались отчетливее, чем когда-либо прежде, — ты плачешь обо всех и сразу — о своем убитом друге, об убитых убийцах, о давно почивших самоубийцах... Однажды ты будешь плакать и обо мне. Никакие карты не нужны, чтобы увидеть это. Клара стиснула зубы, отчаянно пытаясь справиться с собой. Она никогда не будет плакать о Госпоже. Никогда. — Расскажите мне о них, — потребовала она, борясь с дрожью в голосе. — О ком же? — О ваших слугах. Ведь вы, в конечном счете, не сдержали данное слово. — Вовсе нет. Я до самого конца была верна своему обещанию, — Госпожа словно и не заметила попытки ее уязвить. — Ты хочешь знать, что же произошло… — медленно проговорила она. — Самый страшный секрет моего Дома… Но ведь все просто. Неужели сама не догадываешься? Моя магия была очень сильна, но, как и у остальных, разрушительна в своей основе. Довольно рано пришлось смириться с мыслью, что возвращать мертвых к жизни я не смогу. И вот после смерти отца прошло чуть больше года. Луи, Линда и Бенедикт жили в Доме и оставались при мне. Разумеется, я не могла все время находиться здесь. Голод гнал на охоту и заставлял искать общества старых знакомых. Магнус затеял дележку замков убитых врагов и борьбу за титулы. Я не понимала его: разве Кодекс магов не велел нам презирать бессмысленные звания? Но все же борьбы и мне было не избежать, ведь того, кто оказывался на задворках новой иерархии, ждал лишь вечный голод и страх уничтожения. Однако свой Дом на чужие дворцы я бы никогда не променяла. ...Но вернемся к моей Утвари. Все началось с того, что маленький Луи заболел. Болезнь не выглядела серьезной, однако найти врача теперь было очень трудно: деревни и города разорены, больницы закрыты. Тем временем, казавшаяся поначалу пустяковой, болезнь быстро развивалась, и через пару недель Луи умер. Я была растеряна. С одной стороны, в его смерти не было моей вины. С другой — я не защитила его, как обещала отцу, и уже этим отдала в руки самому страшному врагу — смерти. Нужно было хотя бы попытаться все исправить, пусть даже прибегнув к мертвой остаточной магии. Я тщательно подготовилась, но в тот момент, когда я, держа Луи за руки, уже произносила последнюю часть заклинания, его ладони вдруг рванули прочь из круга, прочь от меня и от собственного тела. ...Несколько часов они ползали по дому вместе, будто пара неприкаянных пауков, но потом каждая из рук собрала себе призрачное тело из скопившихся в Доме теней, каждое тело облачилось в одежды Луи, и вот с тех пор эти двое ведут себя, будто незнакомцы. Однако в тот день… Когда Линда, мать Луи, увидела его оторванные руки… Несколько часов она только кричала, не останавливаясь, а после затихла, но лишь потому что потеряла голос, и ее никто не мог услышать. Вечером Линда пропала, а поздно ночью Бенедикт пришел ко мне и сказал, что нашел ее повешенной в лесу. Я решила не откладывать ритуал и принялась за дело немедленно. В этот раз я держала Линду за голову, полагая, что именно в этом ошиблась с Луи. Но Линда, должно быть, лишилась рассудка перед смертью, и итог оказался еще более скверным. Почему-то сейчас многие считают ее старухой, но на самом деле она не дожила и до тридцати. ...Бенедикт же после этого прожил еще пятьдесят три года. До того, как попасть к нам в дом, он был солдатом, воевал за его величество в чужих землях, был ранен в ногу и потому хромал всю жизнь. Он умирал глубоким стариком и перед смертью сказал, что знает, что я собираюсь сделать, и попросил забрать свою увечную ногу, потому что ее ему было не так жалко. И я выполнила его просьбу. Клара сидела, боясь пошевелиться. Сейчас больше всего на свете ей хотелось оказаться как можно дальше от Госпожи, да и Госпожа, должно быть, считала, что ей пора уходить. Однако оставался еще один вопрос, на который она надеялась услышать ответ. — А что же вы сделали с Серпентой? — С Серпентой? — переспросила Госпожа, как будто слегка удивленная. — Я никогда ничего не делала с Серпентой. Она сама нашла меня. В Городе магов. Первое, что помню после смерти — я стою в красном мареве, и все вокруг в крови — снег и стены домов, моя одежда и волосы, а на руках у меня кошка, и ее шерсть — нетронутая белизна. — И… и с тех пор она всегда была с вами?— запинаясь, спросила Клара. — Да, — кивнула Госпожа. — Вот уже сто двадцать три года, пять месяцев и семь дней.